Мой супруг же был так добр и нежен со мной, что я не понимала, откуда столько любви в сердце человека может взяться по отношению к монстру, крадущемуся в ночи. Джордж с любовью укрывал меня от солнечного света. Он перестал носить крест на шее, чтобы я случайно не обожглась и перестал пить святую воду, потому что поил меня своей кровью. Лучшего мужчины, действительно, было не сыскать в мире, потому что он безропотно принял, что у нас с ним никогда ничего не будет в интимном плане, не докучал и не лез с этим. Джордж Ласлоу потерял голову, влюбившись безропотно, тотально и на всю жизнь…
Я поправила шаль на плечах и склонила лейку над грядкой. Маленькие помидоры начинали краснеть, морковь вовсю росла вверх и распушалась, а вредителей с картофеля, который, как мы планировали, прокормит нас холодной зимой, я сняла еще с утра.
— Не устала? — Улыбнулся Джордж, задумчиво хрустя морковкой, и устремил взгляд к северу. — Думаю, сегодня будет дождь.
Я закатила глаза. — Почему всем кажется, что я — белоручка? Будучи человеком и живя с родителями, я занималась хозяйством в свободное от учебы время. Меня не так-то просто утомить, дурень, я — вампир.
— О, ишь… — Я уже привыкла к тому, что ‘ишь’ было у Джорджа словом-паразитом, каждый раз, когда он чему-то был крайне удивлен, но не хотел этого показывать. — Ты умная. Похоже, что школу закончила. — Восхищенно с придыханием выпалил он.
— Еще и Институт, да кому это теперь нужно. — Фыркнула я.
— Даже интересно, что такое этот ваш и-и-институт. — Еле выговорил Джордж. — У нас таких нет, только школы. А насчет вампиров, ты это потише. Вон, родители не спят. Из окошка смотрят.
— Боишься того, что твоя жена — кровососущее порождение ночи? — Я намеренно громко это выпалила, впервые за долгое время, рассмеявшись. Ничего критичного не произойдет. На худой конец, внушу семье Ласлоу все забыть, и дело с концами.
— Э-эй! — Он подскочил вплотную, зажал мне ладонью рот, а потом еще более приблизился, собираясь поцеловать.
— Джордж… — Я быстро выскользнула из объятий крестьянина. — Табу. Вето. Нельзя.
Я коснулась пальцем его губы и по-сестрински улыбнулась весело и открыто. Я относилась к Ласлоу, как к младшему брату, которого у меня никогда не было. Вот вроде и легко с человеком, а чем-то большим в то же время, с самого начала знаешь об этом, он не станет никогда.
— Табу же вродь как на сопостельные дела. Почему я не могу поцеловать жену? Я же от этого не умру. — Обиделся простодушный Ласлоу. — Ты такая красивая и такая ядовитая и недоступная.
— Поцелуй разжигает желание. А нам этого не надо. — Я подняла с земли веревку, в душе кляня себя за вранье и поиск лазеек. Хотя, то скорее вещало мое неугомонное внутреннее ‘я’. Подсознание же генерировало в мозгу лазейки избегания близких контактов одну за другой со скоростью света. — Ты сказал, что будет дождь, а куст алых роз остался неподвязанным. Наведаюсь-ка я в розарий днем…
Нежно овив зацветающий куст алых роз, я сдавила сильнее, привязывая веревку к частоколу. И сама едва не задохнулась. Пока я обходила его со всех сторон, заманивая в сети, я поранила палец до крови и тонкая, но пронзительная боль напомнила мне о таких же острых, как укол колючкой, укусах. Танго у куста в розарии… Я затягивала веревку, привязывала туже, и это словно мое горло оказывалось в плену ремня короля проклятых и его рук. Распускавшиеся бутоны алых роз… Алая роза — символ девы, призванной уничтожить этот мир, своим присутствием обозначив воцарение Ночи. Ассоциативное мышление было моей погибелью. Оно вызывало в памяти все, что было, постоянно вскрывая старые раны, как сейчас. Воспоминания разъедали сознание. Тяжело дыша, я оперлась спиной на частокол. Милый, милый… Губы сами хрипели его имя, пока руки, сначала терзая шею, потом сжимая грудь, в конце концов не сползли под грубое платье в исподнее. Еще до начала визуальных явлений, только вспомнив его имя, я уже была насквозь взмокшей. А потом визуализация хлынула в голову, сдавливая череп. Жар окатил с головы до ног, и я коснулась пальцами незанятой руки виска. Затем, тяжело дыша, я прислонилась лбом к частоколу. Меня выгнал. Спит с другой. С другими… За что я вся по нему. Господи… Я даже изменить не могу. Я мастурбирую в розарии на мысли о шее его, о серьге в его ухе, о цыганском проклятом остроносом профиле, о шрамике над верхней губой, о сильных плечах и руках. Жар и бред сотен тысяч ночей. Спускаясь по его телу мысленно все ниже и ниже, я взорвалась огненными волнами. Дернувшись несколько раз всем телом в такт руке, я замерла, стирая свободной рукой слезы и все еще сжимая себя внутри другой рукой с хрипами в полукрике. Владислав. Владислав… Эти розы помнят симфонию этого дурмана… Песню имени его… Владислав… Влади… Зачем ты отпустил меня?.. Ради чего свою сломанную игрушку выбросил на помойку?.. Разве не знал, что включить ее в жизнь могут лишь твои руки?..
— Слабачка. — Выдохнуло внутреннее ‘я’. — Посмотри, во что ты превратилась. Это так низко уходить в розарий и кончать от мыслей о своем дерьмобоге, имея мужа! Какая же ты тряпка. Ушла телом, мозгами осталась. Даже он бы смеялся сейчас над тобой и был бы прав. Он бы сейчас только пальчиком поманил, и ты бы тут же влезла на него, не раздумывая, даже если бы он отымел десять твоих дочек перед этим у тебя на глазах. Вот и задумайся над тем, какая ты идиотка. На мыслях ‘сосать у короля’ все мысли заканчиваются вообще. Отстойно тобой быть, да при другом человеке не жить мне. Лучше бы свое неудовлетворение с Джорджем загасила. Хотя бы вылечила парня собой. У него куча болезней, у бедного.
— Вот хочешь мы с Лорой тебе раскручивающийся фак покажем? — Рассмеялось подсознание голосом Владислава. — Не знаешь, что это, хоть увидишь. Не забывай, что твои речи к черту идут. Мысленно хозяйка со мной. Со своим подсознанием.
— Мысленно хозяйка идет домой. — Грубо оборвала я внутренних дуэлянтов, пока они не приступили стреляться. — И физически тоже…
Я вошла домой и села на грубо сколоченную лежанку, задумавшись. Два месяца я не посещала логово разврата, не видела бывшего и детей, и радовало уже хотя бы то, что первый срыв случился только сегодня. Все как-то резко вышло из-под контроля. Ну, то есть, мои желания вышли. С одной стороны, это было отвратительно, с другой, если никто не видел… В конце концов, тряпкой я была бы, если бы пошла к нему умолять вернуть меня, но если мне хватило одной короткой ласки в розарии, чтобы успокоить душу в огне, быть может, я не такая уж и зависимая от него. Небо сегодня было, на редкость, звездным. Я переоделась в белое льняное платье с открытыми руками, шеей и широким вырезом на груди, а полурастрепанная коса скользнула по плечу назад. Через несколько мгновений в комнату вошел Джордж, также в белых льняных штанах и рубашке. Не так быстро, как я привыкла, но вскоре он наклонился к моему уху, поцеловав в мочку.
— Сдавайся. — Шептало с шипением внутреннее ‘я’. — Теплый, живой человечек. Ты даже не представляешь, насколько хорошо и приятно будет…
Я слышала тахикардичное сердцебиение крестьянина. Я слышала его учащенный пульс. А еще я слышала матерившийся голос моего подсознания, метавшегося, словно зверь по клетке.
— Отталкивай сейчас же! Твою мать! Убью!
Нервно облизав свои пухлые губы, Джордж присел на кровать сзади меня, положив руку мне на колено, слегка приподняв подол моего платья. Ни-че-го. Полная пустота. Человеческое тело устроено просто. Оно реагирует на любое прикосновение возбуждением. Мое, вампирское, по уровню взведенности тянуло сейчас на минус зеро. Видимо, эмоциональный фактор не менее важен в занятии любовью. Рука Джорджа медленно, но верно поднималась от колена по внутренней стороне бедра вверх, второй он уже тискал мою грудь, а единственное, что сейчас чувствовала сломанная прежним хозяином игрушка, было отвращение. Я резко скинула его руки с себя, раздраженно выпалив.
— Джордж, я уже все объясняла. Давай ты не будешь бараном у новых ворот. Хватит меня трогать.
