– Ну натурально бабкоёжкин дом, только ступы не хватает.

Печка топилась у Наиля вовсю. Дед освободил скамейку у задней печной стены – на скамье были навалены дрова, дедовы полушубок и валенки, – усадил гостей греться, сунул им в руки по рюмке с чем-то голубоватым на просвет и велел выпить с морозу.

– Я прям поразилась, – говорит Марина Владимировна. – Джин, думаю, что ль?

– Это джин, – сказал дед Наиль вроде бы даже смущенно. – Я водку не очень, поэтому в доме не держу. Извините старика.

А затем позвал за стол.

– Вот чего мы так и не поняли, когда он успел все это наметать. – Марина Владимировна разводит руками. – Скатерть-самобранка буквально. Минуту назад пусто было, он нас еще когда за печку вел, газету со стола убрал, я обратила внимание, что стол самодельный. Дощатый, старый очень, но чистый – следы на столешнице от ножа, как если б скребли недавно… Таз жареных цыплят – это первое, что я разглядела. И рядом с ним бутылку джина. Она была в снегу, как будто дед ее из сугроба вытащил и не обтер даже. Снег стаивал прям на скатерть. Он скатерть постелил. Белую в голубой узор.

Льняная скатерть с острыми поперечными складками. Сразу было видно: хранилась аккуратно сложенной. Закопченный чугунок с борщом дед Наиль поставил туда же, на голубой узор скатерти, и странным диссонансом смотрелись рядом с чугунком хрустальные стопки с серебряными донышками. В стопках голубыми огоньками отсвечивал джин. К джину были поданы: огромные миски маринованных белых грибов и соленых груздей в сметане; кастрюля квашенной капусты с луком и подсолнечным маслом; гора отварной картошки – на ее вершине таял, стекая к подножью, кусок сливочного масла; провесная селедка, не нарезанная поперечными ломтиками, а напластованная на филе вдоль хребта; мороженное сало («Под джин!» – восклицает Марина Владимировна, считающая подобный тандем оксюмороном) и булка хлеба, порушенного, по числу участников застолья, на три части.

– Мы, – говорит Марина Владимировна, – ужасно голодные были. А это, на столе которое, – оно так пахло. Борщ чесночный, с травками какими-то. Тарелки размером с тазик. Дед наполнил тазики до краев. Мы борщ съели и, в принципе, могли б еще чего-нибудь съесть – грибочек, например. А дед наши пустые тазы схватил, умчался с ними в угол куда-то, вернулся с чистыми, покидал в каждый по курице, картошку, говорит, сами положите, грибочки, капустка, не стесняйтесь, кушайте, говорит, восстанавливайте силы. И сам ел так, будто с голодного краю только что – цыплят одного за другим, да с картошкой, с хлебом – как в него умещалось, уму непостижимо.

Марина Владимировна и Петр Геннадьевич все же справились со «вторым» и, едва живые, откинулись на спинки стульев. Еще в середине еды Петр Геннадьевич извинился и запустил руки под скатерть – ослабить ремень. Марина Владимировна мечтала расстегнуть лифчик. Когда гости оказались не в силах запихнуть в себя хотя бы еще один, самый маленький кусочек снеди, дед Наиль стал есть чуть-чуть медленнее – видимо, тоже уже начал наедаться, – но прекращать ужин не спешил.

– Он поочередно съедал все, что стояло на столе, – говорит Марина Владимировна. – Мы смотрели и глазам не верили, а он все пододвигал и пододвигал к себе тазы и кастрюли – с грибами, с капустой, с солеными огурцами, с селедкой, с картошкой – и все это дело методично уминал. Последним оставалось сало – он и сало съел, уже, правда, без хлеба, как вроде бы десерт. Только джином запивал.

Усталость, тепло и невыносимая сытость давно разморили гостей, но дед Наиль больше не обращал на них внимания. Он ел сосредоточенно и очень буднично, как будто выполнял давно привычную работу, которую мог бы сделать и на ощупь, с закрытыми глазами. Казалось, прошла целая вечность, когда он, в конце концов отужинав, встал из-за стола.

– Я ожидала увидеть брюхо, как у гоголевского Пасюка, но Наиль за время ужина толще не сделался. Как садился за стол худой, так худым из-за стола вышел. Словно все эти килограммы еды сквозь него в пол прошли, – говорит Марина Владимировна.

– Спать лягете на печи или под печой? – спросил дед Наиль.

– Под печой, – ответил Петр Геннадьевич.

Наиль кивнул, явно довольный. Видимо, лежак на полатях был его царским местом. Под гостевую опочивальню отводились две лавки, которые Наиль поставил у печки впритык друг к другу. На лавки он бросил травяной тюфяк. К удивлению гостей – они все еще чему-то удивлялись – дед Наиль выдал им комплект хрусткого от крахмала постельного белья.

– Блох нету у меня, – сказал Наиль, – вы не бойтесь. У меня вообще никого нету.

Последнюю фразу, как показалось Марине Владимировне, Наиль произнес не без печали.

Она легла у печи. Петр Геннадьевич занял место с краю. «Под печой» они мгновенно провалились в сон. А вынырнули из него, казалось, через минуту, но за окнами уже было светло.

– Утро, – сказал Петр Геннадьевич.

– Угу. Вечера просветлее, – добавила Марина Владимировна.

Деда Наиля в доме не было. Гости успели встать и даже умыться, когда он вошел – румяный и распаренный, как будто из бани.

– Встали? Ну молодцы. А я снег чистил и вас разбудить боялся.

Каким образом можно было нарушить их сон, расчищая от снега двор, ни Марина Владимировна, ни Петр Геннадьевич не спросили. Тем более что дед Наиль, сбросив ватник у печки, потер руки и сообщил:

– Ну, завтракать садимся.

Завтрак он накрыл на три персоны – поставил на стол трехлитровую банку молока, яичницу из трех десятков яиц, разрезанный натрое хлеб и доску сала. Сковорода с толстой яичницей стояла посреди стола; хозяин выдал гостям вилки, а сам ел ложкой. Марина Владимировна говорит, что они с Петром Геннадьевичем совместно съели пять яиц, остальные двадцать пять уговорил дед Наиль, заедавший яичницу салом и хлебом.

– Мало еды едите, – сказал он, допивая молоко. – Не годитесь мне в работники.

Гости сочли фразу шуткой и вежливо хмыкнули в ответ.

После завтрака Петр Геннадьевич вызвался сходить в разведку и выяснить, есть ли у них с Мариной Владимировной возможность выбраться из гостеприимного дома. Снег еще шел, но ветер стих. Дойдя по расчищенной Наилем, но уже вновь припорошенной дорожке до калитки, Петр Геннадьевич открыл ее и очутился лицом к лицу с полутораметровым сугробом. Всю ночь снег наметало к заборам с надветренной стороны, и о том, чтобы с ходу преодолеть этот бруствер, не было и речи. Петр Геннадьевич вернулся в дом и попросил у Наиля лопату.

– Спешите? – спросил дед. – Дела?

– Да нас дочь уже потеряла, – сказала Марина Владимировна. – Телефоны не берут тут у вас.

– У меня нет вон телефона, – сказал Наиль. «И как-то обхожусь», – ожидала услышать Марина Владимировна, но дед промолчал.

Проход от калитки до дороги они пробивали втроем: дед Наиль и Петр Геннадьевич орудовали деревянными лопатами, Марина Владимировна держалась в арьергарде и зачищала тропу фанеркой. На дорогу нападало не более полуметра: пройти по ней, хоть и с большим трудом, было все же реально.

– В общем, выбрались, – говорит Марина Владимировна. – К обеду были дома.

– К обеду? – смеемся мы. – Здорово. Повезло.

– Да. Наиль уговаривал у него поесть, но мы не рискнули. Тогда бы точно никуда не ушли.

– А что «делика»?

Марина Владимировна допила пиво и сказала:

– А мы ее не нашли.

– То есть?

– Да очень просто. Помните? После того снегопада резко плюс был, все растаяло, мы туда приехали на моем «вице», к овражку. Ну что – издали еще увидали автобус. Подъезжаем, а это не «делика».

– В смысле?

– «Таун-эйс» там был.

– Вот это номер.

– «Эйс» был с номерами, кстати.

– И что дальше-то? Искали «делику»?

– Нет.

– Почему?!

Марина Владимировна покрутила в руках скелет камбалы.

– Странное это место, Овчарово, – сказала она.

– Ну, это-то да, – согласились мы. – Так почему вы «делику» в угон не заявили-то?

– Да потому, – сказала Марина Владимировна, – что мы, когда «таун» увидели, чуть там и не спятили.