- Мой благородный друг, - обращаясь к Чёрному Лебедю, который держался с присущим ему спокойствием, молвил мэтр, - моё сердце не знало покоя всю ночь. Я измучен, и совесть моя вступила в жестокую борьбу со всем моим существом! Проявите ко мне милосердие!
- Что же я могу для вас сделать? - Марисэ удивлённо вскинул брови, и взял Лани за руку, - Если только это в моих силах.
- Это в ваших силах, монсинйор! И я прошу вас, умоляю, отдайте мне тот поединок, что вы назначили на полдень! Я не посмел перечить вам вчера, но теперь я не уйду, пока вы не измените своё решение.
- Да что же это с вами, господа? Рассудка вы лишились что ли?! – вскрикнула маркиза, вскочив с кресла, но головокружение заставило её опуститься назад, прикрыв глаза, - Это чистое безумие… Гийом, подайте мне воды. Ах, нет, налейте-ка вина, мне дурно.
Гийом, стоявший немного поодаль, выглядел не намного здоровее самой маркизы, и наполнив золоченый кубок для неё, налил затем себе. Он смотрел на Лани и видел в нём то, что вновь отбрасывало мысли далеко от этих стен. Туда, где его всегда любили и ждали. Слушая пылкую речь мэтра, Нарцисс понимал, что в нём он видит то, чем никогда не станет сам, того, чьё сердце состоит из любви к Тома - безответной, преданной любви. Той самой, которой заслуживает арфист, той самой, которой он никогда не сможет ему дать.
- Однако, задали вы мне задачу, милый Жан. За вас я жизнь отдать готов, но видит Небо, не привык я слово нарушать.
- Вам лишь бы драться, Богом заклинаю вас: откажитесь от дуэли оба!
- Маркиза, воля ваша – можете меня казнить за непослушание, можете от Вашей Милости отдалить, назвав глупцом, но от своего не отступлюсь. Я жажду наказать обидчика, я жажду его смерти!
- От вас ли слышу я такое? Боже… что делает с людьми любовь, - закрыв лицо руками, выдохнула Жанна-Антуанетта.
Никто не заметил, как при этих словах вздрогнул Гийом.
- Каково же решение ваше? Полно упорствовать, Марис!
- Беранже? – задумчиво произнёс Лебедь, и Гийом подошёл ближе, - Я не имею права отказывать Его Светлости в удовольствии лишить жизни того, кто посмел оскорбить вашего брата.
- Позвольте выразить вам благодарность за… - заговорил Гийом, обращаясь к мэтру, но тот прервал его:
- Не стоит говорить того, чего не понимаете.
- Ах, не могу я больше этого слышать. Полно! – поднявшись, сказала маркиза и направилась к дверям, -
Поступайте, как вам будет угодно, и да сохранит вас Пресвятая Дева, которая, очевидно, немилостива сейчас, одного за одним забирая у меня близких.
Вслед за нею, раскланявшись, поспешил и Жан Бартелеми, сказав напоследок, что должен успеть встретиться с нотариусом, но когда был уже в дверях, Марисэ остановил его:
- Жан, вы уверенны в своём решении? Я не хотел говорить этого в присутствии маркизы, но я бы вмиг справился с этим негодяем, меня ему наверняка не одолеть, но вы… Что говорит Александер?
- То же, что и вы, но я уже сообщил ему о своём намерении и он будет со мной. Я понимаю, что вы хотите сказать, и признателен вам за заботу. Но я ведь не смогу дальше спокойно жить, при любом исходе дела, - возразил Лани, и взглянул на Гийома так, что тот сразу почувствовал себя лишним и удалился к себе, - Марис, если бы кто-то посмел сказать подобные слова о нём, разве не стремились бы вы лично наказать оскорбителя?
- Несомненно, - внимательно всматриваясь в сверкающие глаза мэтра, ответил японец, - с одной прискорбной разницей, что слова эти были бы правдивы. А вы, мой благородный друг, защищаете сейчас не только свою любовь, но вместе с ней отстаиваете и честь, и справедливость.
- Не говорите так, не берите грех на душу. Любовь не знает правил и не признаёт греха. Каким бы ни был он
– его вы в спутники избрали, его всё это время ждали, и с ним … Ах, вот ещё какая просьба – не говорите обо всём этом Тома. Не тревожьте бедное дитя, ему вчерашнего хватило. Я знаю, он всю ночь не спал. Он остался в моём доме вместе с Тьери и думает, что я во дворце. Сейчас зайду к де Базену, нотариусу, у которого будут все распоряжения на случай моей смерти. Я хотел сказать, что завещаю всё… ему. Тома.
Лани замолчал. Печаль, горевшая в его тёмных глазах не укрылась от Лебедя, но ещё сильнее в них горела любовь, да такая, какой Марисэ ещё не видел никогда. Это была не задумчивость, не окрылённое безумство, не печаль и не страсть. Это была боль от самого начала, а потому герцог лишь мысленно пожалел своего друга. Он крепко обнял мэтра, пообещав, что не раскроет правды, и отпустил его, уверенного в том, что Бог является покровителем справедливости.
- Я так счастлив, так счастлив, что вам теперь не нужно ехать в Булонский лес… Молитвы были услышаны! – кинувшись в объятия Марисэ, Билл стал покрывать его лицо поцелуями, едва сдерживая слёзы.
- А вы попусту волновались.
Чёрный Лебедь грустно улыбнулся, и солнечный луч мягко коснулся его лица. Гийом взглянул на него и не смог отвести глаз, любуясь фарфоровой бледностью и переливающимися на солнце гладкими, чёрными волосами. Взглядом Марисэ ответно блуждал по лицу Нарцисса, затем нежно коснулся его гранатовых уст, после чего приблизился, целуя нежно и ловя ласкающие слух вздохи.
- Так и не удалось мне блеснуть перед вами доблестью, мой прекрасный.
- Но вы же наверняка сделали бы это ради меня? – стесняясь своих слов, Гийом зарделся, и опустил голову,
пряча лицо за иссиня-чёрными, шёлковыми прядями, и не замечая печальной задумчивости в глазах восточного принца.
- Да-да, несомненно, - приподняв его подбородок кончиками пальцев. Марисэ поцеловал ещё раз, - Только будьте осторожны, не проболтайтесь часом, ваш учитель просил не рассказывать Тома.
- Я не собирался к нему! – резко возразил Беранже.
- Но, наверняка, обещали это. Впрочем, дело ваше, - будто невзначай произнёс Марисэ и отстранился.
- Мэтр говорил, что король планирует посетить Марсель. Намечены торжества, и отправляться намерены через пять дней, - смутившись, Гийом попытался быстро перевести тему, - Ведь вы поедете?
- Скорее нет. Зачем, когда вас и там будет двадцать человек? К тому же, вам будет не до меня - вы наверняка захотите посетить родных.
- Так, значит, я должен оставить вас здесь…
- Долг превыше всего, а королевская воля – и того выше. Так что, отправляйтесь со спокойным сердцем. Со мной ничего не случиться, кроме того, что ночи мои будут холодны и одиноки. Да и мне не привыкать к этому.
- Марисэ?
- Да? – японец обернулся.
- Вы всё ещё любите меня? – склонив голову на бок, Гийом смотрел на него странным взглядом.
Чёрный Лебедь ничего не ответил, но взял Билла за руку и потянул к алькову, где всё ещё была расстелена постель. Шёлковый халат и сорочка были тут же отброшены в сторону, и руки его потянулись к тонкой талии и бёдрам Нарцисса, а вслед за ними губы и язык. Страсть вспыхнула неожиданно, и черноволосый провансалец являлся её причиной. Он был словно огонь, с ярким, но нежным пламенем – всё в нём было слишком сладким, и слишком притягательным для Марисэ. Устроившись на кружевных подушках, он усадил Гийома верхом, сразу же проникая внутрь жаждущего ласк тела пальцами, и любуясь тем, как по его молочно-мраморной коже от наслаждения рассыпаются мурашки. Коралловые уста Нарцисса приоткрылись с первым стоном, и тонкие пальцы сжали плечи герцога, когда тот надавил на его бёдра, заставляя сесть на горячий ствол, и толкнулся вверх, вглубь, при этом дразня языком его припухший сосок. Ароматы фиалки и вербены смешались с пряными, горькими нотами возбуждённых тел, а чёрные волосы стали прилипать к влажным лбам и плечам. Тонкие руки скользили по влажной коже, стирая с неё глянцевый блеск, очерчивая изящество переплетённых силуэтов. Густой румянец, заливший щёки Билла, его блестящие глаза и томные вздохи сводили Марисэ с ума, и в особенности пленяли его взор уста, подобные лепесткам розы, и родинка под ними, напоминающая пчелу у цветка, что было идеальным сочетанием. Перехватывая руки Гийома, что беспорядочно порхали по его лицу и плечам, Чёрный герцог целовал его хрупкие запястья, прикусывая пульсирующие вены, что просвечивались под полупрозрачной кожей, и ловя губами тонкие, точёные пальцы, облизывал их, как сахарную карамель. Его всегда пленяла красота, и для него Гийом был олицетворением её на земле. Стоны Марисэ стали громче, и Билл ускорил ритм. Влага его страсти сочилась из напряжённого ствола, капая на живот любовнику, который всё яростнее вонзался вглубь его, в объятое жаром тело. Сладострастный порыв оборвался так же резко, как возник, но сперва заставил обоих замереть на миг, а после загремел в ушах громким слившимся стоном и бешеным стуком сердец. Они рухнули на шёлковые простыни, не расплетая рук, и в ажурных кружевах казались деревьями, вырванными с корнем, и по валенными на снег тем самым вихрем.
