— Хорошо. — Он отступил на шаг и опустил взгляд, выпуская меня, но даже не смея смотреть мне в глаза. — Уходи к Гэбриэлу, если ты, действительно, этого хочешь. Ты свободна, а антидот при тебе. Можешь вколоть его когда угодно и избавить себя от проклятия оборотня.
— Вколю. — Я утвердительно кивнула, а злобные слезы уже потекли по моим щекам. — Вот только Луна выйдет из-за туч, убью тебя, а потом вколю. И заживу нормально. Не думая. Не вспоминая. Не наступая себе на горло. Не чувствуя, что каждый раз даже в журналах моего мира встречая фотографии Румынии, как переворачивается что-то внутри. Не чувствуя здесь себя дома, больше, чем дома. И, да, после этого, я, наконец, смогу позволить себе, пока никто не видит, оплакать твою дерьмовую жизнь, которая ломаного гроша не стоит. Потому что, пока ты жив, я обречена бояться, строить преграды и начинать верить в собственную ложь. А правда неприглядна и омерзительно проста. Гэбриэл дорог мне, как друг, но даже своему лучшему другу я не могу сказать, что я настолько сумасшедшая, что даже после всего, что ты сделал, я хочу найти для тебя искупление, а все мое нутро голосами в моей башке кричит мне, пусть и издевками, но намекая на то, что я вслух никогда никому не скажу, кроме тебя. Будь ты проклят, но я скучала… Даже по этой бессовестной грубости, черствости и холоду. Из всех хороших людей моего мира мое сердце тянется к тому, кто меня растоптал и уничтожил. Ну, а мой страх перед тобой, который каждый живущий принимает за страх, как он есть… Но, на самом-то деле, не тебя я боюсь, а себя. Потому что видя тебя, я в пропасть срываюсь, но как бы черна ни была бездна, Господи… Как я хочу в нее провалиться… Так хочу, что нет сил жить, функционировать и нормально существовать. Все! Как легко проклинать и заставить других поверить в то, что ты, действительно, думаешь, что говоришь. Но при тебе я врать не могу и не хочу. Поэтому, да, я хочу твоей смерти, пока ловушка чувств к тебе, которые я отгоняю пинками, коварной удавкой еще не затянулась на моей шее так, что дышать мне не позволит. Я не хотела сюда ехать. Потом не хотела появляться у тебя дома. Потому что не желала вспоминать, что я панически начинаю ощущать, глядя на твой треклятый профиль. Не могу смотреть в твои глаза и видеть в них знаки судьбы. Видеть в них, как планеты выстраиваются в ряд парадом, а звезды сыплются с небосвода огненными потоками, а все потому что я… Люблю тебя. Морального урода и растлителя малолетних… Что теперь-то?
— Лицемерие и ложь не в моде. Хватит бежать от себя… — Он склонился ко мне вплотную.
— Да у меня больше и нет сил бежать. Сопротивление высасывает все силы из моего тела. Я не могу бороться с тобой. И, к своему ужасу, не хочу. Кардинал Джиэнпиро был прав. Я погублю и себя, и наше с другом дело, и самого Гэбриэла вместе с его репутацией. Потому что я — никчемная слабачка. И гореть мне в аду. — Вцепившись замерзшими пальцами в его волосы, собранные в элегантный хвост, я позволила себе впиться в его губы, ощущая вкус сандала и ядовитой горечи, смешанной с едкой полутошной сладостью. Эти губы — единственное, чего я так страстно желала, но никому не могла в этом признаться. А с монстром признания были ни к чему. Аморальный никогда не осудит аморальность, а живущий вне рамок никогда не будет тебя в них загонять. Этот поцелуй стал первым моим свободным поступком — поступком моей собственной воли. Едва дыша, он прошептал.
— Поднимайся в комнату за дверью из красного дерева на семнадцатом этаже. Там ты найдешь, во что переодеться. Буду ждать тебя на балконе с видом на сад на восьмом. Станцуем вальс. А потом можешь уходить…
В комнате, куда меня отправил граф-вампир, на кровати оказалось бежевое из шифона и шелка платье в пол с открытыми плечами, тугим корсетом со шнуровкой на груди и внушительным разрезом до бедра со стороны левой ноги. Подол платья был расшит серебряными и золотыми нитями. Платье оказалось впору. Скользкая ткань холодила кожу, но я даже не могла сказать, приятно это или вызывает дискомфорт. На прикроватном столике я обнаружила шпильки для волос и длинные увесистые золотые серьги. Воспользовавшись и припасенными, словно он заранее знал, что я приеду, духами и помадой персикового цвета, я надела бежевые туфли на высоченной шпильке, и, придерживая подол, спустилась вниз, на восьмой этаж, к балкону с видом на сад…
Перегнувшись через парапет, вампир стоял ко мне спиной, чуть сгорбившись. Но едва заслышав мои шаги, он обернулся в мою сторону. Я вышла из тени колонны и опустила взгляд, не зная, что сказать и не выпуская из рук краешка подола.
— Ты — венец чистой и непорочной красоты. — Тихо произнес он. — Посмотри мне в глаза.
Когда я, наконец, осмелилась поднять взгляд, этот мужчина уже стоял вплотную ко мне. Положив руку на мою поясницу, он повел меня в центр балкона и закружил под мотив непонятно откуда зазвучавшего венского вальса ‘Hijo de la Luna’. На небе светили звезды. Золотые на синем, и ярче всего сияла Аврора — предрассветная звезда. Утренняя звезда бессмертного бытия и несбыточного счастья…
Сама не успев заметить, как это произошло, я внезапно обнаружила, что склонила голову к плечу графа, а его руки на моей талии и вовсе так крепко прижимали меня к нему, что о свободе воли и решений можно было напрочь забыть навсегда.
А через пару часов он покинул меня с гнусным для меня самой осознанием, что даже если сегодня Луна будет полной, и я завершу трансформацию в чудовище, даже если смогу сделать то, для чего нас с Ван Хельсингом сюда направил кардинал Джиэнпиро, я себя никогда не прощу. С другой стороны, если не сделаю, если я предам своего лучшего друга и наставника, его лишат работы и крыши над головой. Принятие решения давило грудь до такой степени, что становилось больно дышать. И что кошмарней по сути?.. Что из-за тебя человек, который тебе доверяет, лишится всего в жизни? Или что умрет тот, другой, заклятый его враг, но… Ставший для тебя смыслом бытия?.. В одном лишь я была уверена абсолютно точно. Другой дом и работу найти сложно, но можно, а обмануть смерть нельзя. И пусть Гэбриэл никогда меня не простит… Я смирюсь с этим и буду жить дальше, всю жизнь с этой опустошающей болью в сердце. Но если умрет тот, кого я тщетно пыталась возненавидеть все эти годы… Душой я умру вместе с ним…
Спустившись через несколько томительных часов в подвал, я обнаружила стеклянный гроб и короля проклятых в нем. Он спал, и выражение лица его было умиротворенным. Порочное, но прекрасное дитя тьмы. Рука сама по себе потянулась коснуться темных прядей волос, обрамлявших бледное лицо заостренных черт… Но, наткнувшись на преграду, принявшую форму крышки гроба из стекла, я пришла в себя и скоропалительно покинула подвал, заприметив тот самый алтарь, клетки и пыточные инструменты в них, запачканные багровыми следами запекшейся крови. Повеяло холодом, и мне мгновенно стало грустно и тоскливо от осознания того, что каким бы прекрасным внешностью и манерами этот мужчина ни казался, его душа очернена настолько, что перестать быть чудовищем он уже не сможет никогда…
Когда часы пробили без четверти полночь, явился мой изрядно потрепанный, но не побежденный друг, ужасно извиняясь, признавшись в том, что целый день катался по полу в гостиничном номере отеля в Бистрице, свернувшись в три погибели, пытаясь справиться с осознанием собственной никчемности и убогости, и с внушением вампира, работавшим безотказно и побуждавшим так думать о себе. И сразу же, как только удалось побороть сдавливавшее череп принуждение, он вскочил на коня и примчал сюда. В этот раз полную, пусть и немного пошедшую на убыль, Луну тучи не скрывали. То ли граф-вампир все еще не проснулся и не подумал о том, что нужно бы что-то сделать, чтобы одна девушка в его замке не стала вервольфом, то ли он доверял мне и знал, что я не смогу его убить… Упав на пол, я забилась в конвульсиях до пены изо рта. Каждая кость в моем теле, казалось, выгнулась в противоположную сторону, причиняя невыразимые муки боли, а затем я просто скинула с себя человеческую кожу. Точнее будет сказать, она сама облезла и опала клочьями к моим когтистым лапам, в которые превратились ноги, и я проросла шерстью из-под нее.
