Маркиз очень хотел разгадать, отчего этот простой вопрос вызвал такое болезненное оживление. Он чувствовал, что Гийом недоговаривает, и подозревал, что Дювернуа мог искать встречи с ним во время вечерних торжеств.
- Не смею далее занимать ваше время, - Гийом встал и поклонился, после чего усталой походкой направился к выходу, но остановившись в дверях, обернулся, и взгляд его пал на противоположную сену, - Пресвятая Дева Мария… Боже!
Маркиз встал, чтобы проводить своего смятенного гостя, однако тот, ринувшись к нему, схвати его за плечи.
- И после этого вы говорите, что не знаете, где он? – указывая на портрет, прошептал Гийом, и на глазах его выступили слёзы настоящего отчаяния, коих прежде маркиз никогда не видел в них, - Вы доказываете, что вам ничего неизвестно, и спрашиваете у меня?
- Портрет не дописан, и достался мне по завещанию Лани, - холодно произнёс де ля Пинкори, глядя в глаза Беранже. Он знал, что малейшая слабина сейчас может изменить слишком многое, - и даже не вздумайте просить, я вам его не отдам, - предупреждая естественную просьбу, добавил он, - Хуже, чем вы уже сделали, быть не может. Он ушёл – значит, не хочет вас видеть. Что вы хотите теперь?
- Я люблю его! – закричал Гийом, отшатнувшись от маркиза, - И это моё дело – чего я хочу! В очередной раз купиться на ваш спектакль…
- Любите, - ухмыльнулся де ля Пинкори, - Хорошо бы вам было помнить об этом, когда вы бегали ко мне год назад, в этот самый кабинет. Посему…
- Прощайте, господин маркиз! – глаза Беранже сверкнули ненавистью и презрением, - Только не забывайте, что половина этого греха лежит и на вашей совести.
- Гийом, да постойте! – маркиз настиг Беранже у самых дверей, и схватил за локоть, - Я хотел сказать, что если вдруг вам нужна будет помощь, то можете целиком рассчитывать…
- Впредь, я рассчитываю лишь на себя самого. Благодарю за снисходительное предложение, но я уже обеспечен всем, и вам не придётся содержать подурневшую куртизанку, - высвободившись из рук маркиза, с ироничной улыбкой отчеканил Гийом, и скрылся за портьерами.
Александер Этьен прислушивался к тихим шагам затаив дыхание, и выдохнул лишь тогда, когда послышался цокот копыт за окном. Он подозревал, что это не последний визит Гийома к нему, и на душе вмиг стало смутно. Подойдя к портрету, с которого на него взирали чёрные, как ночь, несчастные глаза, он достал из-за манжеты измятое в спешке письмо, и перечитал несколько раз, после чего поднял взгляд к источнику всей боли:
- Сам всех мучишь, но простишь ли мне то, что я делал и говорил сейчас? Сирена моя сладкогубая, знаю ведь, чего ты хочешь больше всего в этой жизни…
***
Покинув дом де ля Пинкори, Гийом испытал неожиданное желание поскорее вернуться во дворец, оказаться в объятиях Марисэ, в которых забыть обо всём что происходило в последние месяцы, и попросить прощения за недавнее недоразумение. Хотя подобных недоразумений и недомолвок стало слишком много в последнее время, Нарцисс понимал, что ближе Чёрного Лебедя у него никого не осталось. Он слишком устал страдать, корить и проклинать себя, устал думать о Дювернуа. Упорное молчание маркиза лишь доказывало, что уезжая, арфист взял с него слово не раскрывать его местонахождения, так значит, нет никакого смысла продолжать поиски, и де ля Пинкори прав, говоря об этом прямо. Единственное, что Гийом нашёл успокоительного в беседе– это то, что последний был явно не осведомлён о тайном письменном романе, который окончился известным образом в особняке Даммартен. Это немного поумерило беспокойство и опасения, что Дювернуа мог похвастаться удачной местью. Нарцисс слишком измучился этими бессмысленными предположениями, и путь его зашёл в полный тупик: Эттейла не дал точных сведений, маркиз не дал вообще никаких, а потому, благоразумнее всего было позаботиться о настоящем и не упустить того, кто до сих пор оставался с ним. Так или иначе, добравшись до Версаля, Гийом тут же справился о герцоге, и тот, по словам слуги, должен был воротиться через час-другой.
Прихорашиваясь у зеркала, Гийом безразлично смотрел на своё отражение, а навязчивое ощущение, будто он наблюдает за собой со стороны, усиливалось с каждым часом. Он вдруг начал осознавать, что намеревается пойти самым простым путём: предав себе товарный вид, будто он раб на восточном рынке, продать себя богатому хозяину. Прежде, сколько раз ни приходилось Гийому слышать такие слова от других, и сколько бы он сам ни думал о том, как бы преподнести себя выгоднее, ощущения собственной дешевизны никогда не перекрывало желания это сделать. Но сейчас, глядя на старания Тьери, который порхал вокруг него, подрезая посекшиеся концы волос и умащая духами, беспокойно чирикая при этом, как воробей, он видел совсем не то, что желал видеть когда-то, мечтая о версальской сцене. Теперь, как никогда прежде, необходимо было искать успокоения в танце, теперь, когда Гийом отчётливо видел, что каждый в его жизни становится подобием Алехандро в той или иной мере. Но теперь ему ещё очень долго не светило выходить хотя бы на репетиции – перенесенная лихорадка забрала все силы, а диета допускалась лишь та, которая не позволила бы умереть от истощения. Так, все мысли его, пытавшегося влиться в кокетливо-романтичное русло, вновь перетекли к самым мрачным перспективам дальнейшей жизни.
Едва заслышав звук открывающихся дверей и знакомые шаги, Беранже бросил последний взгляд в зеркало, и запахнув полупрозрачный халат из бледно-салатного шифона, направился к покоям Марисэ. Он нерешительно постучался и вошёл, дождавшись позволения.
- Гийом?
- Я скучал по вас, - выдохнул Беранже, обвивая руками плечи герцога, и почувствовал, как на спину опасливо ложатся тёплые ладони.
- Вы жестоки, мой драгоценный Нарцисс, - чёрные агаты глаз заставили почувствовать вину за оставленный у алхимика подарок.
- Не от того ли, что сам себя убиваю, любя вас? – стараясь не замечать укоризненного тона Марисэ, усмехнулся Гийом.
- Любите ли… впрочем, я не думаю об этом, когда вы рядом, - сбрасывая с себя шитые золотом одежды, Марисэ улыбнулся всё той же непонятной улыбкой, которая украшала его лицо в последнее время – мягкой и растерянной.
- О чём тогда вы думаете, если не о любви?
- О любви, милый мой, но немного другой, - усмехнулся в ответ японский принц, скользя взглядом по коже Гийома, что просвечивалась сквозь шифоновые фалды, - Я не смел говорить об этом, когда вы были нездоровы, но, признаюсь, что ни разу не ушёл из вашего алькова равнодушным.
В подтверждение сказанному, Чёрный Лебедь потянул концы шифонового пояска, однако руки его были перехвачены Гийомом.
- Я не уверен, что мне следует обнажаться… - смущенно произнёс Нарцисс, и его влажные уста замерли в нескольких дюймах от уст Марисэ, ловя взбудораженное дыхание. Бегающий взгляд выдавал сильное волнение, истинная причина которого была известна ему одному.
- Как пожелаете. Но запомните, что для меня вы прекрасны всегда.
Чёрный Лебедь воспринял нежелание исключительно, как стеснение своей худобы, и поймав застывшие в нерешительности уста Гийома, что так напоминали лепестки розы, принялся целовать их нежно и осторожно. Талия Билла истончала настолько, что казалось, дуновение ветра способно сломить её, как хрупкий стебель настурции, и Марисэ очень аккуратно прижал к себе стройный стан, ощущая бешеное сердцебиение загнанного оленя. Очень неуместно вспомнился герцогу тот единственный раз на королевской охоте, когда он загнал оленя - в памяти вспыхнула алая лужа и полные боли глаза животного. Откинув неприятную мысль, он отвлёкся от поцелуя и взглянул на бледное лицо Гийома, обнаруживая, что глаза закрыты, а ресницы увлажнились.
