Из ее груди вырвался полный отчаяния вздох.

- Что скрывать, выходя замуж еще дважды, я знала, понимала, что Круэлла у меня все отнимет. Она не умеет отдавать, совсем не может этого. Надежды на то, что она переборет это, остановится, не было совсем никакой. И да, внутри я думала: пусть лучше убьет отчимов, чтобы я не смогла сдать ее полиции, чем кого-нибудь постороннего… Я боялась выпускать ее из дому. Мне все время казалось: если я ее выпущу – она кого-нибудь на тот свет отправит. Я не могла этого себе позволить. Я боялась, что ее у меня отнимут, я знала, что этот мир сломает ее окончательно. Найдя ее единственную слабость, я пыталась ее контролировать. Уже даже не исправить. Потому что знала, что это бесполезно.

Она прерывисто вздыхает, выпуская из груди гортанный стон, качая головой с бесконечной горечью:

- Она была такой прекрасной. И такой ядовитой. Она – как цветок-убийца. Я не понимала, чем заслужила такую дочь, и не знала, как мне подступиться к ней. Каждый день, смотря на нее, я хотела показать ей мою любовь. Но ведь она никогда не понимала, что это такое. Никогда.

Наконец, Мадлен смотрит на Голда, будто вспомнив только что, что она не одна здесь.

- Я бы могла предупредить вас, как того глупого хроникера, влюбившегося в нее по уши однажды, чтобы вы немедленно бежали от нее как можно дальше. Но, вижу, что вы ее любите. А значит, вы намного ее хуже.

Она не плачет, но в глазах ее видны слезы. Румпель не смотрит на нее, только изучает бокал вина, будто видит его впервые в жизни. Посчитав своим долгом рассказать запутавшейся матери о том, что происходило уже после ее смерти, он коротко излагает:

- Она не убила Айзека, как вы опасались. Потому что он лишил ее возможности убивать. Но она украла его душу. Когда я виделся с ним, это был самодовольный болван, по-прежнему влюбленный в Круэллу, как глупый щенок. Он сказал мне: «Я благодарен ей. Она была по-своему добра ко мне. Сделала меня тем, кто я есть».

Он прикусил губу.

- Вы должны помочь ей, Мадлен. Скажите ей то же, что мне сейчас. Она должна отпустить вас от себя. Круэлла – действительно великая злодейка, в ней столько Тьмы, что можно утонуть. Но она, увы, теряет себя. И я не могу спокойно смотреть на это. Помогите ей двигаться дальше, если вам так важно помочь ей по-настоящему. И вы больше никогда друг друга не побеспокоите.

Мадлен внимательно смотрит на него. От ее тяжелого взгляда даже старого могущественного Темного пробрало до дрожи. Покачав головой, она спрашивает:

- Зачем вы все это делаете, Голд? Зачем вам это нужно?

Он лишь секунду смотрит в окно на рассеивающиеся уже сумерки, а затем – прямо на нее, в глаза.

- Очень легко ненавидеть психопатку, Мадлен. Но гораздо тяжелее ее любить. Кому как не вам знать об этом, верно?

Они сидят и молчат некоторое время. Затем, леди Де Виль встает, оправляя платье и поправив шляпку, быстро надевая перчатки. И решительно кивает, показывая, что готова идти с ним.

Было бы крайне неосмотрительно ходить по городу с той, кого все давно считают мертвой и кто по сути таковой и является. Даже для такого города как Сторибрук, это было бы слишком. Потому Голд использует магию снова, одним движением руки перенося их обоих в свой дом.

Мадлен не теряется, она тут же отправляется в сторону спальни, тихо, на цыпочках. Открыв дверь, осторожно заглядывает вовнутрь, каким-то больным, словно бы остановившимся взглядом смотря на спящую Круэллу. Если бы художник решил написать картину о страданиях, она бы выглядела так, как сейчас Де Виль-старшая, казалось, забывшая, как дышать. Она буквально прикована к дочери взглядом и Голд не спешит ее останавливать, только придерживая за руку, чтобы не вздумала идти в спальню. Круэлла, как он видит, переворачивается на левый бок, подмяв под себя его подушку. Еще несколько минут и она может проснуться, разбуженная ощущением постороннего взгляда. Спит она очень чутко и такие вещи давно бы почувствовала, если бы не очередная мучительная ночь позади, изучавшая ее до основания.

Голд осторожно берет гостью за руку, показывая, что пора уходить. Мадлен стремительно исчезает вслед за ним на кухне, до последнего оглядываясь в сторону двери спальни, где спит дочь.

Он уже поставил чайник и, налив Мадлен чаю, садится за стол. Немой вопрос понят им мгновенно.

- Автор пролил на Круэллу чернила, когда она попыталась его убить. Он хотел отнять их, но случайно вылил. С тех пор она такая, какой вы ее только что видели. Впрочем, мне плевать. Я не знал ее другой и всегда любил такой, какая она сейчас. Я люблю ее Тьму, Мадлен. Все остальное для меня не важно. И мне нужно ей помочь. Ее дни темны и беспросветны, а ночи черные, как бездонная мгла. И я тоже тону в этой мгле.

- Да, - кусая губы, горько кивает гостья, - и мои дни и ночи всегда были такими, с тех пор, как эта безумная, несчастная девочка родилась. Мы хотим радости от наших детей, когда приводит их в мир, но не всегда ее получаем.

- Жизнь складывается по-разному, Мадлен. Иногда, чем больше мы боремся за наших детей, тем сильнее приближаемся к пропасти. И я тоже испытал это.

Отпив чаю и заметив, что она тоже стала пить, он спрашивает – задает тот вопрос, что интересовал его всегда более всего на свете, пожалуй:

- Кто дал ей такое необычное имя, Мадлен? В нем есть жестокость и мне не понятны ваши страдания по поводу ее испорченности в таком случае.

- Отец – следует ответ. – Он всегда любил необычные имена. У них в семье это было модно. Его мать звали Эридой, а бабку Валькирией. Впрочем, это единственное, что в них было жестокого. Имя. В целом, это была семья аристократов, прекрасные люди с доброй душой. Мы думали, что с Круэллой будет так же – но не сложилось.

- Ясно.

- Давно у нее эти приступы?

- Несколько недель. Она говорила, вы поили ее ромашковым чаем. Я пробовал. Естественно сейчас он уже не помогает. Она засыпает только под утро, а целую ночь царапает простынь и кричит. Порой до истерики. Это стало невыносимым.

- Я не уверена, что смогу помочь, Голд. Не знаю, можно ли вообще что-то сделать. Не поздно ли это? Мне нужно было лечить ее психику с самого начала, возможно, тогда ничего бы не было такого. Ничего бы не случилось. Но сначала, как я уже говорила, мы с мужем были полны надежд, что эти причуды пройдут, что она перерастет, что все это – лишь глупые детские игры. А потом… - она закусила губу, на этот раз до крови, - я знала, что нельзя отдавать ее врачам. Они бы отняли ее у меня и залечили бы до смерти.

- Поздно менять прошлое, Мадлен – спокойно возражает Голд. – Но можно попытаться изменить будущее.

Резкие, как всегда, немного рванные шаги Круэллы в коридоре, заставляют их обоих замолчать. Голд встает, чтобы встретить ее, Мадлен замирает, сжав ложку в руках железными тисками пальцев и гипнотизируя дверь.

- Ох, дорогой, ну где ты, черт возьми ходишь? Я проснулась и чувствую жажду, которую нужно немедленно утолить – она с ходу впивается в его губы в своей обычной грубой флиртующей манере – совсем не леди, какой бы хотела видеть ее мать. Румпель осторожно отстраняет ее от себя спустя мгновение, мягко произнеся:

- Круэлла, у нас гости сегодня.