Медленно, нарочито неторопливо, Румпель выпивает остывший кофе, убирает тарелку с крошками булочек со стола, подходит к раковине и старательно трет посуду. Конечно же, у них есть посудомоечная машина, Румпель давно уже все устроил так, чтобы не обременять себя бытом, но сейчас ему нужна любая ручная работа. К посуде он бежит как когда-то давно бежал прядильщик к прялке. Он моет тарелки, а на его коже все еще следы Круэллиной любви и ее тонких острых пальцев. Он помнит все до мельчайших деталей, как она хватала его за запястья, как кусала его шею, там, где проходит сосуд, как будто всерьез решила его убить, ее гиений, нечеловеческий хохот, когда он грубо трахал ее на столе, звон разбитой бутылки шампанского, за несколько секунд до этого побывавшей у нее внутри, горький вкус ее слюны, перемешанной с въевшимся в нее сигаретным дымом, пожелтевшие от многолетнего курения, ровные ряды острых зубов, искусавших его в кровь, торчащие насторожено соски, которые он давил пальцами так, будто хотел их вырвать, нечеловеческую остроту коленей, которыми она раздвигала его ноги, лупила изо всех сил его в пах, когда он стал особенно груб. Он помнит все. Каждую мелочь, все до деталей. Ему никогда этого не забыть.

Он оставляет недомытую посуду горой в умывальнике. Что-то с грохотом падает из его рук и разбивается – плевать. На улице разыгралась гроза и вот-вот начнется лютая буря – плевать. У него тонкая рубашка, а куртку и надо бы переодеться, потому что одной курткой не спастись от холода – плевать.

Он выскакивает из дома, как чумной, так, будто сейчас здесь что-то взорвется, бежит к своей машине и заводит ее на полную скорость. Ехать, лететь к ней, быть с ней, не то задохнется от ощущения ее не присутствия, переломает пальцы от невозможности коснуться ее.

В окне он видел бледное лицо Белль. Она следит за ним и, кажется, плачет. Плевать. Однажды, может быть, он сможет объяснить ей, почему убегает, и как стал зависимым, если она все спросит.

Он знает песню. «Остерегайся Круэллы Де Виль» , поется в ней. Плевать. Он хочет Круэллу Де Виль. Он бредит этой чертовой, прокуренной алкоголичкой, этой безумной собачницей, этой мерзкой психопаткой. Он болен ею, как другие болеют СПИДом – тяжело, неизлечимо, смертельно.

Дорога петляет, хоть пальцы почти въелись в руль. Он затягивается максимально глубоко дешевой папиросой, рискуя протаранить себе легкие, сжечь их дотла – плевать.

Он едва не снес маленький ларек со всякой дрянью, в котором давно никто ничего не покупает, тормоза с визгом отправили его в другую сторону, в последнюю секунду все же успев сработать. Он только что чуть не погиб – плевать. Он погибнет, если немедленно не доберется до Круэллы и не сожмет хрупкую, костлявую фигуру в своих ладонях.

На дворе уже далеко за полночь, весь город спит, а он барабанит в дверь огромного дома, отточенного белым мрамором, как сумасшедший, бьет кулаками, руками и ногами, терзает дверной звонок и стучит тростью, которую зачем-то (не помнит, зачем) взял сегодня с собой. Его услышат и наверняка станут ненавидеть еще больше, попробуют оттащить в полицейский участок, расскажут Белль, где он шляется. Плевать.

Дверь с грохотом открылась, он едва удержался на ногах, боясь от нее отлететь.

- Да что за хрень?

На пороге возникла Круэлла, как всегда пьяная, как чип, и злая, как черт.

- Голд, дорогой, хрен его знает, для чего ты сюда приперся и бушуешь, но Св…

Заткнись, чертова породистая сука, сейчас не до разговоров с тобой. Он прижимает ее к себе так, что слышит, как опасно хрустнули ее кости, и накрывает ее губы поцелуем, вгрызаясь в ее язык зубами, что она только хрипло визжит от боли.

Втянув ее за волосы в комнату, Голд на миг отрывается от этих ядовитых губ, чтобы сказать о том, что и так очевидно:

- Я хочу тебя!

Ей не надо повторять дважды, она запрыгивает к нему на руки, стаскивая пиджак, и, крепко обхватив его ногами, свободной рукой расстегивает ширинку брюк, она больно тащит его за волосы, пока он царапает ей спину руками.

У них нет времени и сил добираться до кровати, поэтому выбор пал на диван, кожаный диван, на котором так любит сидеть Эмма Свон. Голд почти повержен, Круэлла сидит на нем сверху, облизывая языком шею и покушаясь на вены острыми, прокуренными зубами. Он срывает с нее платье, кажется, оно безнадежно испорчено, потянув за лямки, стаскивает лифчик. Крючки не поддаются, Голд рычит, проклиная все на свете, и потом просто рвет бюстгальтер прямо на любовнице. Маленькие петельки со стоном умирают, Круэлла остается в одних трусах, да ладно, эту прозрачную тряпочку даже трусами назвать нельзя, ее пальцы пробираются в его межножье и по-хозяйски шарят там, нападая, возбуждая, так, что ему остается только нервно глотать слюну.

До неприличия широко разведенные ноги Круэллы охватывают его бедра, когда он лишает ее последнего элемента одежды, и тут же, без прелюдий, входит в нее.

Круэлла издает то ли стон, то ли крик, по ней никогда не поймешь и вонзает зубы в его шею так, что он завизжал, как поросенок.

- Проклятая мразь! – вырывается из его уст ругательство, он сжимает в руках ее ягодицы, и бьет по ним, когда Круэлла начинает двигаться быстрее. Она наверняка отличная наездница и может управиться даже с самой необузданной лошадью, Голд помнит, Круэлла всегда любила лошадей. Но себя обуздать он так просто не даст.

Он только и ждет, когда же Круэлла потеряет бдительность, хоть на миг, и вот уже пальцы, что железными путами сжали его горло, разжимаются, когда из глотки ее вырывается сладкий, одобрительный стон. Она не видит, что он намерен совершить сейчас, как всегда в минуту наслаждения, глаза ее закрыты (он помнит,что целовалась Круэлла тоже только с закрытыми глазами), а рот открыт, выпуская стон за стоном. Как и недавно, в их первый раз, он кусает острые, торчащие насторожено соски, и она одобрительно взвизгивает – о, теперь пришел черед ей наслаждаться.

Она дала слабинку, над ним у доминантки никогда не получается взять верх, и Румпель одним резким движением переворачивает ее на диване, спрыгивая на пол. Конечно же, он и не думал, что Круэллла будет сидеть смирно, психопатка хочет поиграть, она все еще надеется получить компенсацию за провальную попытку овладеть им, но придавлена его телом к дивану. Голд же довлеет над ней, возвышается, и сладко шепчет в самое ухо:

- Вот так, детка. Я здесь главный, понятно, дорогуша?

- Будь ты проклят! – клекотом вырывается из ее горла, а Голд лишь хохочет. Пустые угрозы. Пустые обещания. Все, как всегда.

Он забирает ее руки в плен, и связывает ее ремнем от брюк, который она с таким пафосом выбросила. Нырнув меж ее ног, он вонзается пальцами в горячую, мокрую сердцевину, и вращает ими так быстро, как может, доводя ее до полного исступления. Круэлла наверняка бы умирала от удовольствия, если бы не крутилась так отчаянно и не сопротивлялась, извиваясь как змея. Ну и черт с ней, она сама так решила.

Когда Де Виль обездвижена настолько, что только и может, что немного повернуть голову направо, да смотреть в пол, Голд садится на нее сверху, разводит ее бедра руками и вонзается. Без прелюдий. По полной. Почти до конца. С этой женщиной нельзя по-другому.

Он двигается в ней все быстрее и быстрее, царапает ей спину и тут же прокладывает на ране дорожку из поцелуев, о, да, он знает, как подрезать тигрице когти. Круэлла не издает и звука, он понял по ее мощному дыханию, что она близка к финалу, но ни за что не подаст и виду как ей хорошо, кончая. Ну и пусть, он чувствует это по той влаге, в которую превратилось в один миг Круэллино тело.