Но ей было плевать.
– Я ничего не хочу от тебя слышать, – ровно сказала она, и не кажется, что она преувеличивала. – Тебе нечего сказать.
Я не ответила. Это было бессмысленно, учитывая, что мне действительно нечего было сказать. Что вообще тут можно было сказать? У меня не было никаких оправданий, обоснованных ли, фальшивых ли, так что какой смысл что-то говорить? Я неловко постояла там пару минут, а потом повернулась и попыталась уйти. Но она тут же передумала.
– Хотя я удивлена, – тихо сказала она, как раз когда я шла к двери. – Пусть даже это ты. Я не удивлена, что ты сделала это со мной, конечно: я знаю, что ты меня ненавидишь.
– Я не ненавижу тебя, – попыталась протестовать я, но она оборвала меня.
– Не ври. Да, ненавидишь. В любом случае, – она покачала головой, когда я повернулась к ней и посмотрела на нее. – Я просто удивлена, что ты сделала это с Хьюго. Это все.
На случай, если вы никогда на самом деле не чувствовали, как у вас в сердце проворачивается нож, то я абсолютно уверена, что могу вам точно описать. Это именно то, что чувствуется, когда кто-либо это говорит. Я знаю, что причинила боль Хьюго, и я знаю, что не должна была. Хьюго – один из этих невероятных людей, которые совершенно не заслуживают, чтобы их жизни расхреначивали. Другими словами, я сука просто потому, что даже подумала сделать ему что-то плохое. Да, знаю. Ну, распните меня теперь нахер и закончите с этим.
И вот так все время.
Все на свете знают, что я сделала, и они думают, что я холодная, бессердечная сука. Некоторые даже вроде как и не осознают, что я сделала это до того, как это случилось с дядей Роном, так что вовсе не то чтобы я такая встала и решила: «О, твой папа умер, дай-ка я тебе еще больше все подхерачу!». Очевидно, если бы это случилось раньше, я бы ни за что этого не сделала. И мне очень жаль, что я это сделала. Но я не могу это вернуть, и я не знаю, как сделать все лучше.
Со мной теперь разговаривают только парни, и говорят они со мной только потому, что сука я или нет, они все равно хотят меня трахнуть. На самом деле я скорее отгрызу себе собственную ногу, чем хоть на сантиметр приближусь к их микроскопическим членам. Может, я и потеряла временно свое общественное положение, но я вовсе не настолько отчаялась. У меня все еще осталась гордость.
Я нахожусь на нашей еженедельной обязательной подготовке к ТРИТОНам, когда все становится совсем уж хуже некуда. Я сижу одна, конечно же, потому что у меня нет друзей. Аманда сидит с двумя девчонками с Рейвенкло, и они просматривают записи по трансфигурации. Я пытаюсь изучать зелья, но я в этом полнейший профан. Единственная причина, по которой меня вообще допустили на курс ТРИТОНовского уровня в том, что Монтагю нравятся мои сиськи. Все остальные разбились по своим группировкам. Учителей рядом нет, потому что у всех свои уроки. Мы все сидим в Большом Зале по два часа каждую неделю каждый вторник после обеда. Обычно мне нравились эти часы, потому что у нас был перерыв в уроках, над нами не было присмотра, так что было отличное время посплетничать и/или подремать.
Но теперь я неудачница. Поэтому делаю то, что делают неудачники. Учусь.
Зелья – дерьмо. Ну, или это только я так думаю, не знаю. Не имеет значения. Мне вообще просто стоит встать и уйти из школы, учитывая, что у меня нет настоящих планов с карьерой, и я уж точно совсем не собираюсь оказываться в такой ситуации, когда мне придется варить Волчье Зелье. Но я не могу. Я должна по крайней мере хотя бы сдать экзамены (неважно, провалю я их или нет), потому что, если я их пропущу, все скажут, что я подражаю Джеймсу. А я точно не собираюсь подражать этому ублюдку.
Немного времени спустя парочка моих бывших «подружек» подходит ко мне и встает с другой стороны стола, напротив меня. Лидия и Эмма обе выглядят самодовольными и мерзкими, когда молча стоят там, дожидаясь, пока я отмечу их присутствие. Некоторое время я притворяюсь, что не замечаю их, пока наконец не могу больше это выносить.
– Что? – резко спрашиваю, раздраженно отрываясь от своих записей.
Они ухмыляются, и лицо Лидии даже толще обычного. Ей снова пора начать тошниться после еды. Может, у нее после этого и красные глаза, но, по крайней мере, тогда она хоть не выглядит, как свинка, пойманная за чем-то гадким.
Именно она заговаривает, что просто фантастика: теперь она решила превращать мою жизнь в ад и в спальне, и за ее пределами.
– Ну и как это было с Кеннетом Макинтайром?
Понятия не имею, о чем она говорит, и я даже не знаю, о ком она говорит.
– Что за нахер Кеннет Макинтайр? И о чем это ты? – у меня совсем не хватает на это терпения.
– Он тот пятнадцатилетка, которому ты вчера отсосала и позволила кончить тебе в рот.
Я ничего не говорю секунд тридцать, потому что я даже не могу осознать ту тупость, что льется из ее рта. Когда я наконец собираюсь с мыслями, мне нужно еще секунд пятнадцать на то, чтобы придумать подходящий ответ.
– Я даже не знаю, кто это, и я уж точно никому не отсасывала, идиотка.
Лидия просто снова усмехается и оглядывается на Эмму, которая хихикает.
– Он так не говорил. Он всем рассказал, что ты вчера ему отсосала.
– Я даже не… – я останавливаюсь, чтобы попытаться вспомнить Кеннета, и тут меня словно ударяет. Придурковатый друг Луи, которому я подрочила когда-то за траву для Рокси. Пожалуйста. Я просто смеюсь, когда в памяти сопоставляются лицо и имя. – Да, конечно, – с жаром говорю я. – Именно так я провела вчерашний вечер… Конечно. Он врет.
– Никто не врет больше тебя, – с вызовом приподнимает Лидия брови, и мне снова хочется рассмеяться. Она правда думает, что она что-то с чем-то, верно?
– Слушай, Лидия, – ласково говорю я. – Я не настолько отчаялась. Даже и близко нет. Я знаю, что ты не поймешь, потому что толстухам обычно приходится ходить со всяким, кто появится.
Кто-то где-то сзади громко хохочет на это, но я даже не тружусь повернуть голову, чтобы посмотреть кто. Лидия просто в бешенстве, а у Эммы этакий жалкий взгляд прихвостня, как будто не знает, кого поддержать, и в то же время боится, что я собираюсь сказать что-нибудь такое же и о ней. Но мне этого не нужно, потому что Лидия предоставляет мне достаточно орудий против нее.
– По крайней мере я не делаю минет пятнадцатилеткам, – мерзко шипит она, как будто, говоря вслух, она делает это правдой.
Я просто принимаю свой лучший псевдо-шокированный вид:
– Правда? Я думала, ты берешь в рот что угодно. Ты ведь не делаешь особых различий в еде. По твоей жопе видно.
Смеются еще несколько человек, но и на них я не обращаю внимания. Вместо этого я начинаю собирать сумку, наплевав на то, что у нас еще сорок пять минут до роспуска. Лидия смотрит на меня в бешеном шоке, а Эмма стоит рядом и выглядит неловко. Я просто собираю вещи и встаю.
– Не выебывайтесь со мной, – серьезно предупреждаю я их тихим голосом. Я знаю, сейчас очень многие следят за нами, но я не собираюсь приносить им удовольствие, говоря это громко, чтобы все слышали. Вместо этого я мрачно смотрю на них, давая понять, что я совсем не шучу. – Вы не выиграете, – честно предупреждаю я. – И я вас уничтожу.
Больше я никому не говорю ни слова, хватаю сумку и иду прямо к выходу из Большого Зала. Знаю, у меня, наверное, будут неприятности за прогул, но мне сейчас совершенно плевать. Я так, нахер, устала от всего и в том числе от школы. И эти тупые сучки, которые стараются стать лучше меня, начинают меня по-настоящему бесить. Единственная проблема в том, что я не уверена, могу ли все еще хоть кого-нибудь уничтожить, не говоря уже о группе самых популярных девчонок школы (все благодаря мне, конечно!), но это не имеет значения, верно? Ох, да кого я обманываю. Конечно, имеет. Когда тебе семнадцать, это все, что имеет значение.
Я все верну. Я не позволю кучке жалких, жаждущих внимания шлюшек разъебывать мою жизнь больше, чем уже есть. Это я устанавливала здесь правила, и им не позволяется это забывать. На самом деле мне становится лучше, потому что внезапно у меня снова появляется цель. Я уничтожу каждую из этих потаскух, и пусть только попробуют попытаться со мной повыебываться.
