- Полно вам, милая моя, ходатайствовать за этих голодранцев! И о чём только думал Лани, тогда ещё пребывавший в здравом рассудке, когда сочинял сие послание? Мальчишку от двора я и не думал отлучать, пусть бы бренчал себе, да получал недурное жалование, и без того слишком щедрое для музыканта! Что им всё мало! Скоро королём станет танцовщик, а королевой – куртизанка!

- Ваше Величество недовольны тем, что королеве не дают управлять государством богословские беседы и вышивание? – вспыхнула маркиза, на плечах которой зиждились все политические дела Франции, но тут же подавила свой гнев, и поднялась с колен короля, давая венценосному любовнику понять, что не собирается продолжать беседу в таком тоне, - Стало быть, Ваше Величество отказывают последнему желанию верного слуги? Не смею более вас задерживать, мой господин.

- Ну, что вы, Жанна… - хватая фаворитку, которая еле сдерживала слёзы, за руку, король попытался улыбнуться, - пусть будет по-вашему. Только бы знать, что этот мальчик, впоследствии, никого не отравит и не попытается затем расстаться с жизнью. Не хочу, чтобы вы, моя красавица, считали меня бессердечным. Я не хотел обидеть вас. Давайте ваши бумаги, я подпишу, - целуя тонкое запястье гневной маркизы, уже мягче молвил король.

Через десять минут Жанна де Помпадур покидала королевские покои с заветной грамотой, а король отдавал распоряжения камердинеру относительно сборов в дальний путь – в Марсель. Настроение его оставляло желать лучшего в последние два дня, и он изъявил желание покинуть унылые, по его словам, от траурных лент, стены дворца, велев двинуться в путь до похорон маэстро.

На совете управляющих королевскими увеселениями, который был создан в срочном порядке, было решено, что труппа покойного мэтра переходит под руководство самого опытного танцора, которым был никто иной, как Чёрный Лебедь. Так Марисэ был назначен на место главного королевского хореографа, а значит, должен был сопровождать Его Величество в путешествии в Марсель. Но танцовщики взмолились о позволении остаться в Париже на один день, чтобы проводить учителя в последний путь, и королю ничего не оставалось, как позволить всем задержаться, и присоединиться к нему позже.

***

Дождь стучал по оконному стеклу, и сквозь слёзы осеннего неба в покоях цвета чайной розы, слышались тихие звуки арфы. Она грустно подпевала облакам, вздыхая под тонкими пальцами своего скорбящего хозяина, являясь единственной его утешительницей. В течение трёх последних дней арфист редко выходил из своих покоев в доме единственного, но покойного теперь, друга. Дом этот, как и все прочие владения, перешёл в распоряжение Дювернуа после того, как нотариус зачитал завещание в присутствии мадам де Помпадур, маркиза де ля Пинкори, Шарля де Ширака и судебных приставов. Через час после смерти Жана Бартелеми Тома стал графом де Даммартен, что стало для него ещё одним потрясением.

Стоит ли говорить, что все сдержали слово, данное мэтру, и до последнего арфист не знал, что тот отправился на дуэль вместо Марисэ? Стоит ли говорить о том, каким ударом стало для него это известие, когда мэтр вернулся в свой дом на носилках и смертельно раненым? Какими словами описывать их расставание, когда Жан Бартелеми, прогнав капеллана, и отказавшись от исповеди, последним хотел видеть именно его, Тома, и уйти навсегда предпочёл не с молитвой, а его именем на выдохе? Об этом всём Дювернуа запретил себе вспоминать, и пытаясь притупить неутихающую боль, он почти не отрывался от своей тонкострунной спутницы, забываясь в мелодиях, которые уносили его далеко в прошлое. Кроме тех слепых воспоминаний у него ничего не было. В настоящем же, теперь оставалось всё то, что приносило страдания. И если раньше редкими проблесками, среди тёмного омута мыслей о Гийоме, был Жан Бартелеми, то теперь его не стало, а память о нём приносила ещё бóльшую боль.

- Господин, время, - послышался из-за портьеры робкий голос Тьери, - я пришёл помочь вам.

Тома прекратил играть, и заметил, что дождь прекратился, и небо посветлело. Он так увлёкся, что не заметил, как стрелка часов дошла до двенадцати, и не услышал их боя. Погребение должно было состояться в аббатстве Сен-Дени, куда траурная процессия направится через час.

- Я же говорил тебе, Лерак – не нужно. Я всё могу сделать сам.

- Маркиз де ля Пинкори хотел бы увидеться с вами после погребения, - будто не слыша возражений Дювернуа, Тьери взял в руки серебряный гребешок, и принялся расчёсывать его спутавшиеся волосы.

- Маркиз?

- Не тревожьтесь, монсир, вы вверены его заботам покойным мэтром, - успокаивающе заговорил Лерак, видя, как насторожился Тома, - А он человек слова, поверьте мне. Я понимаю, что ваше к нему отношение обусловлено рядом личных причин, однако… ненадёжен он с нечестивцами, но благороден с благородными.

- Тьери?

- Да?

- Гийом будет там?

Лерак отложил гребешок и отвернулся, когда Дювернуа поднял на него болезненный взор бездонных глаз. Ничего не ответив, слуга вышел из спальни, и вернулся через несколько минут с тем самым чёрным нарядом, который так любил на арфисте мэтр Лани. Несомненно, Гийом, так же как и герцог ангулемский, были в числе тех, кто посетит траурную церемонию в Сен-Дени, чтобы воздать последние почести своему гениальному учителю. Тьери очень волновался, поскольку Тома почти ничего не ел, был слаб и бледен, и вместе со всеми переживаниями, встреча с Нарциссом была наиболее нежелательной. Однако, поскольку Тома являлся теперь графом де Даммартен, Лерак заботился о том, чтобы он выглядел достойно уже в роли наследника благородного Лани. Храня молчание, он стал помогать юноше одеваться, а после принёс позолоченную шкатулку, в которой лежали графский перстень-печатка и крест с голубыми сапфирами. Когда украшения заняли подожженное им место, он почтительно поцеловал руку Дювернуа и повёл его вниз, где у ворот уже стоял катафалк, и постепенно собирались участники процессии.

Тьери взял арфиста под руку, и ему передалась дрожь, что овладела им. Посреди лестницы Тома остановился.

- Принеси платок и завяжи мне глаза.

В тихом голосе было слышно смятение, и Лерак послушно направился наверх, чтобы исполнить просьбу, когда Тома вдруг его остановил.

- Стой! Стой, не неси ничего. Пусть будет так, как есть.

Было очевидно, что Тома старается сделать голос твёрже и увереннее, и внимательно посмотрев на него, Тьери вновь подал ему руку, продолжая спускаться. Слуга внутренне возликовал, видя, как самообладание берёт над арфистом верх.

Когда они достигли ворот, и придворные стали приветствовать нового графа де Даммартен, расступаясь и снимая шляпы, Тьери увидел, как преобразился Тома, оставив прежнего себя за закрывшимися дверями своего дома: осанка выпрямилась, выделив горделиво приподнятый подбородок, золотистые волосы были откинуты назад, а чёрная шляпа с пером отбрасывала тень на прикрытые длинными ресницами глаза, которые теперь смотрели свысока. Походка арфиста стала уверенной, а природная утончённость не оставляла сомнений в аристократическом происхождении, особенно, когда его манера держать себя переменилась в целом. Тьери не выпускал его руки: все знали, что юноша слеп, и никто не ожидал ответных поклонов. Тем не менее, когда Дювернуа приветствовали устно, он отвечал должным образом, и слуге приходилось подсказывать только титулы, которыми следовало величать. Среди собравшихся оказался и мсье Франсуа Буше, который кинулся к Тома, как только увидел его, заключил в объятия, как родного.