Не прошло и получаса от начала работы, звонок в двери: заявилась ко мне делегация с первого этажа: Зина, из квартиры возле лифта слева, рядом с которой розетка оказалась открытой и Евгения. Пришли выяснять, как я собираюсь платить за электричество, и накрутят ли их счетчики лишнего. Верховодила, конечно, Евгения. Брови сдвинула, недовольна, а Зина как-то сконфужено выглядела.

Я говорю:

– Это другая фаза, счетчики наши на 220 вольт, а здесь большое напряжение, рабочее.

Евгения, которая всё на свете знает, мне говорит:

– Ты не имела права так подключаться. Должна была в ЖКО сходить, разрешение получить, и оплатить.

– Может быть и должна, да вот не сходила и не пойду. Мне на час работы, а я буду там пороги обивать, унижаться, пока получу это самое разрешение. А если ты о ЖКО заботишься, которое нас обирает почём зря, так сама туда сходи, доложи, что я здесь электроэнергию ворую, прояви бдительность, глядишь, меня и оштрафуют.

Зина говорит:

– Ты точно знаешь, что мне не накрутит?

– Да точно, говорю, точно, не веришь спр – оси у мужа. И я знаю, и он, мы же с ним один институт заканчивали.

– Я тоже много чего знаю, – встревает Евгения, чувствуя, что Зина, тезка моя, успокоилась, а я машу перед ними своим образованием, как красной тряпкой перед быком.– Я двадцать лет крановщицей проработала.

Я молчу, не отвечаю, думаю: ты всю жизнь крановщицей работала, а я теперь должна из-за этого в ЖКО бежать? И только потому, что мне счастье привалило в виде соседки-крановщицы? Я, конечно, уважаю Женю-героиню, отогнавшую собаку и тем спасшую женщину, но поступать по её указке не собираюсь, будь она хоть трижды права.

Пока мы спорили, мастера комнату отшлифовали, позвали меня, чтобы я работу принимала. Я и удалилась, посчитав разговор законченным. Комната всего 14 кв метров была, меньше чем за час управились.

А Евгения в ЖКО не пошла, далеко показалось тащиться, а может быть, устыдила я её, или миролюбивая Зинаида отговорила.

17

Белая, как лунь, прямая как тополь женщина приглашает меня к себе в квартиру, ей хочется пообщаться. И выйдя из лифта, я поворачиваю не направо к себе, а налево, в двухкомнатную квартиру на нашем же этаже и попадаю в сказочное царство рукоделия. Всё сделано руками Галины и не верится, что в человеке может быть столько терпения.

– А что, – говорит мне Галина, – раньше свой дом, сад, огород, и то я вязала, а теперь мне и совсем делать нечего, только обед приготовить на двоих, и ужин на троих к Татьяниному приходу.

Я хожу, разглядываю вышитые подушки, вязаные покрывала и скатерти, салфетки под горшочками с цветами. Чисто, опрятно, красиво. Не так выглядит наша загруженная игрушками, книжками и шмотками квартира, в которой я делаю уборку только по субботам.

Здесь живут две женщины и девочка: Галина, её дочка Татьяна, и внучка, дочь старшей дочери Света. Родители девочки уехали на три года в Египет на заработки. Такая поездка по тем временам была большой удачей: за границей заработки были выше и выбор шмоток тоже, можно было запастись ими на много лет, потом носить и прилично выглядеть, если, конечно, очень за модой не гоняться. И Галинины дочь с зятем уехали, не захотели упускать такой случай, а дочку оставили с бабушкой и теткой.

Татьяна утром убежит на работу, она в Шереметьеве работала, Светочка в школу, а Галина полдня одна, сидит и вяжет. Крючком и на спицах. Крючком для украшения квартиры, а на спицах домочадцам своим вывязывала носки и варежки, шарфы и шапочки, свитера замысловатых узоров, рукав реглан и вшивной, и целая стопка книжек с описанием узоров всегда была у неё под рукой.

Муж Галины, отец её взрослых сейчас дочерей, а тогда совсем маленьких девочек, ушел на фронт в 43 году. Он на ДМЗ (Долгопрудненский машиностроительный завод) работал, бронь имел, мог бы и не воевать, но голодно ему было, не хватало еды по карточкам, и через два года такой тыловой жизни, когда работа на износ, а жратвы – только на печке лежать, он отправился в военкомат, сказав жене, «на фронте всё же лучше кормят».

Кормить, может, и кормят, но и убивают –  и он не вернулся. В конце 44-го, когда до конца войны всего ничего оставалось, пришла похоронка. Галина одна девочек поднимала, трудно пришлось, и заработала она порок сердца. Последние годы он её мучил, приступы были частыми: выглянешь в окно, а там рафик скорой помощи стоит, и опять Галину осторожненько под руки выводят, в машину усаживают. Увезут, подлечат и обратно привозят. А один раз унесли на носилках и не привезли, скончалась Галина от инфаркта. Лет ей было немного, семидесяти точно не было. К тому времени дочь старшая уже вернулась из Египта, Света с родителями жила, и когда мать умерла, Таня одна осталась. Работала, каждый день ездила в Шереметьево, а замуж так и не вышла. А я после смерти Галины часто думала про Таню: одна осталась, может быть, кого-то ещё найдет. Но не случилось.

Таня хорошенькая, симпатичная женщина, только ростом невысокая, маленькая, вот её и не увидел никто, а те, кто увидел, не прижились. А следовало увидеть. Из хозяйственной Тани хорошая получилась бы жена и любящая мать.

Таня встречает меня с внуками в лифте, и пока мы поднимаемся, всё заговаривает с ними, любуется на них и шутит, подмигивая мне. Через несколько минут после того, как разойдемся по квартирам, слышу звонок в дверь – это Таня несет что-нибудь вкусненькое угостить деток. Так она называет моих довольно таки разбойных внуков-мальчишек и красивых, но вреднючих девчонок: детки. И несет, что у неё на текущий момент есть: шоколадку или сникерс, или яблочко.

А когда собака у нас жила, Таня ей косточки приносила, и я всё думала про себя, всё тянула грустную мысль: ей бы семью, чтобы было о ком заботиться. Но вот только за матерью и пришлось ей ухаживать, а больше не за кем, хотя племянников внучатых, Светиных детей, она нянчила, как ни встретишь её, она к сестре идет, племяннице помочь.

Сейчас на пенсии, крутится, сводит как-то концы с концами: столкнешься с ней у подъезда, всегда скажет, где и что ей удалось купить подешевле, чтобы и я не тратилась, сходила бы туда же и тоже сэкономила. Нарядная, аккуратная, платочек шёлковый на шею повязан, а экономить каждую копейку приходится.

Но я, как дети выросли, живу спустя рукава, не экономлю, устала я за сорок пять лет семейной жизни копейку считать: на еду нам с мужем хватает, а что ещё надо? Наряжаться уже не хочется.

18

Утром лестница была пустой, а вечером сторонятся меня, давая пройти три разномастные и разновозрастные женщины. Наташа и Томка сидят на корточках, пускают дым, как попало, а третья, её я не знаю и так и не успею узнать, стоит у окошка, дым аккуратно колечками пускает.

У Томки вдоль спины струится длинная темная коса, анахронизм по теперешним временам, а вот то, что она курит в свои пятнадцать лет, делает её ультрасовременной.

У Натальи лицо усталое, наверное, драила чужую квартиру всё утро, теперь она зарабатывает на жизнь уборкой квартир, работа тяжелая, зато не от звонка до звонка: помыл, и остальной день весь твой.

Седина в светлых волосах Наташи чуть пробивается, сразу не разглядишь, но видно, что Наталья уже на закате женской привлекательности, трижды бабушка, у Мишки второй сын родился, Тома в самом начале, только-только округлилась, а третья женщина в ярком алом халате, чуть выпячивая нижнюю губу пускающая дым в потолок, она в середине пути, в полном расцвете сил. Выражение лица у всех троих, несмотря на разницу в возрасте, совершенно одинаковое, отрешенно равнодушное, каждая внутри себя, в минуты полного расслабления.