Позавтракав на кухне свежим пшеничным хлебом и молоком, которые граф приказал давать им в любом количестве, молодые люди вернулись к себе, чтобы подготовиться к музыкальному вечеру. Солнце весело светило в круглое окошко чердака, и пока Том самозабвенно перебирал струны своей кельтской спутницы, Билл сидел молча, всё так же любуясь водопадом светлых волос, переливающемся в полуденных лучах.

— Что-то не так? – внезапно остановившись, Дювернуа повернулся к Биллу.

— Да. – после недолгой паузы ответил Нарцисс и тяжко вздохнул, — Я не помню сонет. Я редко их декламировал и уже всё забыл. И вот сегодня граф хочет, чтобы я прочитал их перед гостями, а что мне делать, когда любой лотарингский уличный шут знает их!

— Я их знаю, — серьёзно ответил Тома, — и я могу тебе напомнить, если ты их знал, то сразу вспомнишь, и сможешь достойно прочитать сегодня.

— Ты их знаешь? – растерянно переспросил Гийом, с надеждой глядя на арфиста, но тот лишь грустно усмехнулся в ответ – неужели Билл считает его таким невежественным?

*Alizbar – Out of Time Fairytale* http://youtu.be/aMxEHbUPLO8

Целый день юноши были увлечены разучиванием мелодичных стихов, и Билл едва скрывал своё восхищение и удивление тому смыслу, что в них обнаружил – это бы выдало то, что прежде он не был знаком со словами. Однако было то, чем не восхититься он не смог, и сердце трепыхалось, и руки дрожали — Тома пел. У него был высокий, красивый голос, от которого тело пробивало дрожью, и хотелось слышать этот голос вечно. Он пел с закрытыми глазами, вторя мелодии на арфе, и Гийом с уверенностью мог сказать, что прекраснее пения доселе он не слыхивал.

«Фиалке ранней бросил я упрек:

Лукавая крадет свой запах сладкий

Из уст твоих, и каждый лепесток

Свой бархат у тебя берет украдкой.

У лилий — белизна твоей руки,

Твой темный локон — в почках майорана,

У белой розы — цвет твоей щеки,

У красной розы — твой огонь румяный.

У третьей розы — белой, точно снег,

И красной, как заря, — твое дыханье.

Но дерзкий вор возмездья не избег:

Его червяк съедает в наказанье.

Каких цветов в саду весеннем нет!

И все крадут твой запах или цвет».

Зачарованно глядя на поющего арфиста, Билл с горечью думал о том, что его прекрасный возлюбленный даже не подозревает, что именно так он, Билл, и выглядит. Но окончив куплет, Тома тихо произнёс:

— Ведь у тебя тёмные волосы?

Беранже только кивнул, и в следующее мгновение уже покрывал лицо Дювернуа короткими, тёплыми поцелуями, гладил по голове, и нежно шептал на ухо, что он такой, каким Том его себе представляет.

— Как это?

— Но ведь ты… я хочу быть таким, каким бы ты хотел меня видеть. – просто ответил Нарцисс, запуская тонкие пальцы в пышные волосы Тома. Заставляя того задуматься – ведь он и вправду, столько раз пытаясь представить себе внешность Спасителя, даже не думал о том, каким хотел бы его видеть.

— Какого цвета твои глаза? – вздохнул Том, не отрываясь от сладко пахнущей шеи Билла, которая – он был уверен – такая же белая, как те самые лилии.

— А какие ты хочешь? – засмеялся Гийом, уже нацелившись на приоткрытые губы Тома, когда тот оторвался от его плеч.

— Если… если чёрные волосы, то глаза непременно карие! – задумавшись на миг, ответил арфист.

— Так и есть, ангел мой, всё так и есть.

— Билл? – Дювернуа крепко сжал ладони Гийома в своих, и тот почувствовал, как дрожат всегда прохладные руки.

— Что? – прямо в губы выдохнул Нарцисс.

— Je t’aime.

Дыхание перехватило у обоих. У Билла – от неожиданности, а у Тома – от страха. Вдруг его возлюбленный не готов был услышать это, а может, в его сердце не найдётся ответа, и тогда…? Тогда придёт конец, и арфист понимал это очень хорошо, тогда уже наверняка не осталось бы смысла жить дальше. Он был готов пойти и утопиться в реке, если Гийом оставит его после этого признания. Перешёл границы, не смел, оскорбил. Боль и страх настолько сковали его сознание, что он даже не сразу услышал, как зовёт его Билл.

— Том, Тома! – причитал Гийом, и Дювернуа почувствовал горячий язычок на своих щеках – Нарцисс слизывал капли, которые сами собой катились из невидящих глаз, — Не плачь, любовь моя… не нужно. Мы всегда будем вместе, слышишь? Я никогда не оставлю тебя. Если бы ты знал, как я боялся, что потеряю тебя. Если бы ты только знал, как я винил себя, пока ты был болен, я с ума сходил, Том.

— Правда? – вопрос был больше похож на всхлип, который вызвал умилённую улыбку у Беранже и он крепко обнял Дювернуа. Конечно же Гийом любил, конечно же никогда не оставил бы, и сделал бы всё, чтобы прозрачный эльф с самыми прекрасными глазами в мире, пусть и невидящими, был счастлив.

«Со дня разлуки — глаз в душе моей,

А тот, которым путь я нахожу,

Не различает видимых вещей,

Хоть я на все по-прежнему гляжу.

Ни сердцу, ни сознанью беглый взгляд

Не может дать о виденном отчет.

Траве, цветам и птицам он не рад,

И в нем ничто подолгу не живет.

Прекрасный и уродливый предмет

В твое подобье превращает взор:

Голубку и ворону, тьму и свет,

Лазурь морскую и вершины гор.

Тобою полон и тебя лишен,

Мой верный взор неверный видит сон».

Комнатка была залита солнечным светом, а тень от покачивающейся на ветру яблочной ветви, создавала на полу плавающий узор. Билл не мог оторваться от сладких уст Тома, пылко и страстно лаская их, уложив того на пол, и накрыв своим телом, которое потряхивало от страстных прикосновений. Прохладные ладони Тома скользили по его спине и пояснице, приподняв края одежды, и эти невинные касания распаляли Беранже ещё сильнее. Глухие стоны арфиста, которые он выпивал поцелуями, будоражили опьянённое сознание, и он решил, что сейчас ни за что не отступится, и своими ласками заставит Тома дойти до конца. Ведь теперь все было выяснено — они оба влюблены, так разве это не причина быть счастливыми? Возможно, именно этого Дювернуа и ждал – с его высокими понятиями это было бы вполне объяснимо. А потому Билл неожиданно отстранился, и потянул юношу за руки, помогая встать и переместиться на постель, где столько раз мечтал ему отдаться.

— Том, умоляю… я хочу стать твоим. – непривычно неуверенно для себя произнёс Гийом, как только оказался накрытым изящным горячим телом.

— Ты уверен? – совершенно смущённо улыбнулся Том, залившись очаровательным румянцем. Эта его особенность всегда волновала Билла, было в этом нечто особенное, прекрасное, детское, невинное, совершенно не сочетающееся с его ярким внешним обликом и наличием явного опыта в любовных играх.

— Ведь я люблю тебя. — прошептал Билл, сводя с ума этим шёпотом Тома, который хорошо ощущал, как трепещет под ним гибкое тело, как покрывается испариной гладкая кожа, как часто вздымается грудь от тяжёлого дыхания.

— И ты хочешь…

— Безмерно.

— Тома! Гийом! – прямо за дверью раздался громкий голос кухарки Луизы, вырвав влюблённых их сладкого забытья.

— Луиза? Что случилось? – громко спросил Билл, пытаясь придать голосу ровную интонацию, что далось с большим трудом. Обернувшись на Тома, он не без удовольствия отметил, что тот и вовсе неспособен воспринимать окружающий мир.

— Его Светлость велел принести вам подобающее платье для сегодняшнего приёма!

— Погоди, — быстро укрыв Тома плотным покрывалом, Билл поспешно накинул длинный сюртук и распахнул дверь, принимая из рук Луизы целый ворох одежды.

Поблагодарив женщину, он быстро задвинул засов, и прилёг рядом с Томом, который сразу же заключил его в объятия.