Но только Вера изменилась. Она принялась… (Только что приехал домой и спешу вернуться к своему рассказу, прерванному в пятницу. Начал я его утром за ресторанным столиком, глядя за окно, на падающий снег, и продолжил вечером, сидя на двухъярусной кровати, которую делю с пятилетним внуком (сыном Лоры): я сплю наверху, он – внизу. («Деда, ты чего там делаешь?» – «Пишу письмо». – «Кому?» – «Одной тете». – «А скоро ты свет выключишь?» – «Ладно, выключаю». – «Спокойной ночи, дедуль». – «Спокойной ночи, мой хороший».) Той осенью Вера изменилась, и зима ничего не исправила. Нет, вела она себя по-прежнему и была такой, как всегда: внимательной, доброй, нежной и непредсказуемой. Но – и это особенно чувствовалось по вечерам – что-то пошло не так. На нее словно падала какая-то пелена. Не знаю, как лучше выразить то, что с ней происходило: на нее – на ее тело, лицо и душу – словно и в самом деле опускалась пелена. Меня так и подмывало ухватить ее двумя пальцами и сдернуть, но я не сумел. Мы лежали рядом в нашей постели. Она брала меня за руку, клала ее себе на грудь, закрывала глаза и шептала:

«Поговори со мной».

И я говорил. О чем, ей было более или менее все равно. Наверное, просто хотелось слышать звук любимого голоса. Я вперемешку делился воспоминаниями детства и юности. Если рассказ выходил смешным, она растягивала губы, благодаря меня за усилия. Иногда она легонько сжимала мою ладонь, и тогда я замолкал.

Когда у нас бывали гости, она превращалась в почти прежнюю Веру. Но стоило нам остаться вдвоем, ее опять окутывала пелена. «Поговори со мной». Я думал, она заболела, но нет, она наотрез отказалась обращаться к врачам, включая психотерапевта. А если Вера не желала чего-то делать, заставлять ее было бесполезно.

Летом в доме снова настала привычная суматоха. За столом нас собиралось от восьми до двадцати четырех (иногда) человек. Мне казалось, у нас в бассейне постоянно кто-то плещется. Ах да. В денежном выражении Гонкуровская премия носит символический характер (и составляет десять евро), но после ее присуждения продажи книги, удостоенной награды, пошли вверх, и в 2007 году мы вырыли у себя во дворе просторный бассейн. Мне еще долго не верилось, что он мой. На протяжении нескольких месяцев мне все снилось, что вот я лежу на краю бассейна, а тут приходит некто и велит убираться вон. Я в ответ бормочу, что это мой бассейн, следовательно, я имею полное право оставаться в нем после закрытия, и вообще, он у меня никогда не закрывается, но мой голос никогда не поднимался выше шепота, и главное, я сам начинал сомневаться – а в самом ли деле этот бассейн принадлежит мне. Одним словом, лето промелькнуло в веселой суете. Потом наступила осень. Мы снова остались вдвоем. В опустевших комнатах снова поселилась тишина, и вернулась пелена. Вера опять прижимала к своей груди мою руку.

«Поговори со мной».

В четверг 28 октября 2010 года я уехал в Лион, где читал лекцию в университете и проводил очередную автограф-сессию в книжном магазине. Как обычно, утром я вызвал такси (машина у нас была всего одна, и я всегда оставлял ее Вере), добрался до вокзала Валанса, а там сел на поезд. Пообедал с лионскими книготорговцами в ресторанчике в Старом городе, днем прочитал студентам свою лекцию, а потом примерно до семи вечера подписывал в магазине книги. Меня приглашали на ужин, но я спешил вернуться домой, поэтому сел в поезд, доставивший меня до Валанса, и на такси доехал до дома. Часы показывали четверть десятого. Я расплатился с таксистом, и он укатил. Наша машина стояла на своем обычном месте. В окнах горел свет; дверь не была заперта на ключ. Я вошел и позвал Веру. Ни в гостиной, ни в спальне, ни в других комнатах ее не оказалось. В доме было чисто. Она не оставила ни письма, ни даже коротенькой записки. Больше я ее не видел.

Возможно, когда-нибудь я расскажу вам, что было дальше. Сейчас у меня нет на это сил. Я до сих пор не оправился от удара. Именно об этом я пытался сказать вам в одном из своих первых писем, когда упоминал о включенной кнопке. Стоит мне подумать о Вере или упомянуть о ней, как во мне происходит какая-то автоматическая реакция: в голосе появляется дрожь, и я вижу, как увлажняются глаза моих собеседников. Вот такие дела… (позволю себе одно многоточие).

Что-то никак не доведу это письмо до конца. Простите. Мне стыдно, что я до такой степени эгоист. Я бросил вас с вашим одиночеством, с вашими неприятностями, с вашими материальными проблемами и вещаю вам о своем бассейне, своей Гонкуровской премии и своем горе. Честное слово, в следующий раз исправлюсь!

Обнимаю вас.

(Кстати, если планируете переезд, постарайтесь выбрать для обитания место с радостным и солнечным названием – до сих пор вы демонстрировали редкостный дар поступать наоборот. Боюсь, вздумай вы поселиться под Парижем, очутитесь в пригороде под названием Ой.)

P. S. Да, чуть не забыл. Я сгораю от нетерпения узнать, что же произошло в вашем сыром доме пятьдесят четыре года назад!

Дорогой друг!

Для начала – немного юмора. Сегодня утром я поехала на станцию техобслуживания, продлевать техпаспорт на свою (очень старую) машину. Заполняла формуляр, и вдруг расхохоталась в голос. Попробуйте угадать, какие буквы значатся у меня на номерах! Спорю на что угодно, не угадаете. VGT[5]! А я раньше никогда не обращала на это внимания! Да уж, сигналы так и сыплются на меня со всех сторон. Похоже, мне, чтобы выбраться из тупика, в котором я слишком долго прозябаю, и машину придется сменить. Даю вам слово, что никогда не перееду в Ой (неужели на свете действительно есть место с таким идиотским названием?), а тем более – в какой-нибудь Ай. Предложите, пожалуйста, что-нибудь получше!

Но, надеюсь, вы отметили, что я засмеялась. Смех, признаю, получился малость натянутым, но все же! Или это не считается?

А теперь приступим к главному – к Вере.

Когда вы только намекнули на существование своей четвертой жены и сказали, что, стоит вам заговорить о ней, у вас в мозгу словно «включается кнопка», я сразу догадалась, что между вами произошло что-то серьезное и болезненное. Не стесняйтесь рассказать мне об этой странице вашей личной жизни. Пожалуйста! Для меня это будет залогом доверия, важного до такой степени, какую вы и представить себе не можете, и я, трепеща от волнения, надеюсь оказаться его достойной. В любом случае не сомневайтесь: я глубоко сочувствую вашим страданиям.

По поводу вашей Веры у меня к вам тысяча вопросов. Вы пытались ее разыскать? Например, в Италии, ведь это ее родина? Что говорят трое ее детей? Вы по-прежнему с ними общаетесь? Вы обзвонили больницы? Или санатории – иногда люди, переживающие депрессию, находят в них себе убежище?

Как бы то ни было, вы потеряли свою музу, а вместе с ней лишились большого куска своего сердца; теперь я лучше понимаю, почему ваше перо дало и продолжает давать сбои. Не думаете ли вы, что в один прекрасный день, узнав причины, подтолкнувшие Веру исчезнуть таким странным образом, вы снова обретете вдохновение и огонек, наполняющий вашу жизнь смыслом, разгорится с новой силой?

Но интуиция подсказывает мне, что в ожидании этого дня вы должны сделать нечто такое, что удивит вас самого. Например, почему бы вам не попробовать писать детские сказки? Вы живете один в пустом доме, перед своим опустевшим (подозреваю, что в это время года он точно опустел) бассейном, со своим чертовым котом, своими душевными муками, сомнениями, хандрой шестидесятилетнего мужчины и пятилетним внуком, с которым делите двухэтажную кровать. Что вам еще надо? Сочините что-нибудь для него! Считалочку! Детские стишки! Историю в картинках! Занимательную азбуку! Сказку про злого волка! Или про доброго кролика! Представьте на минуту, с какой гордостью ваш внук принесет в детский сад книжку, написанную его дедушкой!