Но Кляко едва не расхохотался ему в лицо, он не поверил ни одному его слову. Да и как поверить? Напрасно искать здесь и в окрестностях хоть какие-нибудь признаки, подтверждающие слова Рудая. Последние недели на этом участке фронта стояло затишье. С НП не поступало никаких сигналов. Словаки отойдут на Украину. Оттуда рукой подать до Татр. Но здесь не верится, что существуют на свете такие горы. Следовало бы обрадоваться этим новостям, повеселеть, а Кляко не может. Да он и не умеет. Он забыл все на свете. «Нет прошлого, ничего нет в настоящем, кроме зеркальца, бородки и скучного лица Кристека. Скучного, нагоняющего уныние Кристека, который не поддается никаким уговорам, не желает и пальцем шевельнуть и торчит целыми днями на одном месте. Заживо сгниет, скоро и следа от Кристека не останется. Почему же притих Рудай, эта надушенная сорока с капитанскими петличками, почему он больше не трещит? «Янчи! Янчи!» Почему эта сорока лебезит, почему дарит сигареты из генеральского пайка? Для него я всегда был только пан поручик Кляко. Но я-то знаю, он приехал, чтобы устроить мне разгон. Сейчас он скажет, что все это неправда, что он меня разыграл. Потом отправится на огневые позиции, начнет там гонять солдат и мне всыплет по первое число за эти окопы. А я знать не знаю, ведать не ведаю, зачем они. Он распорядится их засыпать. «Прикажите-ка их мигом засыпать, поручик Кляко! Что за свинство! Удивляюсь, как вы это терпите. Мигом засыпать!»
— …обидно было, но старику пришлось согласиться. Ничего нельзя было поделать. Немцам эти восемь пушек нужны позарез. Когда наш командир получил предписание, он начал ругаться на чем свет стоит. Впрочем, ты его знаешь. Говорят, он метался по блиндажу, как тигр, и кричал без умолку: «Восемь пушек! Кого я им дам? Восемь пушек! Кого я им дам?» Наконец он вспомнил о тебе. Ты говоришь по-немецки, человек молодой, самый молодой из офицеров, так что… Тебе не повезло, Янчи. Я говорю все откровенно. Сегодня в шесть на перекрестке ты найдешь еще четыре орудия с прислугой и двумя офицерами запаса. Это третья батарея нашего полка. Ты присоединишь ее к своей и будешь командиром сводной батареи. Понятное дело, тебе мало радости от этого, но ничего не поделаешь. На перекрестке тебя будет ждать мой адъютант и немецкий офицер. Кроме того, должен предупредить тебя, что сводная батарея подчинена немецкому командованию. Наш старик просил тебе передать, чтобы ты над этим не ломал голову. Истратишь все снаряды — новых тебе в этом хаосе не доставят, и ты отправляйся за нами вслед. Я считаю это разумной точкой зрения, вполне разумной. И старик со мной согласен. Да, чтобы не забыть, Янчи: не утруждай себя, не ломай над этим голову!
— Я это, кажется, уже слышал.
— Так привет, Янчи. Я поехал, — сказал капитан, протягивая руку, но Кляко отвернулся.
— Не задерживайтесь, пан капитан. Скачите скорей упаковывать свои чемоданы. — И Кляко взревел: — Ну, чего вы еще ждете?
— Я понимаю тебя, Янчи…
С этими словами капитан выскользнул из блиндажа.
Кляко стоял выпрямившись, с каменным лицом и не шевельнулся до тех пор, пока не услышал топота двух скачущих галопом коней.
Когда он вышел из блиндажа, Кристек сидел на дышле.
— Эх, мальчик, мальчик!.. — сказал Кляко, постояв рядом с Кристеком. Подумал было приказать ему построить батарею. Пришлось бы с ним ссориться. Да он все равно не подчинится. Двенадцать часов восемнадцать минут. Времени терять нельзя. Кляко повторил: — Эх, мальчик, мальчик! — приложил ладони ко рту и закричал, словно в рупор: — Батарея, стройся!
Построение заняло меньше минуты.
— К вам мой приказ не относится? — рявкнул Кляко каптенармусу, который выглядывал из повозки. Кляко подождал, пока каптенармус встанет позади Чилины.
— Лукан!
— Здесь!
— Возьми трех солдат, пустые катушки и сними линию, что ведет на НП. Но предупреждаю, будь здесь в половине четвертого, хоть сдохни. Шагом марш!
— Слушаюсь!
— Кореник!
— Здесь!
— Марш к телефону и сообщи ребятам на НП, чтобы сматывали удочки и шли сюда. Немедленно!
— Слушаюсь!
— Фельдфебель Чилина!
К трем часам батарея была готова выступить, а несколько минут спустя вернулись связные с мотками провода. Пришел с НП и наблюдатель, поручик-запасник, служивший на батарее уже второй месяц. Раньше он был учителем. Голова у него была голая, как колено. Он утверждал, что в роду у них все такие лысые.
Один поручик Кристек сохранял сдержанное достоинство. Он никого не искал, чтобы поделиться своими мыслями. Мысли его были печальны. Приходилось покидать места, где он сумел отгородиться от внешнего мира. А сейчас эту стену беспощадно разбили и на него обрушился поток человеческих голосов, замелькали какие-то скучные картины, беспрестанно меняющиеся. Вокруг было светло, не то что в полумраке блиндажа, батарея готовилась выступить в поход. Куда? Зачем? В конце концов все это узнают, и это так же важно, как конская моча. Вообще все вокруг провоняло конской мочой! Провоняли одеяла, повозки, деревья и даже люди. И после этого говорят… Что, собственно, говорят? Лучше всего будет в той повозке, с тем солдатом…
— Как тебя звать?
— Виктор Шамай. Ездовой Шамай…
Кристек прикинулся, что это говорит ему очень многое. Он забрался в повозку, сел и опустил голову на руки.
— Пан поручик, это мы домой собрались?
Они почти не знали друг друга. Молчун Шамай повторил вопрос, а не получив ответа, не обиделся на немого поручика. «Домой идем, наконец-то домой! Через шестнадцать месяцев — домой! Эти сборы ничего иного не могут означать. Когда отдают такие приказы, они ничего другого значить не могут. Батарея не попадет под трибунал! Окопы батарее не понадобятся. Как вдруг все может измениться! Идем домой! Все солдаты так считают, и фельдфебель Чилина на что-то такое намекал. Домой!»
— Солдаты! — Кляко вздумал обратиться к своим подчиненным. Конь становился на дыбы. Его давно не седлали. — Солдаты! Мы отступаем. Отступает вся словацкая армия, она идет на Украину, но нас оставляют под командой немцев, нам предстоит воевать и дальше. Я знаю, о чем вы думаете, и я, ваш командир, думаю то же самое. Я знаю, для чего вы вырыли окопы на огневой позиции. И я понимаю вас. Солдаты! Вы все должны отдавать себе отчет в том, что с этой минуты мы предоставлены сами себе и никто нам не поможет. Я требую от вас строжайшей дисциплины. За-пре-щаю вам какие бы то ни было контакты с немецкими солдатами. Не говорить с ними ни слова! Мы немые! Мои слова относятся и к офицерам и к унтер-офицерам! Того, кто ослушается, я пристрелю на месте. Но я вам верю. Рядовой Лукан!
— Здесь!
— Вести переговоры с немцами разрешается поручику Кляко и рядовому Лукану. И еще: к нам присоединятся солдаты третьей батареи с пушками. Распоряжение относится и к ним. Вы должны вбить им это в голову. Да приглядывайте за ними. Мы их не знаем. Мы должны обезопасить себя на марше. Фельдфебель Чилина!
— Здесь, пан поручик!
— Чередовать: их орудие — наше орудие. Повозки тоже! Вы меня поняли?
— Так точно, пан поручик!
— Шаго-ом марш!
Кляко пришпорил коня и поскакал в конец колонны.
Батарея тронулась. Солдаты шли молча, как немые. Лишь поскрипывали повозки, визжали немазаные колеса да слышались окрики ездовых.
Колонна уже скрылась в высоком густом лесу, а на огневой позиции метался поручик Кляко. Он кружил вокруг груды оставленных снарядов. Их хватило бы на четыре повозки. Может, нужно было разгрузить здесь еще несколько повозок? Нет! Сводная батарея подчинена немецкому командованию. Нельзя рисковать, рисковать чересчур явно. Он пустил коня рысью, чтобы догнать поскорее ушедшую вперед батарею, хоть и знал, что для него нет возврата. В конце концов, он хотел этого! Хотел! Заткнуть рот подонку и трусу Кляко! Отрезать все пути подонку и трусу!
К перекрестку они прибыли около шести часов. Было уже темно. Все произошло точно так, как говорил надушенный капитан Рудай. И третья батарея ждала, и четыре орудия, и немецкий офицер. Все было так, как говорил надушенный капитан, кроме двух незначительных мелочей: немецкого офицера сопровождали двадцать немецких солдат, как он, верхами, а в хвосте бывшей третьей батареи катилось двадцать шесть повозок со снарядами. Кляко трижды проклял капитана, трижды проклял себя, но на душе легче не стало. Полетел к черту весь план. Он все равно вынужден возглавить сводную батарею, дать ей команду, погнать вперед и поехать во главе ее. Впереди потянулась дорога, запруженная отступающими войсками. Кто-то его окликнул. Или ему это только показалось?
