Жизнь состоит не только из моего отношения к людям, а из реальных людей. И мои images не должны загораживать мне ближних, поскольку они, ближние, имеют право быть услышанными и увиденными, просто потому, что они люди, которые меня слышат и которые мне что-то хотят сказать… а главное – которые меня любят. Поэтому я учусь слушать…

Ещё я понял, что говорить близким всё, что взбредёт в голову, – это не одно и то же, что говорить правду. И тем более это не значит быть собой, поскольку правда-истина – это то, что человек должен найти сам для себя. Правда и так в нас, её и так видно и понятно, а пустые слова – это вредный хлам. Близкие во мне ищут именно этого – простоты и естественности, потому что простота правдива и естественность истинна.

Пора бы закончить с банальными прописными истинами. Тем более что то, о чём я говорю, знает каждый ребёнок. Однако надо научиться жить по этим истинам, простым и понятным. Надо научиться думать, надо научиться слышать…

Всё чаще, глядя на своего сына, я начинаю думать о том, что когда-то и мой отец вот так же смотрел на меня… Я очень хорошо помню те моменты, когда я, укладываясь спать, усаживал отца рядом и просил, чтобы он гладил меня по голове.

Одно время я был совершенно уверен, что проглотил букву Т. Она мне мешала, и я рассказывал об этом папе, а бедный папа сидел рядом и слушал. Сейчас, видимо, настала моя очередь. Когда мой сын просит, я иду и сижу с ним.

Сейчас и тогда… Интересное дело. Я всегда был маминым сыночком, я её копия. Несмотря на это, сейчас думаю о том, что с возрастом мужчина отдаляется от матери и через своё отцовство становится ближе к отцу. Только сейчас я начинаю чувствовать и видеть те особые ниточки, которые соединяют меня с моим отцом. Наверное, когда-нибудь я точно так же буду открывать для себя подобные связи с предками, став дедушкой. Наверное…

От этих мыслей становится спокойно на душе.

А ещё, глядя на сына, я вспомнил, что когда в детстве укладывался спать, – а спать мы должны были таким образом, чтобы обе ладошки были под головой, тем самым образуя подушечку (нас так учили в садике), – я слышал свой пульс. Я, правда, не знал, что это мой пульс. Мне воображалось, как будто это ко мне стройными рядами маршируют всякие там лисички, зайцы, медведики (в большей степени лисички, потому что я был уверен, что именно так гавкают лисички), чтобы защитить меня от кого-то. При этом они говорили: «Не бойся, Костик, мы тебя защитим, мы всех победим». Что интересно, от кого они меня защищали, не помню, но мне с ними было не страшно и хорошо…

Сегодня катались с сыном на велосипеде. Он на раме, на подушечке – главный рулевой, я, разумеется, двигатель. Ездили к тёще. Проезжая мимо пустыря, где открывается вид на море, смотрели на закат.

Огромное солнце садилось за бесконечное море. Такое большое солнце бывает только когда ветрено. Облака, окрашенные в желтоватый цвет, практически сливались с небом – чистым, но не прозрачным, а каким-то дымчатым, притуманенным. Лучи светлой камедью разливались на полнеба.

Небо было так рядом и облака так близко, что я в который раз подумал о том, что, наверное, из-за этой приближенности неба эта земля отмечена Богом.

Как хорошо… Отец и сын, небо и море. Как хорошо быть маленьким и быть с маленьким.

Томимый смутными, непременно мрачными предчувствиями о трагической судьбе всего человечества и лучшей её части (то есть, разумеется, меня), задался я вопрошанием у Всевышнего дать мне знак, если вдруг что-то тут, на Земле обетованной, начнётся.

От природы будучи не особенно ипохондричным, но вместе с тем впечатлительным и любящим время от времени пострадать пафосно и «попасти народы» (хотя вру! – и ипохондричным тоже), – в общем, как обычно, думал думу о бренности бытия, тщетности усилий научно-технической мысли прогрессивного человечества без духовного базиса, – наполовину пафосно, наполовину любуясь собой, думал мысль.

Безусловно, мысль была… была мысль… Но потом, запутавшись в грёзах бессознательного вперемешку с событиями и эмоциями минувшего дня, она исчезла. И я уснул.

Проснулся ночью от шлёпанья босых ножек сына, который прибежал ко мне с криком, что ему приснился страшный сон и что он будет спать с нами. Я его спросил: «Сынок, а что тебе приснилось?» Он ответил, что снился город в огне и что это очень страшно.

Я его, конечно, успокоил, и он уснул. Но у меня от описания его сна на душе похолодело. Мысль, которая до этого дремала, проснулась снова и, я бы даже сказал, пришла в бодрую активность.

«Вот оно», – подумал я, закапываясь под подушку. Но таки апокалиптический пафос в этот раз оказался слабее, чем желание спать и понимание того, что утром на работу, – и мысль уснула тоже.

Утром мысль проснулась чуть раньше, чем голос разума. Ей было просторно в «горних высях» моего сознательного и бессознательного. Но постепенно с глотками горячего кофе я таки вернулся с небес на грешную землю. И апокалиптическая мысль притихла, чтобы время от времени напоминать о себе и о ночном происшествии.

Успев насладиться в течение дня пафосом успешного запугивания близких своими предчувствиями и столь истово обнаруженными подтверждениями предчувствий, я таки решил деликатно спросить у сына, что же ему всё-таки приснилось.

Вечером за ужином, в лучших традициях голливудских триллеров, я между прочим спросил о сне сына. Каково же было моё разочарование и вместе с тем облегчение, когда он сказал, что сон был страшный, поскольку он «лазером сжег нечаянно, когда баловался, город и дома».

У мысли не было никаких шансов, и она вынуждена была, разумеется до поры до времени, раствориться в бессознательном в виде смутных предчувствий… Фантом исчез ровно так же, как и появился. И наверное, стоит подумать о том, что кому-то нужно попить пустырничек, а кому-то смотреть меньше мультиков.

Был ашкелонский вечер, когда ещё совсем не поздно, но уже темно и ночь.

Я подходил к автобусной остановке, как вдруг заметил в воздухе удивительной формы и прозрачности лёгкую паутину.

Я бессознательно рванулся к этому фантастическому чуду и, сделав полшага, увидел, что это дым. Заворожённый сказочной картинкой, я лишь спустя несколько мгновений заметил девушку в чёрном. Она сидела на перилах, отделявших тротуар от места остановки автобуса, и, не замечая никого, в том числе и меня, курила сигарету. «Чёрная волшебница», – подумал я.

Показался автобус, и чары волшебницы рассеялись в его фонарях. Девушка, птицей вспорхнув с перил, легко, как кошка, пошла к подошедшей «четвёрке». Была небольшая очередь, и уже другая девушка немного растерянно выясняла у пассажиров, едет ли этот автобус до проспекта Южноафриканской Республики. Моя волшебница по-доброму улыбнулась смущённой девушке и сказала красивым голосом на иврите: «Извините, я не из Ашкелона…» «Конечно же ты не из Ашкелона, – подумал я, заходя в автобус, – ты из сказки».

Вечером я занимался детьми и совершенно забыл о своей ночной волшебнице. Забыл, чтобы с наступлением утра, когда супруга принесёт мне, сонному и кутающемуся в одеяло, черный кофе, вспомнить всё.

Чёрный, сладкий, горячий кофе… Я закрыл глаза. Дремота нехотя покидала меня. Я просыпался. Фантомы ночи растворились, оставив мне удивительный узор в ночном воздухе и воспоминания о чёрной волшебнице.

Давеча я побывал совсем для себя неожиданно у своего знакомого волшебника, который живёт у подножия великого Иродиона.

Великая громадина, титан, сравнимый с потухшим вулканом, впрочем, не пугал меня, так как я был в волшебном саду моего знакомого. Там всё волшебно: зимние деревья, украшенные магическими шарами, виноградные лозы, опутывающие деревянные решётки. Там я видел и каштан, привезённый из прошлой жизни из заморской страны, для того чтобы здесь, в этом таинственном месте, где времени не существует, дарить волшебнику и его саду осень.