Сопротивлялся ли я? Голова как в тумане, похоже на дымку, которая поднимается от каналов по утрам, я всегда смотрел на нее и хотел сжечь. Мне постоянно было холодно. Яэль объясняла это тем, что я хоть и похож внешне на голландца, но во мне течет ее средиземноморская кровь. Это я помню, и то, как кутался в колючее шерстяное одеяло, чтобы согреться. Теперь я знаю, где нахожусь, но я все еще не знаю почему. В Париже меня быть не должно. Я собирался в Голландию. Может, поэтому я так по-дурацки себя чувствую.
Гори, сгорай, повелеваю я туману. Но он такой же упрямый, как и у нас, в Голландии. Или, может, моя сила воли так же слаба, как зимнее солнце. Как бы то ни было, он не сгорает.
– Знаете, какое сегодня число? – спрашивает врач.
Я пытаюсь сосредоточиться на числах, но они плывут, как листья по канаве; в этом ничего необычного. Я помню, что обычно не знаю даты. Да мне и не нужно. Я качаю головой.
– А месяц?
Augustus. Août [5]. Нет, надо по-английски.
– Август.
– День недели?
Donderdag[6], говорит кто-то в голове. Четверг.
– Четверг? – неуверенно отвечаю я.
– Пятница, – поправляет врач, и гнетущее чувство усиливается. Может, в пятницу я должен был где-то быть?
Раздается звонок интеркома. Доктор берет трубку, с минуту разговаривает, потом кладет ее и поворачивается ко мне.
– Рентген можно будет сделать через тридцать минут. – Он начинает рассказывать о commotions cérébrales, сотрясении мозга и кратковременной потере памяти, компьютерной томографии и сканировании мозга, но я из этого практически ничего не понимаю.
– Позвонить кому-нибудь? – спрашивает он. Я чувствую, что надо, но совершенно не могу сообразить кому. Брама нет, сабы нет, да, вероятно, и Яэль уже тоже. Кто у меня еще остался?
Меня настигает волна тошноты, внезапно, словно со спины. И вот моя кровавая майка теперь еще и заблевана. Медсестра быстро схватила лоток, но не успела. Она подает мне полотенце. Врач рассказывает что-то о взаимосвязи сотрясения мозга и тошноты. К глазам подступили слезы. Я так и не научился блевать, чтобы не плакать.
Сестра другим полотенцем вытирает мое лицо.
– Ой, упустила пятнышко, – говорит она, нежно улыбаясь. – Вон, на часах.
На запястье у меня блестящие золотые часы. Не мои. На миг появляется видение, что они на руке у девушки. Мой взгляд поднимается по тонкой руке до сильного плеча, за ним идет лебединая шея. Я готов к тому, что лица не увижу, как во сне. Но нет.
У нее темные волосы. Светлая кожа. Теплый взгляд.
Я снова смотрю на часы. Стекло треснуло, но они еще тикают. Показывают девять. Я начинаю подозревать, что именно я забыл.
Я пытаюсь сесть. Мир превращается в кашу.
Доктор берет меня за плечо и укладывает обратно.
– Вы волнуетесь, потому что у вас помутилось сознание, но это временно. Нам необходимо сделать томограмму, убедиться, что кровоизлияния в мозг нет. А пока мы ждем, можно заняться вашим лицом, у вас тут рваная рана. Сначала нужно сделать местную анестезию.
Сестра намазывает щеку чем-то оранжевым.
– Не волнуйтесь, пятен не останется.
Пятен не останется, просто жжет.
– Мне надо идти, – говорю я, когда швы наложены.
Врач смеется. На миг я вижу белую пыль на белой коже, но она теплее. Белая комната. В щеке пульсирует боль.
– Меня ждут, – не знаю кто, но знаю, что это так.
– Кто вас ждет? – спрашивает доктор.
– Не помню, – честно признаюсь я.
– Господин де Руитер, вам необходимо пройти томографию. После чего мне хотелось бы понаблюдать за вами какое-то время, пока к вам не вернется ясность мыслей. Пока вы не будете знать, кто вас ждет.
Шея. Кожа. Губы. Нежная и сильная рука у меня на сердце. Я прижимаю ладонь к груди, к зеленой рубашке, которую мне дала медсестра, потому что мою окровавленную майку разрезали, чтобы проверить, не сломаны ли ребра. И вот оно, имя, оно буквально здесь.
Пришли санитары, чтобы отвезти меня на другой этаж. Меня погрузили в металлический тоннель, в районе головы что-то сильно грохочет. Может, это благодаря шуму, но в тоннеле туман начинает сгорать. Солнца за ним не оказывается, лишь серое свинцовое небо и складывающаяся мозаика.
– Мне надо идти! Срочно! – ору я из тоннеля.
Тишина. Потом включается интерком.
– Пожалуйста, не двигайтесь, – приказывает мне по-французски бесплотный голос.
Меня отвозят на каталке обратно вниз, оставляют ждать. Уже больше двенадцати.
Я жду. Я вспоминаю больницы, вспоминаю, почему именно их ненавижу.
И жду. Я – адреналин в инертной среде: я – гоночная машина, застрявшая в пробке. Я достаю из кармана монетку и принимаюсь перекатывать ее по костяшкам пальцев, в детстве меня научил этому саба. Фокус срабатывает. Я успокаиваюсь, и еще несколько недостающих кусочков пазла встают на свои места. Мы вместе приехали в Париж. Мы сейчас вместе в Париже. Я буквально чувствую, как ее нежная рука касается моего бока, когда мы едем на велосипеде. Чувствую уже не настолько нежную руку, когда мы крепко прижимаем друг друга к себе. Прошлой ночью. В белой комнате.
Белая комната. Она в ней, ждет меня.
Я оглядываюсь. В больницах палаты далеко не белые, как думают люди. Они бежевые, серо-коричневые, розовато-лиловые: эти нейтральные тона призваны сглаживать сердечную боль. Я бы все отдал, чтобы оказаться сейчас в той действительно белой комнате.
Через какое-то время возвращается врач с улыбкой на лице.
– Хорошие новости! Субдурального кровотечения нет, только сотрясение. Как память?
– Лучше.
– Хорошо. Подождем полицейских. Они примут показания, после чего я отпущу вас к вашей подруге. Но не переутомляйтесь. Я напишу вам назначения по уходу на бланке, но только на французском. Может быть, кто-нибудь сможет вам перевести, или найдем английскую или голландскую версию в Сети.
– Ce ne sera pas nécessaire [7], – говорю я.
– О, так вы говорите по-французски? – спрашивает он на этом же языке.
Я киваю.
– Воспоминания вернулись.
– Хорошо. Остальное тоже вспомните.
– Значит, можно идти?
– Вас кто-нибудь должен забрать! И надо составить заявление в полицию.
Полиция. На это несколько часов уйдет. Да мне и сказать им нечего. Я снова достаю монетку и начинаю перекатывать по костяшкам.
– Не надо полиции.
Врач наблюдает за прыгающей монеткой.
– У вас проблемы с законом? – интересуется он.
– Нет, дело не в этом. Мне надо кое-кого найти, – отвечаю я. Монетка со звоном падает на пол.
Доктор поднимает ее и подает мне.
– Кого найти?
Может, он спросил, даже не задумавшись; но мой израненный мозг машинально выдает ответ. Или, может, это потому, что туман начал подниматься, оставив за собой ужасную головную боль. Но имя оказывается у меня на языке, как будто я повторял его непрестанно.
– Лулу.
– Ах, Лулу. Très bien! [8] – Врач хлопает в ладоши. – Давайте же позвоним этой Лулу. И она за вами приедет. Или мы сами привезем ее сюда.
Объяснять, что я не знаю, где она, слишком трудно. Я лишь помню, что она ждет меня в белой комнате, и ждет уже давно. У меня есть такое ужасное чувство, что проблема не только в том, что я попал в больницу, есть что-то еще.
– Мне надо идти, – не сдаюсь я. – Если я не пойду сейчас, потом может быть слишком поздно.
Доктор бросает взгляд на висящие на стене часы.
– Еще даже двух нет. Время не позднее.
– Лично я могу опоздать – могу. Как будто то, что должно случиться, еще не случилось.
Врач смотрит на меня целую минуту. Потом качает головой.
– Лучше подождать. Еще несколько часов, и к вам вернется память, тогда вы ее найдете.
– У меня нет нескольких часов!
Интересно, может ли он держать меня тут против моей воли. Интересно, есть ли у меня в этот момент хоть какая-то воля. Но нечто тянет меня вперед, сквозь дымку и боль.
