– Разве это плохо? – Таор не мог понять, предлагает ли Мерира ему занять какую-то почетную должность в недостроенном городе или отправляет его на завоевание новых территорий.
– Все, кто считали, что это плохо… – Мерира замялся. – Знаешь ли, я не первый верховный жрец Атона, с тех пор как этот сияющий бог захватил под свою власть весь Египет, до меня были другие. Есть записи Туту, моего предшественника…
Мерира, нервно оглядываясь, поманил юношу за собой и указал ему на цепь надписей, испещривших одну стену. Таор успел прочесть только первые строки.
– Расправа над неугодными… – это слегка его насторожило, а потом он заметил в центре тот самый иероглиф, который недавно рисовал кровью Уджаи. Он не знал, как его прочесть. Иероглиф четко вырисовывался среди других, и как будто стирал смысл всего.
– Что это значит? – Таор обернулся к собеседнику.
– Ну, как тебе это сказать… – Мерира был предельно осторожен, как если бы их разговор могли подслушать сами стены. – Не всем понравилось отказываться от старых традиций, жертвовать своими храмами и должностями. Разные боги давали куда больше возможностей для разных людей, чем если все принадлежит кому-то одному и лишь ему должно поклоняться, приносить жертвы, как кровавые, так и символические. Те, чьи храмы богатели от приношений Сету, Гору, Мут, Осирису и многим другим богам вначале воспротивились. Но она жестоко подавляет сопротивление…
– Он, – нашел в себе силы поправить Таор, заметив меж колонн новое изображение Атона с царским уреем и лучами, тянущими вниз подобно отрубленным человеческим рукам.
Жреца будто ударили.
– Знаешь, говорят, что боги на самом деле бесполы, – как бы извиняясь, заметил он.
– Никогда о таком не слышал, – черные брови Таора мучительно нахмурились. – Я ведь хотел спросить совсем не о богах, – он обернулся к стене, – а об этом символе.
Всего-то и нужно было ткнуть пальцем в середину, где расположился иероглиф, чуть более крупный по размеру, чем все остальные, но его уже не было. Не мог же он уползти, будто скарабей. Юноша недоуменно смотрел на то место, где знак только что был. Казалось, что все иероглифы теперь припорошены чем-то коричневым, похожим на толченую гвоздику или запекшуюся кровь. Здесь просто мало света и мало воздуха. Таор ощутил легкое головокружение. Затем четко различил в тишине взмахи крыльев.
– Здесь кто-нибудь есть кроме нас?
– Вряд ли, – с нажимом заявил верховный жрец и, тем не менее, настороженно оглянулся, как будто ожидал, что некий свидетель пойдет прямо за ними. – Наверное, тебе становится скучно вдали от людей. Ты ведь привык постоянно находиться с войском.
– Я ни на что не жалуюсь. С тех пор, как я вернулся с войны, здесь во дворце все сильно изменилось, даже не обстановка, сама атмосфера. Вначале это было непривычно, но теперь мне здесь стало нравиться, как будто я, наконец, оказался дома.
– А вот другие все бы отдали, чтобы отсюда сбежать, но бежать в сущности некуда. Изменения, как зараза, из столицы перекидываются во все дальние уголки, а потом и за пределы страны.
Таор не боялся перемен и не собирался выступать против них подобно тем, о ком были сделаны предостерегающие записи. Во-первых, он никогда и ни в чем не стал бы противиться указу фараона, ведь, по сути, правитель, сидящей на троне, это единственный бог для своего народа, только он имеет права отдавать приказы, говорить, что правильно, а что нет, удел подданных – подчиняться ему. Ведь недаром правитель Египта почитается представителем богов на земле. Во-вторых, юноша не был особо религиозен. Боги в различных храмах, сколько бы их не было, существовали для него, как нечто само собой разумеющееся, но неодушевленное. Люди поклонялись им, приносили дары жрецам, совершали обряды, но все это больше было похоже на фон, окружающий истинную власть, не божественную, а царскую. Тем сильнее Таор оказался поражен, когда увидел во дворце живое создание, подобное тому божеству, которое верующие способны описать лишь в словах. Даже статуй таких не было. Божество воплоти. Таор не знал, с кем или с чем его сравнить.
– Ты когда-нибудь был влюблен?
Вопрос жреца удивил его.
– Не припомню такого, – честно признался Таор.
– Тогда странно, как молодой человек вроде тебя, которому не любопытно ничего, кроме военного искусства, может поступать так великодушно.
Таор непонимающе уставился на него.
– В день, когда тебя чествовали, как победителя, ты производил впечатлению влюбленного, который готов отказаться от всех наград ради одного определенного объекта или хотя бы его внимания, – мудро пояснил жрец.
– Ничего подобного, – Таор резко обернулся через плечо. Ему снова послышалось, что где-то взмахнули крылья.
– Объясни мне это: ты возвращаешься с победой и военными трофеями, ты можешь просить о богатстве, о собственном продвижении на самую вершину, хоть о руке царевны, если пожелаешь, но… в миг своей славы ты попытался растоптать сам себя, попросил о том, за что тебя могли лишь наказать – о благе для других, для своих же врагов, если быть честным.
– И что с того? – искренне изумился Таор. Зачем снова и снова возвращаться к событиям прошедших дней? Они его больше не волновали. Он получил удовлетворение своей просьбы.
– Нормальный человек смог бы тебя понять, если бы, скажем, ты был восхищен всеми уведенными в полон женщинами настолько, что решил забрать их в свой гарем, не делясь ни с кем.
– У меня нет собственного гарема.
– И даже нет желания его иметь?
– До сих пор я обходился.
– Почему же?
– Я считаю, воздержание закаляет волю. Физические страсти делают людей слабыми. Хуже всех воинов оказываются те, что ищут по ночам внимания шлюх.
– Но сейчас ведь не война, ты мог бы расслабиться.
– Я предпочитаю держаться в форме.
– Ты здесь такой единственный, – многозначительно заметил Мерира. – Все остальные люди, каких я знаю, ведут себя иначе. Многим нравятся, как девушки, так и юноши. А ты довольно красив. Царские дочери засматривались на тебя. Хочешь узнать, в каких словах они тебя хвалили?
– Нет, – Таор больше хотел спросить о золотом создании, которое видел вначале в тронном зале, а потом на жутком ночном празднестве, но разумно ли снова заводить эту тему, если ему уже не ответили. – А у Эхнатона нет еще одной взрослой дочери, которой меня еще не представили?
– Ну, если говорить о детях, затерянных в гареме, то их десятки, даже сотни… без милости фараона они никто.
– Так может, он решил вдруг возвысить кого-то из них? Или же у него появилась еще одна царственная супруга, не старше его дочерей?
– Что навело тебя на подобную мысль?
– Я… – Таор почему-то не хотел признаваться прямо. – Вдруг выбор нового бога должен быть укреплен и выбором новой супруги, еще более сиятельной, чем все, что были до нее. Под стать богу солнца.
– Эта умная мысль, – отдал должное Мерира. – Но боюсь, что фараона сейчас не интересуют женщины вообще: ни царицы, ни девушки из гарема, ни простые смертные.
– Так что же его интересую я, потому что кто-то назвал мое лицо привлекательным?
– Поверь, если бы Эхнатона заинтересовал вдруг юношей, то это непременно был бы ты, – что-то в медоточивом голосе жреца подсказывало, что то была не пустая похвала. – Видишь ли, ты немного похож на некого гостя, который когда-то давно побывал здесь и навсегда исчез. Но наш правитель не может его забыть до сих пор. Хоть сходство и весьма отдаленное, но ты, наверняка, напоминаешь ему о том друге.
– Значит, поэтому мое прошение было незамедлительно исполнено, и я сам остался гостем здесь. В память о ком-то, кого я не знаю.
– Не совсем, – Мерира осторожно взял его под локоть и указал направление к выходу. – Нам не стоит задерживаться здесь долго. К тому же, ты стал слишком бледен, тебе нужно на свежий воздух.
Таор чувствовал это и сам, горло сдавило, как удавкой, будто чьи-то тонкие пальцы душили его. Это все от спертого воздуха, думал он про себя, но ощущение чьего-то присутствия рядом оказалось поистине давящим. Уходя, юноша внимательно смотрел по сторонам. Символы старых богов были все не соскоблены со стен и колонн, их глиняные фигуры не убраны, а скульптура с крыльями вдалеке вообще не изображала кого-либо из известных ему богов. Так кто же тогда это был? Таор рванулся туда, чтобы посмотреть, но рука жреца с неожиданной силой его удержала. В первый миг юноша опешил, он и не подозревал, что в старике еще столько сил.
