В зеркале мутном - прическою-кляксой
Светлые волны.
Мама, уйми же собак! Я не плакса -
Плачу невольно.
\ синица захоронена отцом в саду, а Круэлла заливается слезами горя и разочарования, потому что ей не дали наиграться трупом, крича матери под угрожающее рычание собак о том, как сильно ее ненавидит \
По лицу пробегает злая, триумфальная ухмылка, которой бы сам Дьявол позавидовал. Холодная сталь взгляда режет без ножа.
Знаю, ты слушаешь, стоя под дверью -
Долгие годы…
Ты опасаешься дочери-зверя
Злобной породы.
\ Круэлле пятнадцать и мать гонит соседского парнишку, осмелившегося пригласить красивую дочку Де Вилей на свидание, приказав далматинцам напасть, и заслужив тем самым окончательное почетное звание чокнутой \
Мадлен хочет смахнуть накатившуюся вдруг слезу с лица дочери, но та лишь качает головой, уклоняясь. В голосе замерзли миллиарды льдинок, в глазах – жестокий приговор.
Знаешь прекрасно - чердачные стены
Осточертели.
Бьемся в молчании за перемены -
Дни и недели.
\ Круэлле семнадцать и попытка ослабить режим закончилась смертью третьего мужа\
Острые плечи младшей Де Виль взлетают в изумлении, нервно дернувшись от легчайшего касания пальцев Мадлен. Губы дрожат в больной, но все той же победной улыбке.
Как тебе нравится прятать средь кружев
Главную тайну?
Я, твоя девочка, демона хуже,
Хуже Нагайны.
\ Круэлле семнадцать и мать рубает ее любимые цветы, получая в ответ немое, но слишком красноречивое проклятье. Соседи знают, что у всех мужей леди Де Виль случился сердечный приступ, а сама известная дрессировщица – бессердечная дрянь \
Одна рука Круэллы ложится матери на шею, поглаживая кожу и продолжая раскатывать в пальцах родинки, пока вторая привычно упирается в бок.
Ты окружала тюремной заботой -
Тьма разгоралась.
Все это время я в жажде свободы
Сил набиралась…
\ Круэлле восемнадцать и она только что изрезала себе пальцы, и отчаянно кричит, чтобы ее отпустили танцевать в клуб «Мюррей» \
Ледяной, смертельной хваткой пальцы Круэллы сжимают горло матери. Мадлен задыхается, удивительно реально чувствуя удушье, выпучив глаза, но все еще не отрывается от дочери взглядом, полным отчаянной боли и мучительной любви.
Приблизив лицо к уху матери снова, Круэлла продолжает:
Мамочка, тише, кричать не поможет,
Псы подневольны.
Мать и не думает кричать, лишь хочет посильнее обнять свою особенную дорогую девочку-монстра, прижать ее к себе и, как всегда, стараться защитить от мира, в котором для ее хрупкой психики слишком много, так много соблазнов, а еще – спросить, неужели же Круэлла сама написала эти удивительно-нервные, больные, но щемяще прекрасные стихи, и целовать ее руки, покрывать поцелуями лицо и волосы… но…
Не успевает.
Весь комплект пуль летит вперед и вонзается в ее хрупкое тело, и в последнюю секунду своей короткой жизни после воскрешения, она чувствует, как вырвалась рука Круэллы из ее рук, с каким-то отвращением и лютой ненавистью, и слышит ее хриплый, надколотый голос.
Знаешь, любовь твоя жгла мне под кожей.
Мама, довольно.
Комментарий к Глава 64. Мама, довольно.
Стихотворение, использованное в главе - “Зарисовки. Юная Круэлла Де Виль” принадлежат восхитительному автору freuleinanna (https://ficbook.net/authors/835487), любезно согласившемуся предоставить мне его в качестве монолога Круэллы в этой главе.
========== Глава 65. Отчуждение. ==========
Рука плотно сжимает нож, ковыряя стены, выцарапывая на них понемногу свое имя. Она не смотрит на стены, только себе на колени, даже не собираясь откидывать упавшую на щеку прядь волос.
Вспышки уставшего, одурманенного окончательным безумием сознания не вызывают совершенно никакой реакции, кроме слабого покачивания головой.
Дорогая мамочка, лежит, укутанная в ее объятия, сияя пустыми глазницами, и она с величайшей любовью, с внезапно проявившейся способностью любить, ласкает ее остывающую кожу.
Собаки лают, оповещая о своем приближении, и, подняв глаза, оторвавшись от своей жертвы, она видит Свон и ее возлюбленного пирата.
Визг тормозов сообщает о приближении Румпельштильцхена. О, только он может ездить так – столь же вкрадчиво, как и ходить, говорить, окутывать Тьмой и лгать. Не выпуская из объятий оледеневший труп матери, она медленно поворачивается к нему, счастливо улыбаясь.
Голоса, смешавшиеся в какой-то странный коктейль, которые не отличить один от другого. Они о чем-то спрашивают, шепчутся, даже кричат. Ужасные люди, никакого воспитания. Круэлла прикладывает палец к губам: т-с-с-с! Нельзя тревожить покой ее дорогой мамочки. Она может бить за такое по рукам.
Цепкие пальцы, тронувшие ее за плечо и домашний запах Румпелевой рубашки, в которую она с таким наслаждением зарывается, глубоко втягивая ноздрями воздух.
Его руки, обвившие ее почему-то все еще гудящую голову и вкрадчивый, спокойный голос:
- Моя дорогая Круэлла. Я знал, что ты не справишься. Все будет хорошо.
Его сладкий поцелуй пульсирующей на лбу жилки и ее довольный кивок и счастливая улыбка: «Мамочки нет, дорогой, видишь? Она опять ушла и мы будем всегда счастливы, правда?». Его обещание, сорвавшееся с губ поцелуем и звонкий голос Спасительницы у нее над ухом, бесплодные попытки понять, о чем она говорит и в результате – только четкое распознавание его ответа: «Очень легко ненавидеть психопатку и убийцу, мисс Свон. Но любить ее гораздо сложнее».
Его теплые пальцы и ласковые касания, когда она со щенячьим восторгом заглядывает ему в глаза: посмотри, что я сделала, посмотри, как умею. Видишь – я снова победила дорогую мамочку, снова! Многообещающий взгляд, который, кажется, дарит столько тепла и любви, что в пору в них утонуть в ответ на ее преданные, страстные поцелуи.
Сирена скорой: о, доктора хотят отвести мамочку в морг. Какая жалость. Она ведь не увидит, как тело разлагается!
Спасительница, забирающая пистолет, уже не так твердо сжатый в руке с заверениями, что все будет хорошо, почти что с проповедью о надежде. Конечно, дорогая, с ней все будет хорошо. Дорогой мамы нет, Темный рядом – разве может быть жизнь еще прекраснее?
Четыре крепких санитара, берущие ее под руку, словно бы приглашая потанцевать и глаза Румпеля – виноватые, как у щенка, что наследил в тапки.
Ее крики и жалобы на несправедливость этого мира Капитану Подводке и слабые попытки пригласить выпить вместе, пока плохие доктора изолируют ее от общества.
Закрытые дверцы каталажки, два волосатых бутерброда-санитара, выкручивающие ей руки при слабой попытке открыть, ведь она отправлена сюда по ошибке.
Надорванный, почти пропавший голос, который она прокричала, в безуспешных попытках доказать, что с ней обошлись несправедливо, и она обязательно пожалуется во все международные организации на нарушения прав человека, ее личных прав.
