Любезный друг мой, зачем вы запретили мне обрезать волосы? Я просил преподобного Андрэ, однако по его ответу понял, что касательно этого ему были даны указания свыше, то есть, вами. Я не вернусь в мирскую жизнь, я не хочу, чтобы вы питали надежды.

Есть одно обстоятельство, о котором я не успел вам рассказать. Приобретённое мной поместье Дезессар, насчёт которого я не оставил вам никаких распоряжений, записано на имя Гийома. Я беспокоился о его будущем, а потому позволил себе такую расточительность. Также я оставил ему некоторые сбережения. Во мне вызывает опасения Чёрный Лебедь. Прошу, не примите это за ревность к сопернику. Я буду бесконечно вам признателен, если вы проследите за тем, чтобы Гийом поскорее переехал в свой дом. Перед отъездом я послал к нему слугу с приглашением вступить в свои владения, и забрать вексель из тайника в кабинете, но полагаю, что в связи с болезнью он не смог этого сделать. Думаю, Тьери и Гастон смогут уладить этот вопрос, если вы прикажете.

Ваше последнее письмо вернуло меня к жизни. Благодарю вас за всё.

Искренне ваш,

Т.Д.»

В затемнённом плотными гардинами кабинете горела одна единственная свеча, стоявшая на мраморной полке над тёмным камином. Слева от камина, на стене, в позолоченной раме красовался портрет, к которому были устремлены тёмные глаза мужчины, что сидел в роскошном кресле с резными подлокотниками. Вокруг него, погружённого в созерцание печальных линий, будто остановилось время, и причиной тому было письмо, покоившееся в расслабленной руке. Александер Этьен по нескольку раз перечитывал каждое послание Дювернуа, даже если оно состояло всего из нескольких строчек, подолгу вглядываясь в каждую букву и точку, поглаживая бумагу. Ему казалось, что она до сих пор хранит тёплые прикосновения пальцев арфиста, в которые он был беспамятно влюблён. Порой, тоска по его музыке и прекрасным рукам, из-под которых она рождалась, лишала сна, и в глубине души маркиз корил себя за то, что из-за мимолётного каприза он упустил настоящее сокровище. Он мучился, вспоминая запуганного, дрожащего, тощего парнишку со встрёпанными волосами, достающими почти до бёдер, и поражался самому себе, не разглядевшему в нём редкий бриллиант. Непрестанно проклиная себя за некогда принесенную арфисту боль, он был рад любой мелочи, которую мог бы для него сделать.

Расставание с Дювернуа, перед его отбытием в монастырь, было коротким и оставило после себя множество вопросов и недоговоренностей. Это происходило на рассвете, на следующий день после свадьбы маркиза, когда все гости улеглись спать, а сам он покинул молодую жену в спальне, и вышел за ворота, где заранее условились встретиться с Тома. Арфист не заставил себя долго ждать, и когда вышел из кареты, чтобы проститься, Александр Этьен ужаснулся тому, насколько он был плох по сравнению с дневной церемонией накануне. По его внешнему виду можно было понять, что он не спал всю ночь, но также маркиз обратил внимание на его губы, пылавшие, как если бы чьи-то поцелуи терзали их ночь напролёт. Также Тома был настолько немногословен и мрачен, что маркиз принялся уговаривать его остаться и отложить своё решение до лучших времён, однако тот ясно дал понять, что не может оставаться ни минуты. Объятие было коротким и вынужденным, однако Александер Этьен не желал отпускать своё умопомрачение так скоро, и припал устами к прохладной руке Дювернуа. Тогда-то и заметил он свежий, кровавый укус на запястье, когда кружева манжеты спали, а Тома тотчас одёрнул руку, прося прощения и отступая к карете.

Не было и дня, чтобы в памяти маркиза не воскресали воспоминания того печального рассвета, и в глазах не стояла картина растворяющейся в розоватом тумане кареты. Тогда он стоял на дороге, наблюдая за тем, как она постепенно превращается в точку на горизонте, до последнего надеясь, что арфист передумает и повернёт назад. Изматывая себя бесполезными надеждами, он писал и получал письма, сквозившие мертвенным холодом. Живого в словах Тома не было ничего, кроме вопросов о Нарциссе, а де ля Пинкори не оставалось ничего другого, как давать исчерпывающие ответы, получая все сведения о Гийоме через Тьери и прочую прислугу. Сегодня же, маркиз получил записку, в которой Беранже просил о встрече, а потому приблизительно знал, о чём может пойти речь, при этом внутренне поражаясь великодушию Дювернуа, который пытался позаботиться о равнодушном к нему возлюбленном.

- Ваше Сиятельство, к вам мсье Беранже!

- Проводи его ко мне, Огюстен, я жду, - ответил маркиз, выходя их задумчивого оцепенения, и когда на пороге появился Гийом, незаметно спрятал письмо в рукаве, и подал знак дворецкому, чтобы тот удалился.

- Моё почтение, монсеньор маркиз.

Александер Этьен предполагал, что хворь наверняка сильно попортила Гийому цвет лица, однако он совсем не ожидал тех изменений, что предстали его взору: казалось, что вместе с лоском телесным, Нарцисс растерял всю свою заносчивость и себялюбие. Не было больше вызова в глазах и голосе, не было одновременно надменной и предлагающей себя осанки.

- Присаживайтесь, мальчик мой, - сдержав удивление, маркиз указал на кресло рядом, - Возможно, вина, или шоколада?

- Нет-нет, благодарю вас, - едва сдерживаясь, чтобы не нарушить этикета, Гийом сцепил пальцы в замок, что не ускользнуло от внимательного взгляда маркиза.

- Как ваше самочувствие? Вижу, вы поправились, наконец? – специально тянул время де ля Пинкори, желая получше рассмотреть Беранже, и понять, чем вызваны такие перемены.

- Да, Ваша Светлость, я в полном порядке.

- Что привело вас ко мне? Возможно… - маркиз не успел договорить, как Гийом прервал его:

- Прошу вас, скажите мне, где он?

- О ком вы, Гийом? – сделав вид, что совершенно не ждал такого вопроса, маркиз изобразил крайнее недоумение.

- О Дювернуа… - немного растерянно посмотрел на него Беранже, - ведь вы знаете, куда он направился. Прошу вас, я никому не скажу, обещаю!

- Увольте, Гийом, с чего вы так решили? Я сам не имею понятия, куда он девался!

- Не может такого быть! Вы были его единственным другом. Я уверен в том, что вы знаете всё.

- Как и вы, я видел его в последний раз у себя на свадьбе.

- Он оставил мне своё имение, - неожиданно произнёс Гийом, чему маркиз немного удивился.

Беранже внимательно следил за словами и взглядами собеседника, пытаясь разгадать, знает ли он подробности последней ночи Дювернуа в Париже.

- Так значит, вы с ним беседовали, и он ничего вам не сказал? Сам не знаю, что и думать об этом! Где искать его…

- Нет, - вздохнул Гийом, - Мне передали бумагу через посыльных.

Маркизу показалось, что в янтарных глазах, выделяющихся на фоне исхудавшего лица, блеснули слёзы. Он достаточно хорошо знал Нарцисса, чтобы предугадать его поведение, но тот, как будто, не обращал внимания, в обществе кого находится, и не следил за своей мимикой и жестами. Прежде, во время беседы, Гийом непременно кокетничал бы, и не было ни одной чёрточки в его лице, которая не играла бы на его очарование.

- Я и вас не видел с того же дня. Вас не было на вечернем празднестве в загородном доме?

- Нет! - взгляды собеседников вмиг устремились друг к другу, а первый из них уловил всплеск страха в глазах другого, и застывший вопрос.