Последовала короткая пауза: очевидно, Виви ждала очередных извинений.

— Еще раз прости, мама. Я не хотела тебя обидеть.

— А я не желаю это обсуждать, — бросила Виви. — Так что насчет свадьбы?

— Я не желаю это обсуждать.

— Все доводят меня до белого каления своими вопросами. Пойми, я годами рассылала бесчисленное количество свадебных подарков твоим одноклассницам. Некоторым по три раза. Люди стремятся узнать, куда посылать подарки.

— Твой альбом — единственный подарок, в котором я сейчас нуждаюсь.

— Я всегда мечтала воспользоваться им, когда буду писать мемуары, — вздохнула Виви. — Но у кого сейчас есть время на мемуары? Я все еще переживаю волнующие события своей жизни.

— Было бы замечательно, если бы ты все-таки написала о прошлом, мама. Я сгораю от любопытства… то есть твой альбом — вещь бесценная, но я столького еще не знаю! Так много историй остались нерассказанными. Я, например, нашла ключик. Он выпал из альбома, и я умираю от любопытства. Что он отпирал? Висит на крошечной цепочке.

— Ах вот как? — заметила Виви.

— Ты не помнишь, к чему он подходит?

— Да к чему угодно.

— Мать, ты не представляешь, как помогла бы мне, просто описав свою жизнь. Что влияло на тебя, каким образом возникла длившаяся столько лет твоя дружба с Каро, Тинси и Ниси. Что ты чувствовала, какие хранила секреты, о чем мечтала. Словом, описала все то, что не лежит на поверхности.

— Я уже просила не называть меня матерью. Ну и манеры у вас на Севере! И кстати, по-моему, я просила тебя не звонить мне, точка. Я вовсе не обязана сочинять для тебя эссе, тем более что ты, кажется, считаешь своей обязанностью распространять обо мне лживые сплетни по всему свободному миру.

— Господи, мама, говорю же: репортеры мне не подчиняются! Пожалуйста, давай не будем ссориться.

Виви сделала очередной глоток.

В двух тысячах миль от Сидды ледяные кубики позвякивали в стакане. Если кто-то вздумает снимать фильм о ее детстве, этот звук вполне может заменить саундтрек.

Она взглянула на часы. Как это она не догадалась, что в Луизиане сейчас час коктейлей?

— Забудь об этом, мать.

— Нет, — фыркнула Виви, — это ты забудь! Хочешь расковыривать старые раны, копайся у себя в душе. Меня не трогай. Я послала тебе свои «Божественные секреты», черт возьми, так что тебе нужно еще — крови?

— Прости, мама, я не хотела показаться неблагодарной, но…

— Помнишь, как в детстве ты боялась слова «вивисекция»? Прибежала ко мне в слезах, обнаружив его в словаре. Ну так вот, Сидда: я тебе не чертова лягушка. Меня не разрежешь, чтобы узнать, что внутри. Это жизнь, Сидда. Ее ты не расчленишь. Не сможешь просто прыгнуть на спину чудовищу и пуститься вскачь.

— Я сохраню альбом и верну тебе, как ты просила, — пообещала Сидда.

— Он мне нужен до моего дня рождения. Понятно?

— Да, мэм.

— И сделай одолжение — нечего звонить мне и при этом вести себя, словно проводишь опрос для дурацкого ток-шоу «Это ваша жизнь». Я не нуждаюсь в того рода известности, что ты с такой готовностью мне предлагаешь.

К вечеру, пробежав пять миль по длинной ровной дороге, ведущей в долину Куино, Сидда устроилась на веранде и стала смотреть в небо. День выдался хмурым, так что ни одной звезды не видно. Она пригубила «Мимозу». И нехотя откусила от сандвича с сыром, гадая, что сейчас делает Коннор. Ее тело томилось по нему. На ум невольно пришел тот момент в его маленьком кабинете в Сиэтлском оперном, когда она стояла у рабочего стола, проглядывая рисунки, а он неожиданно потянулся к поясу ее слаксов. Как он улыбался, гладя ее, и как она стонала. О, какими чудесными были те рисунки… Она скучала по нему. Хотела его. И ненавидела то, что каждый раз при мысли о нем она промокала, а в груди становилось тесно.

Сидда повернулась и заглянула в дом.

На столе лежал альбом Виви.

Сидда шагнула ближе и, словно ребенок, прижалась лицом к стеклу, салютуя альбому стаканом. Он, словно магнит, тянул ее в комнату.

Наклонившись над альбомом, она открыла одну из первых страниц. Там лежала картонная табличка с номером 39. Рядом оказался листок бумаги, на котором детской рукой было старательно выведено нечто вроде заголовка газетной статьи:

САМЫЕ ВАЖНЫЕ НОВОСТИ ОТ ВИВИ

ВЫПУСК № 1

8 ДЕКАБРЯ 1934 ГОДА, СУББОТА

ДЕВОЧКИ РАЗОБЛАЧЕНЫ И ДИСКВАЛИФИЦИРОВАНЫ АВТОР ВИВИАН ЭББОТ, 8 ЛЕТ.

Сидда улыбнулась и перевернула страницу. Пусто. Ничего. Никакой истории. Только заголовок. Она просмотрела еще несколько страниц, но «Важные новости Виви» так и остались тайной. Зато известно, кто эти девочки. Тридцать четвертый. Разгар Великой депрессии. Хьюи Лонг был тогда губернатором… или диктатором Луизианы. В зависимости от точки зрения и округа, в котором ты тогда состоял. Она знала, что в тот год состоялась премьера «Бесконечных дней» Юджина О’Нила, а Пиранделло получил Нобелевскую премию в области литературы. Но понятия не имела, за что дисквалифицировали мать и кто именно.

Покачивая головой, Сидда рассеянно погладила Хьюэлин. Ах если бы только альбом мог говорить! Наша Владычица Херувимских Пересудов, если бы только альбом мог говорить!

7

Виви Эббот Уокер знала, что пить нехорошо, что она не должна пить. А заодно и курить. Именно поэтому, убрав со стола посуду и остатки ужина и пожелав Шепу доброй ночи, она с некоторым душевным трепетом вышла в заднее патио с бокалом «Курвуазье» и сигаретой. Уселась за железный садовый столик, где заранее приготовила гадальную доску^[24], зажгла свечи в серебряном канделябре, одном из многих свадебных подарков Женевьевы, матери Тинси, и впала в недолгий транс.

Вопросов она не задавала. Просто сидела в свете свечей, рядом с планшеткой, слушая хор цикад и теша себя мыслью о том, что стала чем-то вроде медиума.

Одна рука легонько коснулась указателя, и Виви улыбнулась, когда стрелка скользнула по планшетке, приостанавливаясь на цифрах 1, 9, 3, 4.

«Ах да, — подумала Виви, — моя первая встреча с Голливудом».

ВИВИ, 1934

Вам придется иметь точно пятьдесят шесть буколек, если надеетесь выиграть конкурс двойников Ширли Темпл. Я и мои лучшие подружки Каро, Тинси и Ниси провели все утро в салоне красоты, добиваясь идеальных причесок.

В салон красоты мисс Беверли набилось столько народу, что можно подумать, мы вдруг оказались в Нью-Йорке. Женевьева, мама Тинси, привела нас туда, чтобы, как она выразилась, освободить наши лохмы от папильоток. Это она помогла нам сделать прически и подготовить костюмы к конкурсу. Вчера утром навертела нам волосы на папильотки и велела так ходить весь день и всю ночь.

Только Каро сорвала папильотки во сне, и когда мы пришли в салон красоты, каждая ее прядка была прямее карандаша.

— От этих папильоток голова ужасно чесалась, а глаза стали узкими, как у китайца, так что я стащила их и выбросила в мусорную корзину, — призналась она.

Уж я-то понимаю, о чем она. У меня до сих пор дергаются веки, а виски до того зудят, что, наверное, это никогда не кончится.

— Я надену пилотскую кепку Лоуэлла, — объявила Каро и, вытащив кепку брата, напялила на голову и спрятала под нее волосы.

— Прекрасная идея! — воскликнула Женевьева. — Très originale!^[25]

Женевьева всегда высказывается подобным образом потому, что выросла на байю^[26] близ Марксвилла. И теперь заставляет всех, даже детей, звать ее по имени. Когда мы собираемся вместе, она всегда говорит: «Гамбо я-я!» И это означает, что все мы трещим одновременно, что, конечно, чистая правда.

Женевьевы ни за что бы здесь не было, не выйди она за мистера Уитмена, владельца Сберегательно-кредитного банка. Они встретились в Новом Орлеане, куда ее послал богатый друг отца. То есть послал не просто в Новый Орлеан, а в пансион к монахиням, чтобы те научили ее, как стать настоящей леди. О, слава тебе, Господи, за то, что привел ее в Торнтон! Мы все ее обожаем! У нее черные как смоль волосы, такие же темные глаза и гладкая кожа, и еще она знает все танцы на свете! Кроме кейджанского^[27] тустепа, она научила нас джиттербагу, «славе Аллаху» и «лягни мула». Женевьева самая веселая из взрослых… если не считать тех дней, когда она ложится в постель с attaque de nerfes^[28] и вынуждена находиться в комнате со спущенными шторами. Когда я вырасту, хочу быть такой, как Женевьева.