Одинсон пытался, но не мог.

Они уже даже не раз грустно смеялись на тему того, что, наверное, и у мужчин бывает «бэби блюз», но так одиноко, как с ребёнком на руках, Одинсону точно никогда не было.

Правда, от мыслей перебраться в Стокгольм к родителям он открещивался, как только мог.

Ещё до рождения дочери Тор несколько раз пытался связаться с Локи, чтобы спокойно поговорить. Чувства были живы, Тор наконец-то достаточно остыл и понял, насколько был прав отец. Тратить время на бесконечный бег от любви давно не казалось ему достойной идеей. Но Лафейсон был недоступен, либо не отвечал. Мама говорила, что он уехал куда-то в Восточную Европу, подписав выгодный контракт, жаловалась, что звонит очень редко, а отец, поджимая губы, кивал, не добавляя ни слова.

И из всего этого Тор смог сделать не самые лучшие для себя выводы, лишь подтверждавшие его тайные страхи. Глубоко задумываться особенно не получалось, просто не хватало времени из-за безостановочной череды забот, но Одинсону зачастую казалось, что всё кончено. Что ж, ведь и он сделал свой собственный осознанный выбор, завёл маленькую семью, в которой тогда и не предполагалось места для раскаявшегося любовника.

***

После первого момента бескорыстной помощи Лафейсон не смог остановиться. Обменявшись контактами со студентами Лундского университета, занимавшихся с больными детишками исключительно на благотворительных началах, он не пропускал ни одного подобного мероприятия.

Понимая, сочувствуя и переживая боль маленьких пациентов отделения и их бессильных родителей, он чувствовал, что может быть рядом и дарить радость даже там, где ничего уже не поможет.

Локи не мог пройти мимо других организационных мероприятий, общался, поддерживал родственников, помогал насколько мог, лез из кожи вон, почти бессознательно пытаясь доказать всем вокруг, но прежде всего себе, какой он полезный, добрый, щедрый, хороший…

Зачастую в ущерб собственному здоровью, хоть подобная жизнь на самом деле и помогала оставаться на плаву. Уже к концу октября, когда в воздухе всё ярче ощущалось скорое наступление холодов, Локи почувствовал, что всего себя раздал, не задумываясь ни на миг оставить хоть что-то для себя самого.

Целиком и полностью погружаясь за прошедшие месяцы в чужие проблемы, он напрочь забыл о днях рождения Фригг и Тора, так и не узнал, как назвал свою малышку его любимый, не мог вспомнить, когда последний раз набирал номер отца.

Психолог, назначивший новую сессию, говорил о неизбежном выгорании из-за подобной неконтролируемой растраты внутренних ресурсов и приступов порой бессмысленного альтруизма, предлагая другие варианты для сублимации, рекомендовал взвешивать свои силы и принимать неизбежное как должное.

С последним не получалось совсем. Наконец-то сумев остановиться и трезво посмотреть на происходящее со стороны, Локи услышал врачей и попытался смириться с тем, что всех просто невозможно вылечить.

Обратив внимание на цифру весов в кабинете Эрскина, нынешнее состояние здоровья и личную жизнь, он понял, что успел ещё сильнее разрушить самого себя в попытках отдалиться от собственных проблем, решая чужие.

И таким замысловатым маршрутом, опять обессиленный и полный отвращения из-за собственного же объективного бессилия, Лафейсон рухнул в объятия давно поджидавшей его депрессии.

========== Глава 118. Больше нет ==========

Совместно с Эрскиным было принято решение сменить консультирующего психотерапевта.

Первым, что услышал от него Локи, был спокойный вопрос о том, что же случилось с ним всё-таки на его же взгляд, раз динамика совсем недавно была такой положительной.

— Только я несу ответственность за свою жизнь, да. Только я сам. И всё в моих руках, — говорил он, в завершении очередной нелепой попытки исповеди, — и на тот свет, если я возьму с собой, то только себя. Я буду с собой до самого конца. Только я один. И больше никто… Это вы стремитесь от меня услышать? Тогда, вот. Я это прекрасно осознаю.

Антидепрессанты нового поколения были прописаны в тот же день, но Лафейсону было уже настолько всё равно на окружающую его реальность, что он, скупо отвечая на вопросы, и сам не заметил, как выжал из себя всё то, к чему его толкали последние месяцы все окружающие.

Лечащий врач, учитывая заново начавшиеся проблемы с усваиваемостью пищи, предложил временно перейти на каши и детские пюре, хотя бы на пару-тройку ближайших недель, чтобы раздраженный пищеварительный тракт пришёл в себя, вес снова стабилизировался, а с антидепрессантами всё-таки искренне советовал повременить.

— Это нужно только одному мне, — бормотал Лафейсон, выбирая фруктовые банки, с этикеток которых на него смотрели счастливые лица младенцев.

— Бог мой… — вырвалось у Тора, когда он обошёл стеллаж в крупном торговом центре на окраине Мальмё, куда приехал за прогулочным блоком для коляски, заодно решив докупить сразу и остальные важные мелочи.

Дочь уснула ещё по дороге и, установив автолюльку на шасси коляски, Одинсон зашел с ней в не единожды рекомендованный Сигюн детский магазин.

Лафейсон замер, услышав знакомый голос, но боялся поворачиваться.

— Локи… — Тор не мог найти слов, чувствуя, как его сердце, словно запнувшись, забилось так часто, что тут же захотелось вдохнуть полной грудью, — это ты?

Тот зажмурился и, обернувшись, поднял глаза на любимого. Больше бежать или скрываться не было никакого смысла. Он криво улыбнулся, глядя, как через огромное окно вышедшее из-за туч осеннее солнце касалось лучами светлых волос Тора:

— Привет, — коротко сказал он, казалось бы, совсем не изменившемуся Одинсону. Тот на автомате несильно подкачивал свою спящую принцессу. — Можно посмотреть? — кивнул он в сторону малышки.

— Конечно, — растерянно ответил Тор, делая шаг в сторону, но тут же дёрнулся к Локи, и, не сдержавшись, сжал его в объятиях, тесно прижимая к своей груди.

Боясь сломать, чувствуя, что под свободным плотным худи ощущаются только лишь одни кости, отметив при самом первом взгляде, что от Локи, если что и осталось, то только его глаза, казавшиеся на осунувшемся лице теперь просто огромными, Одинсон боялся даже предположить, что именно успело произойти с ним, пока он вроде бы должен был работать с новой труппой в Будапеште.

Слова сдавили горло, и Тор только и мог, что аккуратно гладить руками мгновенно расслабившуюся от его прикосновений спину любимого, пока Локи не пытался даже двигаться, уткнувшись в плечо Одинсона, чуть сжимая меж пальцев мягкую ткань свитера. Тепло, так привычно, так невероятно тепло… Он закрыл глаза и наслаждался.

— Почему ты в Мальмё? — осторожно прижав голову Локи за затылок к груди, Одинсон тихо спросил любимого, до оторопи боясь услышать ответ, которой мог бы подтвердить его подозрения.

Лафейсон выглядел не просто болезненно, он похож был на бледную тень самого себя, готовую истаять, раствориться в воздухе с минуты на минуту, поэтому Тор не расцеплял рук, не разворачивал к себе лицом, не пытался отпустить, а лишь гладил по спине, при каждом движении задевая заметно выступающие под тканью отростки позвонков грудного и шейного отделов.

В молчании не было особого толка, Локи уже открыл было рот, чтобы рассказать, что он почти десять месяцев провёл здесь, занимаясь лечением, и что всё хорошо и успешно, на самом деле, и ему надо всего ничего — набрать массу, тогда всё и станет совсем как прежде, но Тор, коснувшись губами его виска, взяв под контроль все свои чувства и волю, прошептал:

— Скажи мне… Ты… Ты умираешь?

— Больше нет, — Локи поднял подбородок и потянулся к любимым губам.

К чёрту, по любви ли, из жалости, по стечению обстоятельств или по решению рока, он не собирался больше рассуждать о том, достоин ли он, не достоин и как правильно вести себя в подобной ситуации, просто быть, просто жить, любить, принимать, отдавать и не важно, сколько каждому из них отведено судьбой.

— Больше нет, — повторно выдохнул он в горячие губы Тора, нежно обхватившего его лицо руками, не желавшего ни на секунду закрывать глаза, будто боясь, что его любимый исчезнет.