— Тогда ночью? – осведомился Билл, прекрасно понимая, как сейчас не хочется отрываться. Арфист ответил ему лёгким поцелуем, которого обоим сейчас было чертовски мало. Но было необходимо повторить сонеты – ведь Гийом попросту их не знал, но решил выучить несколько, а потом сказать всем, что у него разболелось горло после недавней болезни, и попросить Тома продолжить.

Разложив присланные графом одежды на кровати, Билл восхищался красивыми тканями и сочетанием цветов, пока Том задумчиво перебирал струны, сидя в углу на низеньком пуфе.

— Они невероятно красивы, Том, взгляни! – совершенно увлёкшись роскошным гардеробом, воскликнул Гийом, прикладывая к себе расшитый золотом кафтан, и повернулся к Тому, чтобы показаться. Тот лишь повернул голову в его сторону, но Билл уловил, как дрогнули его брови. Словно сотня острых пик вонзилась в сердце. Бросив всё на пол, Беранже подбежал к Тому, тут же падая перед ним на колени и обнимая его ноги.

— Прости, прости меня, — зашептал Билл, целуя руки, которые плавно опустились с арфы на его голову, а затем были взяты в плен горячих губ.

— Не нужно, Билл, ты не должен об этом думать, — мягко произнёс Том, улыбаясь, но в этой улыбке было столько же грусти, сколько в увлажнившихся глазах Гийома, которые виновато смотрели на него, будто он мог видеть плескавшееся в них раскаяние. Но оно было.

Через два часа, ещё несколько раз перепев куплеты, влюблённые принялись осваивать новый гардероб. Билл сразу же выбрал для Тома чёрный бархатный камзол с серебряной вышивкой, и того же цвета атласные штаны, а в сочетании с белыми гольфами и изящными туфельками с фиолетовыми бантами, всё смотрелось ярко, но изыскано. Билл залюбовался — Том казался райской птицей, лёгкой, тонкокрылой и яркой, а линии модного покроя бесподобно подчёркивали его точёную фигуру, не менее изящную, чем была его собственная. Сам же он облачился во всё фиолетовое, и крутился у небольшого зеркала, постоянно что-то поправляя и напоминая самому себе какого-то беспокойного мотылька – ему всё казалось, что одежда сидит не так идеально, как на Дювернуа, и весь он какой-то нескладный, хотя последнее и было далеко от истины. Его мраморно-белая кожа, с которой уже сошёл летний загар, была выгодно подчёркнута одеждами фиалкового цвета и распущенными чёрными волосами, которые плавно струились по плечам, а кремовое жабо выглядело, как чайная роза, во всём этом ансамбле. Кружевные рукава того же цвета блузы наполовину прикрывали изящные кисти, делая акцент на тонких пальцах, а бежевые гольфы и лаковые туфельки с блестящими пряжками, притягивали взгляд к стройным, точёным икрам, впрочем, как и у Тома.

— Ты неописуемо прекрасен, Том… — подойдя к арфисту вплотную, прошептал Билл ему на ухо, самодовольно наблюдая за тем, как по щеке и шее юноши пробегают мурашки от его шёпота, а сам он едва заметно вздрагивает. Достав из какого-то узелка маленький пузырёк с духами, Билл обмочил кончики пальцев в душистой жидкости, и мягко коснулся ими кожи за ухом Тома, потом висков, а затем просто провёл ванильным благоуханием вдоль его волос, что мягко ниспадали до середины спины.

— Я бы так хотел сказать тебе то же самое, — глухо произнёс Дювернуа, добела закусив губы, — Гийом…

— Тогда просто скажи.

— Нет, ты не понимаешь, это сущий ад! – громко воскликнул Том, резко отстраняясь, – Ты не представляешь, как больно сейчас мне. Я стал самым счастливым с тобой, но самым нечастным, потому что раньше я не видел и не хотел видеть, мне было всё равно. А сейчас я хочу, я безумно хочу видеть! Я хочу увидеть твои глаза!

— Том… — быстро шагнув к шумно дышащему арфисту, Беранже обнял его, тесно прижимая к себе, и шёпотом повторяя: «Ты увидишь, увидишь». Он действительно не знал и не представлял, что сейчас происходило в тревожно бьющемся сердце, которое он так внезапно получил в подарок.

***

Вечер проходил на улице, в большой круглой беседке. Виконт де Тресси приехал вместе со своей супругой и младшим братом, который сразу же набросился на Гийома с просьбой научить его танцевать. Сам де Тресси оказался привлекательным мужчиной средних лет, высоким и сильным, с голубыми холодными глазами, которые, однако, моментально вспыхнули, стоило ему увидеть Дювернуа, что не укрылось от цепкого взгляда Билла. Расположившись вокруг арфиста, все затихли, слушая его игру, и наблюдая за движениями его рук на блестящих струнах. Билл сам не мог оторвать взгляд от красоты своего прекрасного мальчика, а стоило вспомнить, что за ночь предстоит им сегодня, так и вовсе начинала кружиться голова. Однако, после нескольких композиций, арфа затихла, и наступила очередь Гийома выступать. Пока Кларисса играла на клавесине, он вдохновенно читал английские строки нараспев, даже не представляя, как его голос сейчас действует на Тома. Ведь голос был единственным, в чём тот мог его воспринимать, и Дювернуа сидел вблизи, пытаясь унять бешеное сердцебиение, и спрятать в волосах пылающие щёки, полностью превратившись в слух. Он был уверен, что все взгляды сейчас прикованы к Биллу, и даже не подозревал, что де Тресси не слышит даже красивого голоса, а смотрит, не отрываясь, на него, пожирая взглядом. Виконт же, в свою очередь, уже вовсю представлял Тома без всей этой одежды, которая только мешала разглядывать стройное тело, и строил планы, как бы побыстрее овладеть беззащитной красотой – слепой и худенький, что он сможет сделать? Де Тресси пристально следил за арфистом, за тем, как вздрагивали его плечи, как смущённый румянец разливался по щекам, как он нервно покусывал губы, то и дело дёргая мочку уха – несомненно юноша был чем-то взволнован, но чем – это виконта уже не так интересовало. Вскоре Беранже испросил позволения закончить, сославшись на ту самую несуществующую боль в горле, и наступила очередь Тома продолжать. Дювернуа, безусловно, растерялся, ведь Билл не предупреждал его, но причин сомневаться в своих способностях не было, и он продолжил декламацию сонет, подыгрывая себе на арфе. Все присутствующие застыли в тех позах, в которых находились: кто-то поднёс бокал к губам, кто-то прекратил начатый разговор, а кто-то, подобно виконту де Тресси, просто впился глазами в волшебного юношу, который пел не менее волшебным голосом, под аккомпанемент таких же волшебных звуков арфы. Если бы только Беранже знал, что именно в этот момент знатный гость графа де Роган твёрдо решил добиться своей главной цели в этот вечер, наверняка бы зубрил сонеты ночами напролёт, и ни в коем случае не позволил Томе сегодня петь. Он прожигал взглядом виконта, казавшегося ему таким мерзким, а тот, в свою очередь, скользил масляным взглядом по телу и лицу арфиста, то и дело хищно облизываясь. С уст слепого создания продолжали слетать чарующие слова, смысла которых уже никто не понимал, ведь все были удивлены тому, каким сладким был его голос, и как чудесно он сочетался с плачущей арфой – именно такие ноты избрал на сегодня Том, который был бесконечно счастлив тому, что смог открыть Гийому своё сердце, но в то же время чувствуя, как оно сгорает, лишённое возможности запечатлеть образ возлюбленного.

«Лик женщины, но строже, совершенней

Природы изваяло мастерство.

По-женски ты красив, но чужд измене,

Царь и царица сердца моего.

Твои нежный взор лишен игры лукавой,

Но золотит сияньем все вокруг.

Он мужествен и властью величавой

Друзей пленяет и разит подруг.

Тебя природа женщиною милой

Задумала, но, страстью пленена,

Она меня с тобою разлучила,

А женщин осчастливила она.

Пусть будет так. Но вот мое условье:

Люби меня, а их дари любовью.

Уж если ты разлюбишь — так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,