*   *   *

      1

Элитный клуб: Стриптиз провинциальный,—

лощёный блеск мелованных телес.

Официант столь вежливо-нахальный,

как чернецом прикинувшийся бес.

Сухие микрофонные певички,

до бёдер обнажившие бока.

Миллионер вкушает по привычке

руками парового судака.

Диетами подвяленные дамы

шампанское глотают в один дых...

Имущие, они не видят сраму,

когда едят и пьют за четверых,

когда потом на чёрном "мерседесе",

чуть кривуляя, движутся домой,

и отдаёт им честь на бойком месте

покой их берегущий постовой.

     2

Средь богатых, так же, как средь сирых,

я с тревогой думаю опять:

тяжела некрасовская лира —

некому теперь её поднять.

       ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ

— Уймись, метель! Какую уйму снега

на улицы ты за ночь нанесла!

Ну как мне на базар тащить телегу

торгового святого ремесла?

   30

Раз не дотащишь — шмотки не повесишь,

а не повесишь, значит, — не продашь,

и очень скоро потеряешь в весе:

на прожитьё доход уходит наш.

Ты думаешь, коль я предприниматель,

то у меня все с "зеленью" чулки?

Предприниматель — это заниматель,

трубящий на налоги и долги!

А те, кто потеряли тыщам цену,

мобильниками гладя по лицу,

из грязной тени выйдя в бизнесмены,

стригут меня, как всякую овцу.

ЧИН

В грозном здании управы

в кресле с номером один

восседает величаво

дорогой казённый чин.

Разбирая с напряженьем

косных мыслей дурелом,

чин подписывает веленья

ценным "паркера" пером...

Чин идёт по коридору.

Чин выходит на крыльцо.

Чин на "мерсе" едет в город,

затемнив стеклом лицо.

31

Чин восплыл в свою квартиру:

араратский пьёт коньяк,

ест телятину без жиру,

в Интернете ловит бяк...

Всё для чина. Всё по чину.

Всех пред чинную личину!

БРАТВА

В углах притихли фраера,

топя трусливость глаз в стакане,—

братва, внучонок Октября,

гуляет нынче в ресторане.

Бушлатов нет. Есть пиджаки,

но сняты, брошены на спинки,—

и с каждой щурятся руки

на нас весёлые картинки.

Грудь колесом, кулак с ведро,

короткострижены, скуласты;

ещё б повесить на бедро

могучий маузер и баста!..

А, впрочем, есть, отнюдь не два,

но не таскают их впустую,

не зря же празднует братва

экспроприацию буржуя.

*   *   *

Милицейская дежурка:

плечи кутая в тужурку,

капитан, как дыроколом,

составляет протоколы

        32

на бомжей, на хулиганов,

потрошителей карманов...

Прут казённые слова,

пухнет ими голова.

Капитан бы бросил службу,

да жильё семейству нужно,—

вот и тянет, как бурлак,

свою лямку так и сяк,

день и ночь при тусклом свете,

на чаю и сигарете...

В выходные водку пьёт,

только, падла, не берёт.

         ЧУБАЙСИАДА

Клубятся нервы вдоль обочин,

комками катятся в туман:

электротранспорт обесточен —

муниципальный пуст карман.

Идолище электросилы,

мгновеньям пик оставив ток,

воткнул смирительные вилы

нетрудовому люду в бок.

Ну что ж, бреди, дыши туманом,

болезни сидные лечи

да береги свои карманы —

в толпе шныряют щипачи.

      33

ВДВОЁМ

Мы — два тощих немеющих тела,

героином налившие кровь,

но прожгла нам сердца до предела

неземная друг к другу любовь.

На двоих мука ломки как проза,

подлый поиск заклятий земных;

но и счастье несущая доза,

видит Небо, всегда на двоих...

В жадном мире, где правит железо,

одноцветны восход и закат,

потому и сползаем мы в бездну

так, как шишки по склону скользят.

Но, сплетя неразрывные руки,

озаряемы чёрным огнём,

мы пойдём на посмертные муки,

знает Небо, навеки вдвоём!

       СТАРЫЙ ДВОР

Тупик двора: стальные двери

подъездов, в каждой — домофон;

как будто кровью из артерий

кирпич на стенах окроплён;

ни деревца, ни клумб июля —

в асфальт успели закатать;

все окна в плотных бельмах тюля,

как в них живут — не разгадать;

на верхних — форточки закрыты,

решётки — в первых этажах...

Центр города, здесь лишь бандиты

и жулики пинают страх.

34

Да мусорный контейнер старый,

бистро крысиной всей братвы,

с утра опухшие клошары

копают в поисках жратвы...

И друг, встречая нас у входа

в подъезд, бормочет от ума:

"Бандитам целый мир — свобода,

а нам лишь в доме не тюрьма".

ПОЭТ

        Памяти С. Лукина

В головах у нас баксы и рублики

да азарт предприимчивых дел...

А ему просто хочется бублика,

потому что два дня он не ел,

или хлеба обычного чёрного

с крупной солью и свежей водой,

или пару картох, запечённых

на углях под горячей золой.

Мимо брызжут "тойоты" и "опели",

предлагают с лотков пирожки,

но в кармане рубахи заштопанной

у него лишь в чернилах листки.

В них ломаются строки, как прутики,

свеже-юной листвою шурша,

и сияет, как майские лютики,

возлюбившая честность душа...

Вспоминает печального Гамсуна:

запах рыбы, сводящий живот...

А у нас в головах меж пегасами

воровская малина цветёт.

     35

     НА ПЛОЩАДИ

У проститутки юбка красная

и губы, крашенные мглой...

А жизнь сверкает безобразная

вкруг проститутки площадной,

автомобильная, железная,

к любви и совести глуха,

круговращаемая бездною

неутолимого греха.

        ТОСКА МАГАЗИННАЯ

Бессонная тоска ночного магазина:

в витринах спят сыры, селёдки, апельсины,

спят хвостики колбас, и, как большие птицы,

не закрывая глаз, спят, стоя, продавщицы;

и лишь тоска не спит, блестит стеклянным оком

компотов и повидл, тушёнок, вин и соков,

в горячих дросселях урчит и чёрной кошкой

по залу шебуршит, садится у окошка.

А за окном — зима в перинности сугробов,

зола замёрзших звёзд... Тоску съедает злоба;

она, скрывая масть, идёт на склад, не дышит,

и хищно щерит пасть над тёплым трупом мыши.

     БОМЖ

— Счастья искал, а не груду червонцев;

радостей звал, а накликал беду...

Снегом хрустя, под нахохленным солнцем

старый и нищий сквозь город иду.

      36

Не для меня золотые витрины,

рокот авто и трамвайная нить,

грязной сумой пригорбативши спину,

роюсь в помойках, чтоб смерть отдалить...

Вымерзли чувства и мысли пропали,

все улетели туда, где тепло...

Ночь коротаю в крысином подвале,

коль со свечой, то, считай, повезло.

Город для вас; для меня здесь — пустыня:

взгляды людские летят сквозь меня...