Ненавижу чернику, но я лишь киваю и стараюсь улыбаться.
– Спасибо, – снова бормочу я, продолжая грызть сухой тост.
Бабуля после этого некоторое время ничего не говорит, лишь ест свою клубнику и пьет кофе. Все это неловко, и тишина звенит намного сильнее, чем должна бы. Все так неудобно, и полно возможностей думать обо всем остальном. Например о том, что все это на самом деле происходит. Я ем завтрак, а мой отец мертв. Мой отец мертв, мать спятила, а я еще даже не видел брата и сестру.
– Ох, милый… - бабушка встает и идет вокруг стола к тому месту, где я сижу. Она берет салфетку и вытирает мне щеки. Я снова, на хрен, плачу. Конечно. Не знаю даже, почему я не говорил об этом раньше. Но это все равно стыдно, и я отворачиваюсь и яростно тру глаза, чтобы остановить слезы. Бабушка выпрямляется, и я понимаю, что задел ее чувства.
– Извини, – говорю я, опуская голову. – Я в порядке.
– Хьюго, – медленно говорит она, – плакать – это нормально.
Ну, теперь мне еще стыднее.
– Я в порядке, – снова говорю я, поднимая голову и подтверждая свои слова, потому что слезы перестали течь. – Ты говорила с мамой?
Она кивает, выглядя обеспокоенной. Я вижу, что ей хочется похлопотать вокруг мамы, но та ей не позволяет. Я чувствую себя виноватым, что тоже не дал ей этого. Я пытаюсь избежать этого чувства вины и потому спрашиваю, что сказала мама.
– Просто сказала, что она ужасно занята. Ты знаешь свою маму… всегда должна чем-то заниматься…
То, как она говорит это, странно, но я не спрашиваю у нее разъяснений.
– Не знаешь, Роуз уже дома?
Она кивает.
– Да, она вчера приехала. Думаю, ее молодой человек там же, с ней.
Ее молодой человек?
– Скорпиус? – может, бабуля не знает, что они расстались. Но может, они снова сошлись, не знаю.
– Да, – снова кивает она. – Он остается там с ней, думаю.
Ну, вот это интересный поворот событий. Не то чтобы я чересчур удивлен, конечно, учитывая, что Скорпиус, несмотря на то, что недавно порвал с ней, сделает все, что угодно в мире, для моей сестры. Ей действительно повезло в этом. Знаю, мои родители думают, что он, наверное, дерьмо, потому что ненавидят его отца, но он не такой. Он на самом деле очень приятный, а Роуз намного добрее, когда он рядом. И можете мне поверить, ведь я всю свою жизнь ждал, когда Роуз подобреет…
– Думаю, мне нужно идти домой, – тихо говорю я, не зная, правильно ли будет это делать. Там тоже не идеально, но я не знаю, как попасть в идеальное место. Так что у меня два варианта – домой или не домой. И я должен по крайней мере пойти и встретиться со своей семьей, думаю.
Бабушка, как оказалось, не удивлена, потому что она только кивает и улыбается какой-то грустной улыбкой.
– Думаю, это хорошая идея, – она отпивает еще кофе. – Но ты можешь вернуться сюда, как только захочешь.
Мы заканчиваем завтрак (то есть она заканчивает есть свою клубнику, а я съедаю тост и половину кусочка бекона), а затем убираем со стола. Она пытается сделать это сама, но я настаиваю на помощи. У меня есть манеры, в конце концов, и пусть я вырос в доме волшебников, я привык выполнять домашнюю работу по-магловски. Я знаю, как мыть посуду.
Бабуля не идет домой со мной. Она говорит, что придет позже, потому что ей надо о чем-то позаботиться. Я не спрашиваю, о чем, потому что не хочу быть любопытным, и все равно, я подозреваю, не так уж о многом ей надо заботиться – она просто хочет побыть одна. Я вижу, что она очень расстроена из-за папы, и ей нужно время, чтобы приноровиться к этому. Думаю, мне тоже нужно, но я на самом деле не хочу.
Мне повезло, потому что, когда я пришел домой, там было столько народу, что у меня не было ни единого шанса начать тосковать.
Гостиная забита людьми, в основном моими тетками и дядями, и несколькими другими. Меня скрутили почти в ту же секунду, как я вошел в комнату. Людям хочется возиться со мной, это ясно. Я пытаюсь не выглядеть слишком раздраженным, но это меня охрененно бесит. Я изо всех сил стараюсь сохранить лицо нейтральным и как можно более благодарным. Но это трудно, потому что мне не пять лет, и я не наслаждаюсь, когда тетки кружатся вокруг меня, норовят обнять и напоить меня чаем и все такое.
Я умудряюсь все-таки отбиться от тетушек и нахожу маму на кухне с тетей Джинни. Они обе выглядят так, будто всю ночь не спали, и я и не думаю, что они могли. Удивительно, но они не делают ничего кроме того, что сидят за столом и смотрят друг на друга. У обеих по чашке чаю, но ни одна из них не пьет. И когда я вхожу, обе несчастно на меня смотрят, только мама тут же старается выдавить улыбку. Не знаю, зачем она даже старается, но я ничего не говорю.
Сажусь рядом с ними, прежде чем они могут встать и начать меня обнимать. Ничего не говорю, просто ставлю руки на стол и кладу на них подбородок.
– Бабушка пришла с тобой? – спрашивает мама, протягивая руку, чтобы откинуть волосы с моих глаз. Я не обращаю внимания. Качаю головой:
– Нет, она сказала: у нее какие-то дела.
– Ты поел? – она все еще держит руку в моих волосах, и это довольно приятно.
Но я закатываю глаза на ее вопрос:
– Она наготовила столько еды, что можно было весь Хогвартс накормить, – многозначительно говорю я, и мама улыбается почти искренней улыбкой.
– Так она обычно и делает, – соглашается она.
Лэндон вбегает в комнату, немедленно влезает на стул рядом с тетей Джинни и забирается ей на колени.
– Они не оставляют меня в покое! – объявляет он, явно раздраженный. Все смеются, точно понимая, о чем он говорит. Удивительно, но ничей смех не выглядит наигранным. Тетя Джинни даже заходит настолько далеко, что протягивает руку и щипает его за щеку. Лэндон хмурится и отклоняется:
– Ну только не ты тоже!
– Если бы ты ни был таким чертовски милым…
– Я не милый! – вызывающе отвечает он, а потом замечает меня. – А ты откуда взялся?
– И я рад тебя видеть, – с сарказмом говорю я. Потом встаю и достаю из кармана пальто маленький бумажный пакет. – Бабушка прислала тебе это.
Лэндон открывает пакет и достает свежевыпеченный черничный кекс.
– Спасибо! – говорит он, и я снова почти смеюсь, потому что его так легко купить выпечкой. Определенно, бабушка не врала, когда говорила, что он с ума сходит по этим кексам, потому что он поглощает его в секунду. Я уже почти решаю, что он не ел сегодня, но это вряд ли, учитывая армию теток, вторгшихся в наш дом. На самом деле я удивлен, что маме с тетей Джинни позволили быть тут одним, но, наверное, они пошевелили мозгами и правильно решили, что не стоит беспокоить маму.
Лэндон произносит что-то вроде:
– Рокзалпыдетпзинам, – и мама тут же резко качает головой.
– Не говори с набитым ртом: это так невоспитанно.
Он закатывает глаза (храбрый малыш), затем театрально сглатывает. Потом широко открывает рот, чтобы продемонстрировать, что он пуст, и говорит:
– Роуз сказала, что пойдет по магазинам, – очень медленным, умничающим голосом. Если бы мне было семь (или даже семнадцать), и я бы сделал что-то подобное, мне бы крупно досталось, но мама слишком отвлечена, чтобы заметить, поэтому она только кивает.
– Она сказала, куда идет?
Лэндон лишь пожимает плечами:
–Не знаю, – и протягивает руку к маминой чашке и выпивает ее чай. Мама смотрит на него, и у нее снова появляется этот грустный взгляд – тот, который даже и нельзя назвать печальным, потому что он слишком пуст для этого. Невозможно описать что-то, чего даже вроде тут и нет.
– Эй, не хочешь сыграть во взрывающиеся карты? – спрашиваю я, глядя на Лэндона, который с подозрением смотрит на меня. Не могу его за это винить. Мы с ним никогда не были близки, хотя и нормально ладили. Он намного больше предпочитает Роуз, с самого рождения. Ну, и неудивительно: она тоже предпочитает его мне. Но я чувствую, что должен прилагать какие-то усилия, хоть и не очень уверен, почему.
Лэндон, несмотря на все свои подозрения, все еще ребенок, так что он не может отказаться от возможности сыграть в карты, даже если его и беспокоят скрытые мотивы. У меня ощущение, что маме нужно какое-то время побыть без нас, судя по тому, как ее лицо в секунды меняется с улыбающегося на потерянное и обратно. И Лэндону не стоит быть здесь. Не знаю, что ему сказали, но, думаю, ему объяснили ситуацию. Но все равно, пусть он и невероятно умный, не знаю, как семилетний ребенок может полностью понять слова «Твой папа умер».
