Игры в чувства. Глупые женщины ведь так легко попадаются на крючок.
- Другой путешественник во времени. Алмаз. Гидеон де Виллер, - неохотно ответила я, опустив взгляд. Рассматривая каменный пол, я хотела успокоить себя, укрыться от настойчивых воспоминаний о том дне, когда он вел меня к графу. Когда он признался мне в любви.
Чтобы через пару часов сломать все то, что успело стать частью меня.
- Милорд, не думаю, что ее подослал Флорентийский Альянс, - снова подал голос граф Бенфорд, уже с улыбкой глядя на меня. Словно он знал что-то такое, до чего я бы не додумалась никогда в жизни. Она выглядела даже как-то снисходительно, что моментально вывело бы меня из себя, если бы не опасная близость Сен-Жермена.
- Мы еще не встречались ни с одним из путешественников, идущим после Вас и мадам д’Юрфе, кроме как с близнецами, - продолжал говорить граф, понимая, что его слушают. Я ошарашено уставилась на него. Значит никого. Никого, кто мог бы подтвердить мою историю. Мои ноги подкосились, и если бы я вовремя не ухватилась за решетку, то падения было бы не миновать.
Я пропала, да? Никто не поверит мне. Да мне уже, наверное, пора смириться с этим фактом, у меня же, судя по всему, на лбу крупными буквами написано «Лгунья».
- Либо она говорит правду, либо она очень хорошая актриса, а Флорентийский Альянс смог прыгнуть выше своей головы.
- Эта мысль приходила и ко мне в голову, - старик поджал губы и удрученно кивнул. На какое-то мгновение мне стало спокойно.
- Зачем им присылать самого последнего из путешественников? Да еще и молодую женщину. Если бы хотели обмануть, соизволили бы выбрать Алмаза или Турмалин.
Сен-Жермен задумчиво почесал переносицу и вновь посмотрел на меня. Теперь он смотрел на меня выжидающе, как и тот старик три дня назад, ожидая от меня чего-то фантастического - салют над головой или кролика из шляпы. Хотя, откуда мне знать, какие фокусы им уже известны в 18 веке?
- И вправду. Посылать к нам молодую женщину… Верно мой друг Грегор Аластер сделал неправильный ход в этой шахматной игре, вы не находите?
Мне потребовалось ровно тридцать секунд, чтобы осознать, что Сен-Жермен обращается ко мне. И еще секунду, чтобы понять, что меня назвали глупой женщиной, неспособной обманывать, ведь мозг у нас если и дотягивает до размера грецкого ореха, то уже достижение. И опять в моей голове всплыл разговор с графом о моих чувствах к Алмазу. О его задании влюбить меня в себя, чтобы можно было спокойно манипулировать моими действиями.
Снова и снова этот граф без устали повторял одно и то же. Женщины глупы. Женщины - недалекие создания.
- Да, милорд, - неохотно ответила я. Злость проходила по мере того, как я начинала погружаться в свою собственную боль, - Думаю, отправить на такое задание лучше Алмаза. У этого типа голова крепче.
- Значит, мы поверим тебе на слово, миледи. Добро пожаловать в 1757 год, Рубин, - граф снова улыбнулся во весь рот, заставив тем самым меня втянуть голову в плечи, - Я отдам соответствующие распоряжения.
Спустя какое-то время я, наконец-то, смогла выйти наружу и опустила свои ноги на мощеную дорогу Лондона 1757 года. Этого хватило для того, чтобы понять, что это уже не игра – Лондон не был Лондоном, который я знала всю свою жизнь. Он был грязным, затхлым и совершенно не гостеприимным. Всю дорогу я видела лишь строительство мостов, расширение дорог, грязные дома с темными окнами, много питейных домов с надписью “Джин” и много лежащих пьяных тел рядом с ними, люди были все неопрятные и серые, много попрошаек и нищих. Я чувствовала удушающую сточную вонь от маленьких переулков и запах тухлой рыбы.
Если бы я знала тогда, что именно этот запах, эту самую вонь приобретет вся моя жизнь, что она вечно будет строится и находится на гране войны, расширяться и сжиматься под тяжестью многочисленного населения, этой грязи, шума и боли – я бы не смогла никогда с этим свыкнуться. Ожидание помогало мне выжить. И я старательно ждала.
Граф Сен-Жермен распорядился отвезти меня в его дом, почти за пределами Лондона. Отныне для публики я была его племянницей, приехавшей навестить горячо любимого дядю с дальних островов. С этой легендой я вынуждена была принять и уроки обучения манерам и истории. Что было не так позорно, ведь Джордано все-таки умудрился научить меня хоть чему-то.
Англия вела войну с Францией, которую я знала, как семилетнюю войну, что не внушало мне радости за мои знания. Это давало мне знать, что война закончится не скоро и народ будет погибать за свою страну. Тот самый народ, который стремился в разрастающуюся столицу, оставляя сам город страдать от нищеты и спертого воздуха. И даже блаженство огромного и чистого дворца не давало мне покоя.
В частности покоя мне не давала моя гувернантка, которую тут же приставили ко мне, когда я даже порог дома не успела переступить. И я бы соврала, если бы не сказала, что в какой-то момент я начала скучать и умолять мироздание вернуть мне вполне-таки доброго и снисходительного Джордано. В какой-то момент я даже начала подумывать о том, что эта противная женщина его родственница, потому что нельзя было игнорировать столь отменную ненависть к одному и тому же человеку – ко мне.
Она была женщиной за 40, невысокого роста, возможно сантиметра на три выше, чем я. У нее были темно-карие глаза, немного квадратное лицо, но благодаря идеальному сочетанию на удивление прямого носа и небольших пухлых губ, она была довольно таки красивой женщиной. Но я была настолько застигнута страхом, что видела в ней лишь некого рода горгулью, которая приходила в ярость каждый раз, когда я делала что-то не так. Поэтому приходилось очень стараться, чтобы избегать побоев.
Но вот прошел месяц. И я снова была здесь. Просыпалась в той же кровати, что и засыпала. Со временем ко мне пришло ощущение, что я стала ручной обезьянкой, которая развлекала графа настолько, что ему даже было интересно наблюдать за моими трудностями. Пару раз даже хотелось предложить ему замолвить за меня словечко и отправить во дворец шутом.
Трудности моего обучения приносили моей гувернантке все больше проблем. Она никак не могла определиться то ли я совсем идиотка, то ли деревенщина, то ли острова, с которых я приехала, населены дикарями. Поэтому она становилась все злее, пока я старательно уклонялась от моды 1757 года, с каждым мигом приписывая мадам Россини к лику святых за ее таланты.
Правил было хоть отбавляй. Чтобы не испортить прическу перед каким-нибудь торжественной встречей или суаре, на котором я должна была представлять графа Сен-Жермена перед высшим обществом, мне приходилось спать на диване сидя и не менять своего положения. После первой же такой ночи, мадам Деверо нашла меня, мирно посапывающей на ковре около камина с вороньим гнездом на голове, который едва ли можно назвать прической. На этом дело не закончилось. Едва мне удавалось улизнуть за дверь, когда начинало казаться, что в моем парике кто-то пищит, она заставала меня за той же дверью с вилкой в белом ужасе на моей голове, которой я со злостью смешанным со страхом ковырялась в попытке найти мышь. После ее комментария, что я вряд ли сумею переловить вилкой всех блох и вшей, которые иногда там селятся, жизнь проще не стала, даже наоборот.
По утрам она нещадно затягивала корсет на моей спине, отчего казалось, что вот-вот мои легкие выпрыгнут наружу и убегут в неизвестном направлении. Затем с толпой вечно молчаливых девиц помогала натянуть сотню тяжелых юбок или пудрила мне волосы, укладывая их так, что мне казалось, что моя голова отныне весит больше, чем я сама. Мне же приходилось лишь отмалчиваться, потому что поняла, что даже мои едкие комментарии не смогут вывести ее так, как она потом сможет вывести меня.
Самые отвратительные проблемы начались тогда, когда я спросила ее, когда я смогу принять ванну. В тот день, я отныне и навеки поняла, что мыться чаще, чем два-три раза в месяц совершенно не полезно. Это лишь помогает проказе овладеть организмом. Но, я все равно убегала от нее на ближайшее озеро, откуда с криками меня вытаскивали, кажется, уже все слуги столь огромного дворца. И словно прокаженную, почти голую, несли на руках во дворец, где меня уже ожидала мадам Деверо, которая, как всегда, уже придумала целую обвиняющую речь еще задолго до того, как я что-то натворила.
