У Ниси от радости закружилась голова, да так сильно, что она невольно поискала глазами стул и присела.

— Что это с тобой? — спросила Алзира, глядя на побледневшую дочь. — Никак голова закружилась?

— Да, от радости, — кивнула Ниси. — Клотильда, наконец, вернулась из Парижа.

— Это хорошо, что вернулась, — сказала Алзира, — но я-то думаю, что ты беременна.

Не может быть! Неужели? Ниси растерялась, не смея поверить в то, чего так ждала и о чем еще так недавно молилась. Но теперь? Паула уже пыталась вернуть себе Родригу беременностью. Что ж, и она будет вести себя, как Паула?

Но это был только внешний, поверхностный поток мыслей, а в глубине ее существа разливалось тихое блаженство, она уже не принадлежала себе, она принадлежала новой, таинственной жизни. Да, теперь у нее была новость, которой стоило поделиться с Клотильдой. Но, пожалуй, это была единственная хорошая новость. Все остальные, обрушившиеся на Клотильду, были много хуже. Она пришла в ужас, узнав о состоянии Терезы, которая была по-прежнему на грани жизни и смерти. С грустью отметила, что Элизинья все попивает:

разговаривая с ней, сестра то и дело прикладывалась к графинчику с коньяком.

Своими новостями Элизинья с сестрой делиться не стала. Клотильда бы ее не одобрила. Не одобрила бы ухаживаний Бени, который был без ума от Элизиньи. Не одобрила бы ее соглашения с Руем, от которого без ума была сама Элизинья. Руй пообещал ей половину денег со счета покойного мужа, если она вспомнит код. Цифры Элизинья вспомнила, а вот буквы никак не могла. Но надеялась, что все-таки вспомнит.

Клотильду взволновало и состояние здоровья Америку. Он, оказывается, опять довольно серьезно болел в ее отсутствие. Горети даже обследовала его в больнице. Оказалось, у него скачет давление.

Ей показалось, что Америку обрадовался ее приезду. Сказал, что волновался, как она переносит европейские холода. Клотильде было приятно это слышать. Она стала относиться к этому человеку намного теплее, ей вдруг показалось, что у них есть немало общего.

Однако разговор весь вечер вертелся вокруг Терезы. Все сходились на том, что Рикарду не из-за чего стрелять в нее, что невозможно даже предположить мотив преступления.

— Лично я не верю, что Рикарду стрелял в Терезу, — выразила общее мнение Симони. — Если бы стрелял в Паулу — другое дело.

— А что, в Паулу стрелять можно? — язвительно спросила Элизинья, которая недолюбливала Симони.

— Я этого не сказала, — отозвалась та, — просто для Рикарду это было бы логичнее. А знаешь, мама, я, пожалуй, пойду его завтра навещу. Его нужно поддержать, ободрить.

Горети закатила глаза — только этого не хватало! Почему ее дочь, как муху на мед, тянет ко всяким сомнительным личностям? Почему ее не привлекают люди положительные, благородные? Как Бруну, например.

Америку понял, какие мысли тревожат его жену. Он сам думал, что хорошо бы как-то помочь девочке, у нее трудный возраст — и чувства, и мысли в разброде. В своем возрасте юным душам очень полезны стихи. Когда-то он и сам очень любил их. И он решил попробовать — отыскал томик Камоэнса и переписал сонет. А наутро подарил его Симони.

Глаза Симони удивленно расширились, когда она прочла возвышенные строки о любви.

— Что это? — спросила она.

- Мое любимое стихотворение в юности, — объяснил Америку. — Мне кажется, что только очень юные души и поэты что-то смыслят в любви. Решил проверить. Ну, как тебе?

Глаза Симони заблестели.

- Здорово! А вы мне еще перепишете?

Америку растрогался, трудная девочка оказалась такой отзывчивой к высоким чувствам. Да, не зря он всегда благоговел перед поэтами: небесная гармония способна творить чудеса.

— Конечно, с удовольствием перепишу, — пообещал он. — Давай начинать с тобой день стихотворением.

— Классная мысль, — одобрила Симони.

Улыбнувшись про себя, Америку подумал, что наверняка это понравится и Горети и она, такая нервная в последнее время, немного успокоится.

Вечером Клотильда получила сонет Камоэнса.

— Это посылает вам сеньор Америку, — пояснила, передавая его, Симони.

Клотильда нашла это забавным. Если бы они с Америку действительно жили в семнадцатом веке, она сочла бы, что он начал за ней ухаживать.

«Я добьюсь своего непременно», — думала Симони, возвращаясь вприпрыжку домой.

Глава 29

Скорбная фигура Руя Новаэса, целыми днями сидевшего у палаты своей жены, невольно обращала на себя внимание. За те несколько дней, что Тереза находилась в больнице, он прослыл идеальным мужем. Для тех, кому печально опущенная голова не давала возможности увидеть его лицо.

Руй Новаэс сидел и сторожил как пес тот миг, когда Тереза, наконец, уйдет из жизни. Ее смерть решила бы множество его проблем, и он с нетерпением ждал ухода этой давно не любимой им женщины. Все обвинения, которые вот-вот должны были обрушиться на его голову, могли быть списаны за счет ее полной неопытности в делах и самовольного желания вести их во что бы то ни стало самостоятельно. Все, что он переписал на Терезу, вновь безболезненно вернулось бы к нему. И вдобавок его брак с дочерью негритянки,

брак, который был в его глазах унизительным, перестал бы существовать.

И еще она унесла бы с собой в могилу тайну, от чьей руки ее настигла смерть.

Удивительно ли, что Руй ждал ее смерти с таким нетерпением? И поскольку она сулила ему столько выгод, он не чувствовал себя виноватым. Но его безумно раздражал Бруну, который делал все, чтобы спасти матери жизнь.

В эти страшные дни Бруну превратился в сиделку, он не отходил от постели раненой, следил за давлением, за кислородным аппаратом, прислушивался к дыханию, смачивал одеколоном виски и лоб. Он не верил в то, что его мать, которая только-только начала просыпаться от мучительного, гнетущего рабства, заснет вечным сном.

Перемена, произошедшая в отце, внушала ему подозрения. Он не понимал, с чего это вдруг человек, который всю жизнь унижал и третировал свою жену, который выгнал ее из дому, теперь только и говорит что о своей любви к жене. Настаивает, что отношения у них были безоблачными. Если бы не эта заведомая ложь, Бруну бы поверил, что опасное положение матери вернуло ей привязанность мужа. Но утверждение отца, что он всегда боготворил мать, наводило на мысль, что владеет им не столько любовь, сколько страх,

что его обвинят в убийстве.

Хорошенько поразмыслив, Бруну уже не сомневался, что именно отец выстрелил в мать. Хотя он не сомневался и в том, что выстрел был совершенно случайным. «Ну что ж, когда мама придет в сознание, — думал он, — она все расставит по местам». И он с нетерпением ждал этой минуты.

Однажды ему показалось, что этот счастливый миг наступил — глаза Терезы приоткрылись, губы словно бы прошептали что-то, она даже повела головой, и Бруну немедленно вызвал врача. Осмотрев Терезу, врач с сожалением покачал головой:

— Боюсь, что ее движения были непроизвольными, - мягко сказал он.

- Она все еще в критическом состоянии? — спросил Бруну. — Есть надежда, что она выживет?

— Надежда есть всегда, — так же мягко сказал врач. - Мы сделали все, что могли. Я думаю, она будет жить.

Бруну так хотелось верить в это, что он вышел и сказал Рую, что матери лучше. Настороженный, взгляд отца выражал все, что угодно, но только не радость — за это Бруну мог поручиться. Но тут губы его растянулись в счастливую улыбку и он сказал приторно сладким голосом:

— Я счастлив, сынок, просто счастлив. Ты и меня вернул к жизни.

Он тут же вошел к Терезе в палату, но она лежала неподвижно, и он успокоился.

Зато когда у постели Терезы дежурила Апаресида, Тереза действительно открыла глаза, и врач подтвердил, что она пришла в сознание. Счастливая Апаресида побежала звать Бруну, который пошел вздремнуть в боксе по соседству. Руй вошел в палату и увидел ясный, осмысленный взгляд Терезы.

— Ты помнишь все, что произошло? — мгновенно спросил он.