Снова нужно было переправляться через речку. Вода за бортом лодки остекленела и стала красноватой от солнца. Голосили лягушки.

Переправившись, пошли они в городок, который был поменьше Швиттау. Улицы его были кривы, и все домики улыбались крохотными садиками, где великолепные отцы семейств тянули из бочкообразных чашек дымчатый чай с золотистым розовым вареньем.

«Золотая подкова» — так написано было на вывеске трактира, к которому подвел Мефистофель Фауста.

В просторном зале трактира не было других посетителей, когда вошли они туда. Широкая и лоснившаяся от добродетели хозяйка поплыла им навстречу, отчалив от прилавка, уставленного подносами с дымящимися, только что поджаренными пирожками и множеством самых разнообразных замечательных блюд, которыми столь прочно утвердился, в области бессмертия неповторенный, неподражаемый городок Литли.

— Привет тебе, о чудный край! — воскликнул Мефистофель, делая жест в сторону украшенного соблазнительными блюдами прилавка.

Не оставалось никакого сомнения, что восторженное восклицание профессора широчайшая хозяйка приняла именно на свой счет. Заулыбавшись всеми бородавками, сиявшими на полях ее лица, ответила она, истаивая от любезности:

— Добро пожаловать, дорогие гости!

— Однако, — прошептал профессор на ухо своему рассеянному спутнику, — однако эта шарообразная грация не прочь выдать себя за «чудный край», — и, обратившись к хозяйке, он произнес:

— Благодарим вас, сударыня! Если ваши пирожки, каплуны, цыплята, колбасы, сыры, яичницы, сосиски с капустой и сосиски без капусты, ваши соленые огурцы, ваши рагу из зайца и рагу не из зайца, ваши отбивные котлеты и ваши рубленые котлеты, ваши раки, рыбы, крабы, устрицы, ваши паштеты, ваши слоенки, пироги с вареньем и просто варенье или просто пироги, ваши вина, пива, шампанское, короче говоря, если все то, чем вы можете угостить нас, не имеющих намерения отказываться от вкусного ужина, — если все это будет столь же приятно на вкус, сколь приятно нам видеть перед собою вас, — то, поверьте, мы будем счастливы!

Фауст с удивлением взглянул на разохотившегося на слова Мефистофеля, а хозяйка, решив, что перед ней люди особо важные и гости на редкость выгодные, ответила не менее словоохотливо, но еще более любезно.

— Для моей скромной гостиницы большая честь иметь таких важных и высокопрекрасных гостей. К прискорбию моему и моей гостиницы, я должна предупредить вашу светлость, что из перечисленных вами блюд могу предложить вам только небольшую часть их, а именно — пирожки с мясом, с печенкой и капустой, затем — яичницу с колбасой, колбасу без яичницы и яичницу без колбасы. Затем сосиски и паштет. У меня нет, к сожалению, ни устриц, ни шампанского, ни отбивных котлет, ни рыбы, ни перечисленных вашей светлостью тонких и деликатных блюд, которые в нашем городе спрашиваются редко, но, взамен, могу предложить вам еще холодную баранину, холодец из телячьей ножки, лапшу и фаршированный перец!

— Ах, хозяйка, хозяйка! — закричал Мефистофель, — что же вы истязаете нас, умирающих от голоду, заставляя выслушивать названия таких божественных вещей, вместо того, чтобы поскорее накормить нас вашими святыми фаршированными перцами, холодцом, сосисками и, черт возьми, остальным! Или вы хотите видеть, как мы будем корчиться на полу, умирая голодной смертью!..

Хозяйка всплеснула руками, испуганная страшными словами Мефистофеля, и бросилась за прилавок, где тотчас же зазвенела посуда и захрустело разрезаемое мясо.

Они заняли одинокий, к стене прислонившийся столик, и, когда уселись, Фауст насмешливо произнес:

— Я не думал, профессор, что вы такой гастроном!

— О! — ответил Мефистофель, — отчего же и не быть изредка гастрономом, когда быть кем-нибудь другим еще скучнее!

Профессор вытянул под столом ноги и, в ожидании ужина, нетерпеливо потягивался.

Фауст не переставал думать о рыжей девушке.

Хозяйка за прилавком возилась долго. Она громко ворчала, и из ворчания понять можно было, что эта дубина (муж ее особы) куда-то запропастился, а эта дрянная девчонка (дочь ее), черт знает с кем загулялась и, кажется, забыла о матери, которой следовало бы помочь…

Горячие сосиски и холодец из телячьей ножки, а также две бутылки прохладного черного пива стояли уже на столике гостей, и Фауст с Мефистофелем (особенно же последний) уже поедали все принесенное хозяйкой, когда входная дверь отворилась и вошла в залу… (силы тут изменяют мне и эпитетов никаких предпринимать я не могу)… вошла та самая червоннокосая, с глазами серо-голубыми, девушка, которая столь сильно пленила воображение Фауста утром, на народном гульбище… Щеки ее были красны, и поспешно подымалась и опускалась грудь под лифом.

Фауст вздрогнул и покраснел, Мефистофель же, на него взглянув, улыбнулся.

Хозяйка на девушку накинулась с бранью:

— Ах, дрянь ты этакая, — закричала она, ударяя себя по отлогам бедер, — ты забываешь о том, что матери тоже отдохнуть следует! Погибшая ты девчонка, если бы не напоминали тебе, так ты, пожалуй, и вовсе бы домой не возвращалась!..

И, обратившись к гостям, добавила:

— Ну и дети теперь пошли, ваши светлости! Это дочь моя — Марго!..

Берега все ближе и ближе подходили один к другому. С палубы парохода уже можно было ясно различить их контуры. В сумерках четко обозначалась линия, отделяющая реку от моря, — пароход вошел в Днепр.

Пассажиры с любопытством разглядывали начинавшую развертываться по обоим берегам Днепра панораму.

Двухпалубный пароход «Эпоха», совершающий рейсы между Нью-Йорком и Киевом, уже оставил позади большую часть пути. Он пересек Атлантический океан, Средиземное море, Черное от Константинополя до Одессы и через несколько дней должен был возвращаться обратно.

— Как хорошо, что наконец видны берега! — вздохнула с облегчением одна пассажирка. — Однообразие моря так утомляет…

Ничего не ответивший на эти слова, ее спутник обратился к высокому молодому человеку, очень похожему на обритую обезьяну, худому, беспокойному и поминутно дергавшему блокнот, торчавший в его кармане:

— Вы скучаете, Виддуп?

Обезьяноподобный молодой человек оторвал взор от поверхности реки и, медленно повернувшись к нему, ответил:

— Мне не везет, мне каторжно не везет! — И он огорченно провел рукой по лбу.

Собеседник его рассмеялся:

— Дорогой мой, но разве вам привыкать стать!

— Увы, — вздохнул Виддуп, — мне не везет всегда, но я никак не могу привыкнуть!

— Наверное, вы сами в этом виноваты?

— Жизнь виновата, милый Ларский! — ответил Виддуп. — За что бы я ни принимался, неизбежно мне сопутствует самый отвратительный провал. А разве во мне меньше энергии или находчивости, чем в лучших наших американских репортерах?

— Однако, чем же вы объясняете ваши классические неудачи?

— Не мучьте меня вашими вопросами! Не знаю!

Помолчав минуту, он упрямо добавил:

— А все-таки я верю, что будет и на моей улице праздник!

— От души вам желаю, Виддуп, — улыбнулся человек с фамилией Ларский. — Но… когда же это будет?

— Каждый день может быть. Может случиться в любую секунду. Я уверен, что однажды произведу совершенно фантастическое открытие. Я вознагражу себя за все свои прежние неудачи. И вся печать в Новом Свете будет говорить обо мне.

— Но ведь, кажется, ваши неудачи могли бы уже вас отучить от ваших фантазий!

Виддуп огорченно покачал головой.

— Правда, — заметил он. — Как я начал свою карьеру?

Когда я попробовал описать какие-то развалины в Ниневии,[1] оказалось, что они описаны чуть не за сотню лет до меня. Когда я наткнулся в Египте на таинственную гробницу — после того, как моя газета раздула мою находку, выяснилось, что впервые находка сделана сорок лет до меня и известна всем, кроме меня и моей газеты! Ведь вы знаете, дорогой Ларский, меня после этой истории выгнали из газеты! Я не унывал и продолжал действовать: Но как мне не везет, как не везет! Когда я попытался перелететь на аэроплане от полюса к полюсу, — мой аэроплан разбился через пятнадцать минут после подъема. Я случайно уцелел. И наконец, сейчас! Нет, вы только подумайте! Столько времени я проторчал у себя в Америке и ничего не мог найти подходящего. Америка стала скучна. Я решился совершить это путешествие— и стоило мне выехать из Америки, как там началась революция!