— Так можно быстро сгореть. — Он присел на кровать рядом и положил руку мне на колено, постепенно заводя ее под подол платья кофейного цвета.
— Я тебе руку сломаю. Серьезно. У меня на руках дочь. Триста какая-то по счету. Я понимаю, что все мужчины думают исключительно нижней головой, но убери свои бледные пальцы. Если ты сейчас начнешь, и я к тебе полезу под ремень, мы же ни за что не остановимся, пока вся кровать не окрасится в красный от моей крови. Дела есть. Важнее игр самки и самца.
— Да ты стала убежденной матерью за несколько дней. Куда исчезла моя богиня секса, которая никогда мне не отказывала? — Огорченно присвистнул муж.
— У нее появилась ответственность. Но тебе никто не мешает. Становись убежденным отцом. — Я кивнула головой в сторону тумбочки. — За дело, папочка, вон бутылочка с соской. Иди хватай шестьсот последнего голодного и вперед.
— Ну уж нет, птичка. Я их зачал. Возиться теперь тебе. Подключай слуг. Я - пас. С бумажной волокитой ты мне не помогаешь, поэтому свои материнские обязанности ты будешь исполнять самостоятельно.
— Будто бы я чего-то другого ожидала. — Я фыркнула, кидая в мужа приготовленным ему мной еще днем, черным халатом. — В таком случае, в душ, кукушка. Минут через сорок я заканчиваю.
Поймав халат левой рукой, он склонился ко мне и прошептал на ухо. — Приходи ко мне, моя бабочка. Я знаю, что ты устала настолько, что твое тело уже готово к подчинению и грязному низменному использованию. А оно будет настолько медленным, что ты задохнешься. Я задену каждую струну твоего изнемогающего тела. И тогда просьбы о пощаде не сработают, потому что я грубый, жестокий и беспринципный. Настолько, что уже сказал все, что мог, чтобы ты пришла. Теперь у тебя не хватит сил отказаться.
С лукавой ухмылкой он закрыл за собой дверь.
— Ну еще чего, малышка! — Я возмущенно разговаривала с ребенком, адресовывая речь самой себе. — Что он себе вообще думает? Что я пойду к нему? Он только что сказал, что все дела, связанные с детьми, которых мы сделали вместе, касаются только меня одной! Ты представляешь? Когда вырастешь, знай. Твой отец — ужасный человек. Он — эгоист, Нарцисс до мозга костей, садист и… И… И… И у тебя будет счастливая жизнь, доченька. Потому что мама любит папу. И всегда будет любить. Во всех мирах, реинкарнациях и временах.
Уложив ее на кровать, я наблюдала настоящее чудо. Лапки медленно постепенно превращались в маленькие ручки и ножки. Исчезли крылья и хвост, исчезла демоническая физиономия. На кровати, свернувшись калачиком, лежала маленькая темноволосая и зеленоглазая девочка на вид трех годиков отроду. Создание было настолько неимоверно прекрасным, что я засмотрелась. Гладкая бледная кожа, шелковистые черные волосы и большие зеленые глаза. Девочка напоминала ангела. Плод неразбавленной истинной, пусть и сумасшедшей любви. Острые скулы, тонкие губы и иссиня-черный цвет волос делали ее настолько похожей на Владислава, что я даже забыла, как дышать. Но глаза были моими. И пусть только лишь глазами напоминая мать, девочка унаследовала лучшие черты и от меня, и от него. Посмотрев на меня осмысленным взглядом, она с запинкой по слогам произнесла.
— Ма-ма, а что та-ко-е са-дист?
Наверное, я покраснела до корней волос. Наскоро склонившись и поцеловав принцессу в лоб, я произнесла. — У тебя впереди все время мира, чтобы узнать и это, и много других нехороших слов.
Я вытащила из гардероба одну из своих кофт. Для маленькой регины она стала аж целым платьем, едва была накинута на ее худенькие плечики. — Спокойной ночи, принцесса.
— По-ка, мам.
Напоследок я зашла в лабораторию и проверила остальных. Все семьсот и один висели под потолком и спали, зацепившись когтями за выступы. Регина стала первой, опередив братьев и сестер на день в обретении человеческой формы. Но это значило, что за ней постепенно все станут называемыми условно людьми. Жизнь, определенно, налаживалась. Мои дети были готовы превратиться в людей, душевные боли улеглись и не поднимали голову, а муж забыл полотенце. Последнее оказалось не продолжением фразы, а случайно мелькнувшей мыслью в голове. И я снова закатила глаза. Я очень сильно сомневалась, что это было случайно…
Я спустилась на девятый этаж вприпрыжку, держа в руках белое махровое полотенце, и приоткрыла дверь в ванную. Владислав стоял ко мне спиной. Идеально ровная, сильная и прямая спина Мастера. Я подошла вплотную и коснулась ее полотенцем. Это было сродни чему-то невыносимому. Поднявшись на пальчиках, я касалась полотенцем его спины, стирая мыло, чувствуя кости позвоночника руками наощупь.
— Лора. — Он обернулся ко мне лицом, улыбаясь в полуоскале. — Полотенце изобрели стирать не мыло с тела, а воду.
— А есть разница? — Я глубоко дышала, а перед глазами поплывший мир окрасился ало-багровыми оттенками.
— Для тебя здесь и сейчас точно нет. Что с детьми?
— Регина приняла человеческую форму и заговорила. Остальные спят в лаборатории на манер летучих мышей.
Я опустила взгляд в пол. Грудь моя вздымалась от каждого вдоха, а щеки предательски полыхали… Видеть мужа обнаженным — окончательное расстройство для не слишком-то здоровой психики.
Он втащил меня за руку в ванную. Я не сопротивлялась. Вжав меня спиной в кафельную плитку, на которой были изображены алые паруса на голубом небесном фоне, он коснулся моей груди руками через шелк платья. Я отвернулась от него, склонив голову к плечу и тяжело дыша с каким-то ноющим звуком. Одним резким движением рванув тонкий шелк, Владислав избавил меня от необходимости носить платье. Его колено уперлось мне между ног, и я застонала, чувствуя, как от надавливания коленной чашечки в самый эпицентр боли и наслаждения, начинаю пульсировать и покрываться жаром всем организмом. Он вцепился губами в мой полуоткрытый рот, в то время как его руки терзали мою грудь до тех пор, пока соски окончательно не затвердели. Тогда, сорвав с меня белье, он закинул мою ногу себе на бедро и вошел в меня. Теплая струящаяся вода приятно ласкала кожу, мыльную и перламутровую. Его поцелуи то и дело перемежались укусами, сочетая боль и наслаждение таким способом, что можно было сойти с ума. Мои мокрые волосы оказались достаточно тяжелыми и прилипли к груди. Я медленно откинула их назад, открывая грудь его вожделевшему взору, окатывавшему меня потоками огня. С каждым движением я все сильнее ударялась затылком и поясницей о твердый кафель, пока лавина огня не сшибла рассудок нам одновременно. Не в силах отдышаться, мы кричали в полный голос, вцепившись друг в друга до кровавых царапин. Это была эйфория. Но настолько подпорченная безумием, что ничего сильнее этого уже не могло быть по мощности разрушения и созидания.
— Тебя Дьявол создал, это факт. Ты невозможный. По-моему, я однажды умру с тобой рядом находясь. — Прохрипела я, пытаясь задышать.
— Знаешь, тебя и твою вагину тоже не ангелочки ваяли. Мне пятьсот лет, а мыслей умных в голове не остается, когда тебя вижу. Сплошное желание обладания. День и ночь. Как отрава, как лихорадка. Мысль, что если хотя бы день не буду владеть твоим испорченным лоном, этот день будет прожит зря.
— И что нам с этим делать? — Я коснулась его лба своим, все еще тяжело дыша.
— А что мы можем? Мне снова было мало. Иди сюда.
Наши тела соприкасались. Я чувствовала своей грудью его грудь. Тело окутывало состояние религиозного оргазма, в котором я тонула, не желая всплывать. Неужели в той человеческой жизни я могла подумать, что хоть кто-то сможет заменить его хотя бы на половину процента? Он был одним на всей Земле, во всех мирах, и это было для меня роковое. Выше жизни, смерти и всего земного и неземного, божественного и дьявольского. Лед и пламень. Мое черное солнце.
Я спустилась поцелуями по его груди и животу вниз и встала на колени. Меня не надо было к этому принуждать больше. Я хотела этого сама. Поглотить его, раствориться в нем, как только смогу и плевать, что сейчас много кто мог бы прочитать мне энциклопедию нотаций о душевном разложении из-за привязанности. Несогласные пусть в аду горят. Да, мне сшибло мозги напрочь в тот теплый майский день, но я от этого не страдала, я этим упивалась. Я лишь хотела сделать все, чтобы мой цыганенок никуда от меня не делся.
