- Идём к отцу, идём сейчас же! Где корзинки твои? Я понесу! Потом, потом пополощем бельё... Я помогу тебе, я воды тебе наношу в баньку, чтоб не студила ты свои ручки. Марусечка!
И у него ещё лучше получилось целовать Марусю.
- Идём, идём к отцу! - твердил Иванька, уводя юную соседушку подальше от страшного берега.
...Анна отодвинулась, стала далёкой-далёкой. Какой-то нелепой, как наваждение, показалась страсть к ней. На пустом месте - Анна и не глядела никогда в его сторону...
Да ну её!
Вот Марусечка - вот она, желанная, держит его за руку, идёт рядом, удивляясь и не веря своему счастью.
Так и привёл Иванька Марусечку во двор Кондрата.
Кондрат спускался по лесенке с клети, держа в руках кадку с салом и солониной. Увидел входившего во двор сына с коромыслом, корзинами и соседкой, - всё понял! На детей поглядеть только: оба залились краской, у сына нос и глаза мокрые, у девки щёки горят, губы распухли, в землю смотрит, "пальцем печь ковыряет"*.
Кондрат растерялся: "Вот дела! Вот дела! Что делается, люди добрые? Петухи не пели, они уже снюхаться успели. Где это видано - с утра пораньше, не евши, не пивши, скрутился, выскользнул со двора: и на тебе! Идёт и девку ведёт! А Марусечка как под кустом сидела, его ждала? Когда сговорились?"
"Ох! - пронзила батьку страшная догадка, - может, собачий сын, дома не ночевал? Может, девку неразумную того, обормот? Ведь убьёт Тарас, с землёй сравняет, за дочку-то! Ох!"
И Кондрат, промахнувшись мимо ступеньки, обрушился с лестницы, не выпуская из рук кадку, опасаясь даже крикнуть слово какое подходящее. Да с таким страшным шумом обрушился хозяин: кадка прогремела по лестнице, как пустая телега, однажды падавшая под откос.
Так и встретил молодых Кондрат, больно приземлившись на широкий зад, с кадкой на животе, из которой выпало всё-таки сало, с выпученными от боли и от конфуза глазами. Во двор сбежались все домочадцы: подняли-отряхнули отца, стали охать и причитать - жалели кормильца.
Кондрат зыркнул на Егора и Василько: почему молчали, не предупредили?
Егор и сам удивлён, а Василь скорчил рожу, показывая, как целуются голубки, но потом тоже тряхнул плечами - нет, и он ничего не знал.
Погалдели все вокруг, а потом ввели в дом Ивана да Марусечку. Хозяйка Марья сняла икону, подала Кондрату - благословить детей на заручины. Так-то верней будет: видно, загорелось у них не на шутку!
И многие годы спустя, Кондрат, любивший первую свою невестку больше других, хохотал и говорил свату Тарасу:
- Я Марусю знатно встречал: без крыльев летел, без коня подъехал, на сале верхом сидел по-турецки, и вид у меня был молодецкий. Ай да Марусечка! Ай да царевна!
А Маруся через девять месяцев родила Ивану сына-первенца: такого тяжёлого, крепкого карапуза, что старенький поп, крестивший ребёночка, опуская дитя в купель, не смог разогнуться обратно, и охая, промолвил что-то вроде: "Явился муж могучий, пред которым станут спины крючьями!"
И не было в городе отца, счастливее Ивана.
Мужики ухмылялись, глядя, как он мчится из мастерской по улице домой на минутку по несколько раз за день. А Иван заглядывал в колыбель - так гордился горластым большуном, и сгребал в охапку свою молодку.
Примечания:
* Договор - брачный контракт, заверенный радцами в магистрате
*Аптекарский огород - палисадник, в котором выращивали лекарственные травы - 'леки'
* "Пальцем печь ковырять" - "смутиться, стесняться". Во время прихода сватов в родительский дом девушка, соглашаясь выйти замуж, подавала знак родне: подходила к печи и смущённо ковыряла пальцем печную глину
*Поливка - грибной суп с крупами, приправленный зажаренным луком
Беда
Тереза вошла в молельню для прихожан, стоявшую в монастырском дворе.
Пан Матеуш, настоятель доминиканского кляштора, разрешил пользоваться книгами из его сундука. На прошлой седмице она прочитала, как проглотила, захватывающую 'Повесть о трёх королях-вещунах'. А сейчас ксёндз принёс ей 'Александрию'. Терезка узнала, что у ксендза есть и вторая такая же книга: писаная на латыни - языке учёных и книжников. Выпросила и латинский экземпляр, потому что размечталась выучиться этому языку. Теперь она стояла перед высоким поставцом, на котором лежала драгоценная книга, и старательно разбирала латынь, сравнивая по памяти с тем, что читала на листах, набранных привычной кириллицей. Она немного была знакома с латынью с тех пор, когда ходила в менскую аптеку. Ах, как же давно это было!
Этот город, в который их забросила кочевая жизнь, в последнее время перестал нравиться Терезке.
Она сама не могла решить, почему произошла перемена? Люди здесь отнеслись к ним хорошо. Среди местных девиц Тереза нашла себе приятельниц: она всегда умела располагать к себе. Пан ксёндз помогал семье. Он остановил Букавецких, когда собирались уехать с купцами и крестьянами, возвращавшимися с ярмарки. Обещал забрать их с собой в попутчики в месяце грудене*, довезти до самого Новоградка.
В старой столице Великого княжества и сейчас кипела жизнь: там, говорил ксёндз Матеуш, много учёного люда. А какие там храмы! Какие мудрые проповеди произносят с высоких кафедр! Ещё бы: Новоргадок - центр дистрика*, в который входит и Речица с маленьким католическим кляштором. Ксёндз Матеуш ждёт приглашение из Новоградка на партикулярный синод*.
Терезка подумала: скорее бы прибыл гонец. Ей всё не мило стало тут. Перестал появляться говорливый Василь, с которым ей несколько раз удалось переброситься шутками, - ах, как славно поточила она свой острый язычок, насмешничая с сероглазым Василём!
Вчера она, непонятно отчего, разругалась с братом. Да так, что сама не ожидала от себя такой свирепости. Наговорила Ладусю гадостей, обвиняла, что суёт нос в её дела, - говорила всё под злую руку. Припомнила братцу, как тот бросил помогать грузчикам и протёрся тенью Каина мимо Василя, стоявшего с ней по разные стороны забора...
Ладусь взбесился, выскочил за порог корчмы, как был, в рубахе, и долго не возвращался. Терезе пришлось отправить Стасика вслед - отнести Ладусю свитку.
Тереза сгорела бы от стыда, если бы знала, что накануне Юзефа вызвала к себе важная старостиха и грозным голосом трубила растерявшемуся батлейщику о том, чтобы немедленно вёз сестёр к немцам ли, к родне близкой или дальней, но не смел таскать их за собой по дорогам. "Тереза уже не дитя, - выдала она Юзефу, - заневестилась девка. Ей теперь себя смотреть надо, и с парнями, пусть даже братьями, вместе не ночевать. Вот так то!" Старостиха велела ему, как старшему, охранять Терезу, быть ей за отца, и много чего наговорила бедному Юзефу, который от растерянности и смущения почти ничего не понял из такой решительной и грозной проповеди.
Вечером, - когда Терезка вспылила за то, что Ладусь предложил ей попробовать сделать новый кульбит, и долго бушевала, и отказывалась вообще когда-нибудь становиться вверх ногами, - Юзеф, наконец, понял, о чём говорила речицкая матрона. Он притих в уголке, и не смел глаза поднять на подросшую сестрицу. Владислав же, наругавшись с Терезой - так наругавшись, что досталось даже столу, о который он от обиды и гнева колотил кулаком, - сбежал после слов корчмаря, с удивлением наблюдавшего семейную сцену:
- Нельзя бить по столу, хлопец. Стол - это божья ладонь.
Ладусь, не выдержав такой осады, скрутился за дверь, даже не прикрыв её за собой: боялся, наверное, хлопнуть и её об косяк.
Сейчас Терезе стыдно за вчерашний гнев, с утра она ушла в костёл и читала книгу, пока не вошёл сюда же ксёндз Матеуш, и с ним незнакомый молодой мужчина. Тереза бережно закрыла книгу, склонила русую головку перед пастором, а незнакомец, улыбнувшись, спросил:
