Фарник шагнул было к Дрине, хотел побежать за ним, но тот уже несся к деревне, к крайнему каменному дому Планицы…

— Добрый вечер!

Минат вошел в кухню Микулаша.

— Садись! — предложил ему Микулаш.

— Дай хоть человеку кожух снять. Вылезти из него, — сказала Микулашова.

— Сразу видно хозяйку. Она понимает, что к чему.

Минат разделся, подал кожух Микулашовой, и та отнесла его в комнату. Минат сел, вынул кисет с табаком и заговорил:

— От своей бабы еле отбился. Пристала: куда, к кому? К которой? Подумайте только! В мои-то годы… Мне только баб не хватало!.. Который час? — Он окинул взглядом стены — часы висели над его головой. — Есть, кажись… где-то тикают.

— Девять.

— А я с семи, да что там, поди, с половины седьмого сидел под своими часами, все дождаться не мог. Просто ужас, как медленно время ползет, когда чего-нибудь ждешь. Полкисета, наверно, выкурил, если не больше. Да разве тут усидишь? Станешь разве бабу слушать? Да ну ее к… Взял да и пришел. Фарник наказывал в десять приходить, да уж все равно. Дело не в часе. Верно ведь, Фарник? Какие такие дела, что он тебе сказал?

— Коренной перелом какой-то получился.

— Ну, это насчет… насчет…

— Насчет чего? — накинулись на него.

— У меня голова кругом идет.

— Непременно насчет войны что-то. Непременно. Чем угодно ручаюсь. Ну, да скоро узнаем. Через часок. А кто придет? Дриня?

— Нет.

— Тогда кто же?

— Не знаю, — сердито ответил Фарник.

— Одни тайны. Хотел бы я только знать, как мы тут разместимся? Надо бы в комнату, как в тот раз. Когда это было?

— Да-а, чтобы табаком всю ее провонять. Там дети…

— Ты, хозяйка, вроде моей…

— Мы все собрались. Больше я никого не звал. Шестеро — ну и хватит. Прежний комитет.

Наступила тишина.

Лампа на столе, фитиль привернут, в кухне полумрак. Но, приглядевшись, можно различить и узнать всех. Вот у двери в комнату чернявый небритый Фарник. Рядом стоит жена Микулаша. Она придерживает дверь за ручку и время от времени заходит в комнату взглянуть на спящих детей. Дверь не закрывается, а напустить в комнату табачного дыма не хочется. Между столом и плитой греется хворый Яниска, самый старый из собравшихся. На скамье у задней стены между Микулашем и Минатом сидят Контур с Дулаем, оба чуть помоложе Яниски, обоим уже за пятьдесят.

Все курят, стряхивая пепел на каменный пол, окурки бросают в плиту, горящую жарким пламенем.

— Половина.

Минат оборачивается, смотрит вверх на часы и тоже говорит:

— Половина. Еще полчасика. А если он не придет?

— Придет.

— Может и не прийти.

— Может и так быть.

— Понятно. — Минат прочищает трубку.

— Ты, Фарник, сказал, что мы все собрались, весь прежний комитет… — слышится голос старого Яниски.

— Самые надежные. За остальных поручиться не могу.

— Мрачко тоже был в комитете.

— Нас достаточно. Шестеро.

— Мрачко — баба! Табак жует, показать себя мужиком старается, но он баба. Попробуй отличить его среди баб. Не отличишь. Фарник правильно сделал, что его не позвал. Я это одобряю. Не знаешь ты Мрачко, что ли?

— Конечно.

— Ну и помалкивай.

— Принеси-ка мне одежду. Я выйду к а улицу, — сказал Фарник хозяйке.

Он оделся, натянул шапку на уши и вышел вон.

— Чудно, — говорит Яниска. — Не знает, кто придет, а встречать пошел. И темно вдобавок. Ты, Минат, если такой умник да во всем разбираешься, объясни-ка мне… Объясни, как Фарник его узнает, если неизвестно, кто придет.

— Кто тут умника из себя строит? — сердито басит Минат. — Выдумываешь все. Выдумывать ты мастер, а сам ни черта не понимаешь. Разве Фарник не сказал Дрине, что собрание будет здесь? Сказал. Так что тот товарищ знать должен, где Микулаши живут.

— Должен-то должен…

— Ну вот… Непременно насчет войны что-нибудь будет. Непремен-но! Головой ручаюсь. Скоро, должно быть, придет. Еще двадцать минут подождем. Я на место Фарника сяду. Буду на часы смотреть. У меня шея уже заболела то и дело оглядываться. — Минат пересел на стул у двери в комнату и посмотрел на часы. — Они правильно идут?

— Да, правильно… И я тоже думаю, что насчет войны речь пойдет. Немцы стоят на одном месте, а это ничего доброго им не сулит.

— И мерзнут, — засмеялся Дулай.

— А если речь не о войне пойдет, а о чем-нибудь еще?

— Не знаю.

— А если ничего не будет, если никто не придет?

— Не морочь нам голову, Минат. Сиди и жди.

— Ладно, понимаю…

Фарник прошел по деревне, до поворота на Правно, но никого не встретил. Жители Планицы спали. Даже в кухонном окне Зембалов было темно. Срубы потрескивали от крепкого мороза. Луны не было и в помине. Зябко мерцали звезды. За поворотом дул резкий ветер, пощипывал за нос. «Не могу здесь стоять. Пойду-ка во двор к Микулашу, там хоть не дует. Прижмусь к стене, увижу всех прохожих. Холодище невиданный! Коренной, стало быть, перелом! Товарищи, поди, умирают от любопытства. Яниска с Дулаем пришли в семь. Дриню я обидел зря, он себя совсем не жалеет. И Мрачко можно было бы позвать, да я не позвал. Если этот мужик не опомнится, неизвестно, до чего докатится. С Зембалом его видали. Надо бы его одернуть как следует да напрямик ему все сказать. Когда-то он хорошо служил делу революции».

Фарник прислонился к стене дома Микулашей. Ноги у него совсем застыли. «А что, если не придет никто? На такую погодку валенки бы хорошо. Да где их взять?»

На дороге остановился какой-то человек. От снега было бело на дворе, и Фарник видел, как он огляделся по сторонам и, нагнувшись, быстро вошел к Микулашам во двор.

— Ты кто? — спросил Фарник, выходя навстречу незнакомцу.

— Тише ты. Я Крамер.

— А, чтоб тебя! Ну, входи же, входи. Товарищи ждут. Какие новости ты нам принес? — шепотом спрашивал Фарник, заведя его в сенцы. Он отворил дверь в кухню и пропустил впереди себя Крамера.

— Ба! Да это Крамер! Крамер! Добро пожаловать! — Минат встал и протянул ему руку. — Я на часы гляжу, на двери, все глаза проглядел, думал — невесть кто придет. А это ты! Здравствуй!

— Да, это я, просто-напросто Крамер. Но я привез тебе новости прямо из Москвы. Из Москвы, повторяю.

— Слышим!

Минат сел, а Крамер тем временем поздоровался с остальными.

— Пусть он отдохнет. Я тебе и чаю приготовила, дорогой ты мой! Промерз, наверно. Снимай пальто, я в комнату отнесу. — Микулашова взяла с плиты кружку, поставила ее на стол и заметила, обращаясь к Минату: — Мог бы и подвинуться. Человек из Правно пришел в такой мороз. Эх, ты!

Все уселись. Микулаш сходил в сенцы, запер дверь на щеколду. Крамер взял кружку в обе ладони, согревая их, потом вывернул фитиль. Все молча следили глазами за его движениями. Микулашова снова встала у двери в комнату, придерживая ручку. Для Фарника не осталось места.

— Товарищи! Вот дело какое! Красная Армия… словом, Красная Армия уничтожила гитлеровские войска под Сталинградом. Сначала она их окружила, потом уничтожила… — Крамер достал из бокового кармана бумажник, вынул из него листки.

— Так и есть, о войне! Говорил я, что разговор о войне пойдет. Ну, послушаем…

Крамер читал по бумажке:

— «…взято в плен двадцать четыре генерала, да-а…»

— Ох! — Фарник вытаращил глаза.

— Среди них, да-да, генерал-фельдмаршал фон Паулюс, командующий шестой армией. Кроме того, взято в плен две тысячи пятьсот офицеров; девяносто одна тысяча солдат! Девяносто одна тысяча пленных, повторяю.

— Пресвятая богородица! — Яниска прижал ладонь к горлу.

— Ребята! Запишите! Или ты, хозяйка!

— Не надо, у меня все на машинке отпечатано. Как в книжке. Каждому по бумажке дам. И тебе, мамаша. В благодарность за чай.

— Капля чаю-то, — покраснев, сказала хозяйка.

— У фашистов убито больше ста сорока тысяч человек. Вот какие дела!

— Пресвятая богородица!

— Красная Армия захватила тьму военного снаряжения. Да! Тысячу пятьсот пятьдесят танков, да-да. Семьсот пятьдесят самолетов, шесть тысяч семьсот пятьдесят орудий, свыше шестидесяти одной тысячи автомашин, пулеметы, минометы, девяносто тысяч винтовок — словом, почти столько же, сколько солдат, мотоциклы, радиостанции. Повторяю: это было грандиозное сражение. Эти цифры сами за себя говорят. Мамаша, кот тебе листок. Тебе первой. Раздай товарищам.