— Я могу ничего не говорить, но раны на моих венах и на шее от серебряного хлыста из подвала. Ты и сама об этом знаешь. В нашем доме нет больше ничего, чем можно было бы оставить незаживающие шрамы.

— Нет! — Вскрикнула я, развернувшись к ней, вырвав из стены канделябр и швырнув его в девушку. — Заткнись! Заткнись! Ты сама себя покалечила и сейчас нагло лжешь. Ты хочешь сгноить меня. Ты хочешь, чтобы в этом доме никто не был счастлив.

Отбросив от себя подсвечник и отерев кровь с губы, Анна холодно процедила сквозь зубы, снова начиная демонически смеяться на последней фразе. — Конечно, конечно. Да, мамочка, я сама себя покалечила. А еще я сама себя девственности лишила. Вот такие дела.

— Ты не доживешь до того момента, пока решишься убить меня. — В мгновение ока я оказалась рядом с девушкой, и, схватив ее за горло, начала душить. — Я первая убью тебя, неблагодарная дрянь, за клевету в адрес отца. Мы тебе дали жизнь! Смей это уважать!

Один удар каблуком в колено лишил меня равновесия. Нависнув надо мной, моя дочь состроила страдальческую мину, а затем рассмеялась.

— Я принимала душ. Он зашел. Думал, это ты. Честно говоря, когда он понял, что не ты, кажется, даже облегчение испытал. Твой моральный компас давит на него с невыносимой силой. Он не может держать себя в руках, и ему хочется выпустить зверя погулять. А с тобой, в силу любви к тебе, он не может этого позволить. Зато я — незаменимая его отдушина. Я люблю жесткость. Я не рыдаю и не размазываю сопли по щекам после каждого удара или горячего секса. Я не заставляю его чувствовать себя виноватым за то, какой он на самом деле. А в истинном обличии он прекрасен. Он — Демон Ночи, и этим он прав. Не знаю, за какие заслуги ты получила такого мужчину, но я раздавлю тебе позвоночник, чтобы он был моим. Я разрушу и твой брак, и твою жизнь, мамулечка, но отец будет моим. Быть может, во мне по отношению к нему и играет какое-то унаследованное от тебя чувство, но мне плевать. Я всегда добивалась, чего желаю и впредь буду. А желать-то мне уже нечего. Видела бы ты, как он предан и благодарен, когда не нужно сдерживаться, бояться причинить боль. Видела бы ты, как он счастлив, когда я сама прошу бить меня. Он нашел, наконец, достойную. Смирись или умри.

Последние слова Анна произнесла, стоя каблуком на моем позвоночнике. Ударив меня ногой в спину для пущего эффекта, она развернулась на каблуках и направилась по лестнице вверх.

Я глубоко выдохнула и, сомкнув веки, закрыла лицо руками, из последних сил держась, чтобы не разрыдаться. В совершенно отупевшее от горя и безысходности сознание не шла ни одна умная мысль о том, что делать дальше и как жить в этом искареженном безумием доме и мире, в целом. Через пару дней я получила письмо от Киры с известием о том, что Деран мертв. Пока она не подозревала о том, кто виновен в случившемся. Ей было попросту не до этого. Боль снедала ее. Зато знала я. Знала и чувствовала свою вину, ущербность и никчемность. Я полюбила чудовище, убивавшее хороших людей, не гнушавшееся состоять в мерзостной связи со своей дочерью, не гнушавшееся даже пытать собственного ребенка, и, благодаря этой любви, наступила и на свою мораль, и на все, во что верила ранее. Так больше не должно продолжаться. Так больше не могло продолжаться… Нагрянули тяжелые времена для меня. Времена поставить окончательную и бесповоротную точку на болезни, чье имя Его Величество, Граф Владислав Дракула…

А через неделю я собралась с силами и мыслями и потребовала развод. Я заранее знала, что отрываю пласт себя, без которого даже дышать не смогу, но это было необходимо сделать. Всем, кто остался дома, было нечего терять, а у меня еще был крохотный шанс сохранить рассудок, потому что, не смотря на все мои ужасные поступки, которые я совершила из-за любви или по причине зашкаливших после обращения эмоций, я никогда не изменяла любимому человеку в нашей же собственной постели, я никогда не избивала любимого человека до шрамов, которые будут заживать несколько лет из-за того, что хлыст был серебряным, я никогда не глумилась над смертью близких моим любимым людей и никогда не убивала ни одного друга любимого человека. И уж подавно, чего я не делала — своими действиями я не доводила людей до гниения и саморазложения сроком в три года, я не прекращала поиски регины, которая, возможно, еще была жива. А самое главное — я не спала с собственным ребенком, при этом нанося ему увечья. Владислав был неисправимым злом. И я знала, на что иду, соглашаясь связать с ним жизнь. Я знала, что будет непросто, но ради любви была готова понять и принять многое. Только вот инцест стал последней каплей… Возможно, я ему тоже опостылела не менее, чем он мне, потому что брак был расторгнут в одну подпись на бумаге за пять минут.

Я уходила в никуда налегке, не взяв с собой абсолютно ничего. Сгущались сумерки. Воздух пах грозой. Небо пронзил разряд молнии, и, постепенно, оно начало затягиваться черным покрывалом. На душе было не менее беспросветно. Мрак снаружи, мрак внутри. А внутри его лежало столько, что, если его вытащить, им можно было обернуть весь земной шар. Замок как-то съежился и начал казаться меньше в размерах, чем был в тот день, когда я только прилетела сюда. И ничего странного в этом даже не было. Просто внезапно он перестал быть домом, и в нем не осталось для меня больше места. На пороге в дверях молчаливо стояли отец и дочь, взявшись за руки. Он не стыдился своих поступков. Король провозглашал инцест в открытую. Одна из моих дочерей, которая осталась в замке, самая младшая из выводка, Каролина, попыталась выбежать за мной и попросить остаться. Девочка плакала. А у меня разрывалось сердце от боли, но я не оборачивалась. Каролина была полным и безоговорочным антиподом Анны. Светловолосый ангел во плоти. Ворониха, дочь своего отца, крепко стиснула плечи Каролины, не позволяя ей убежать за мной.

— Пусть идет, Кар. Туда ей и дорога. Она никогда бы не стала хорошей матерью. — Анна плюнула мне вслед.

Я обернулась назад, окинув последним взглядом замок. На одно мгновение я задержалась взглядом на его лице. Даже после всего, что он натворил, его лицо все также действовало на меня. Опьяняюще, наркотически. Я нервно сглотнула. Нельзя было позволить зависимости и дальше рушить все в моей жизни. С глаз долой, из сердца вон. Я много раз говорила эту фразу, но только сейчас применила ее на деле.

В последний раз я мысленно потянулась к его сознанию, вкладывая все свои чувства в слова.

— Я любила тебя. Безрассудно, больше жизни, ты был моей Вселенной и Богом. У нас могла быть идеальная жизнь. Мы были богаты, имели власть, красоту и вечность впереди. Все миры были у наших ног. Но ты все разрушил. Сейчас я чувствую только скорбь и боль, а я, как мне кажется, заслуживаю большего. Прощай, Владислав. Прощай…

Сухой и надломленный голос произнес лишь одно слово в тот момент, когда я, может быть, все еще хотела простить и все эти грехи, лишь бы услышать раскаяние, лишь бы услышать, что он любит и готов на все, чтобы быть со мной. Да, я была неисправимой дурой. Я хотела забыть все чудовищное, что он сделал, лишь бы знать, что ко мне он относится иначе… Но все, что он произнес, после чего весь мир сжался до единственного слова, было: — Прощай.

Прибавив шаг в никуда, покидая единственное место, ставшее мне домом, я больше не обернулась ни разу…

Сказка снаружи, кошмар внутри. Это было самое верное определение нашим до мозга костей истлевшим отношениям, которые только и умели, что вызывать интоксикацию всего организма… Моего организма. Гроза осветила черный небосвод, и дождь хлынул, как из ведра.

Новый старт и новая жизнь. Как Вы полагаете, с чего подобное начинается? Все верно. Я ушла в Васерию и нашла себе крестьянского тридцатилетнего мужа. Этот мужчина знал обо мне, кажется, все, что только смертный может знать о бессмертном. Он влюбился в меня с первого взгляда, прогуливаясь возле леса рядом с пещерой Андреа и Дерана, когда я прибыла в Трансильванию, спустившись со спины монстра, в прекрасном голубом платье. Даже Джордж Ласлоу, мужчина с человеческой памятью, помнил во что я была одета в день прибытия столько лет назад. Мою же память с каждым часом все больше разъедала боль, выжигавшая в груди огромную черную дыру, которую даже частично не заполняло новое замужество. Разумеется, родственники новоиспеченного мужа и не догадывались о сути моей природы по той простой причине, что не знали королеву в лицо. Поэтому я заплетала волосы в косу, носила просторные холщовые крестьянские платья, днем работала в огороде, а по вечерам — в розарии, и не давала ни единого повода усомниться в том, что я — человек. Джордж, в силу своей любви ко мне, то носил мне козью кровь, то поил своей собственной, чтобы я не оголодала настолько, что явила бы при пожилых людях багровые глаза с вертикальными зрачками или клыки, а родителей Ласлоу на старость лет инфаркт не согнул от того, что сын женился на вампирше. Джордж являл собой идеал любой девушки. Он был добрым и отзывчивым парнем, немного полноватым, что абсолютно не портило его, потому что он был невероятно широк в плечах, а телосложением напоминал русского богатыря. На его широком и добродушном лице были глубоко посажены маленькие, но выразительные голубые глаза, а голову его украшала вьющаяся золотая шевелюра. Веснушки на его лице скорее придавали парню озорной красоты, чем портили. В общем и целом, как я и хотела. Ничего общего с Вороном. Никаких напоминаний о короле. Ни-че-го. Свадьба была не слишком громкой. Просто погуляли всем селом с песнями, плясками, водкой и игрой в карты до рассвета. Поцелуй после клятв верности был воистину вымученным. Как Джордж ни пытался нежно коснуться моих губ своими, баррикады стояли настолько прочно, что я даже челюстей не разомкнула. Что уж говорить о соприкосновении языков. Чтобы хоть один мужчина смог поцеловать меня и углубить поцелуй, в мире должна была бы случиться атомная война. Я и не поняла, в какой момент жизни так сломалась, что для меня стала невозможной не только фактическая измена сексом, а и даже измена прикосновением. Тем прикосновением, от которого можешь получить чувственное наслаждение. Гулять с Джорджем по деревне за ручку мне ничто не мешало, но сразу после свадьбы я сказала ему, что если он попробует прикоснуться ко мне в сексуальном отношении, он сгниет через три года. Все еще горевшая по бывшему, я лицемерила как могла. Еще тогда, когда Владислав рассказал, что мой организм обладает сильнейшим иммунитетом против трупных ядов и бактерий, и именно поэтому я не сгнила, как Дизара, он намекнул, что мое тело само по себе является еще и антидотом против подобного заражения. Слишком поздно я узнала, что могла бы спасти жизнь Дизаре, если бы вколола ей свою кровь. Факт того, что сама я — противоядие от гниения после физической близости с вампиром, делал меня самым чистым вампиром в мире. Мой организм мог даже вылечить от болезней человека, но что я могла поделать? Я могла притвориться, что начинаю новую жизнь с новым человеком, но не могла притвориться, что люблю его настолько, чтобы желать. Желание, влечение, томление… Все это привязалось к единственному во всех мирах, и, чем сильнее я его желала, тем меньше обращала внимание на привлекательность других мужчин. Потому что, в конце концов, когда один мужчина медленно и верно становится всем в жизни, остальные обесцениваются до статуса ничтожных пустышек. В результате, я перестала всех представителей сильного пола и вовсе за мужчин считать. Они были просто какими-то нелепыми амебными существами, посланными, чтобы разредить популяцию женщин, как разрежают морковку от лука. И, может быть, он вышел из моей судьбы и перестал ей быть, но это ничего не меняло, потому что глаза, тело, мозг, душу и сердце не обмануть. Они желали того, на чем сейчас стояло табу. И им было плевать, что я устроила это табу. Мои чувства восставали поперек меня все два с половиной месяца, что я жила вместе с Джорджем. Тем временем, мир не мог продолжать существовать без королевы. Владислав вскоре женился, и, самое главное во всем этом, для меня было, что его женой стала не Анна. А на личность новой королевы, если это была не моя дочь, мне было ровным счетом плевать.