Только тогда я осознал две вещи – насколько болезненна моя рана, кровоточащая и сводящая с ума, и как прекрасна моя спасительница, без лишних слов впустившая в свой дом пирата и пустившая солдат по ложному следу. Золотые волосы, светлые зелёные глаза, нежные розовые губы бантиком, нежная кожа, маленькие ямочки на щеках… Не иначе, как милосердный ангел спустился на землю в ту ночь и взял меня под своё крыло.
Эмма, она сказала, что её зовут Эмма. Ещё рассказала о том, как переехала в Луизианну из Руана после смерти родителей. На мой вопрос о том, где она так хорошо научилась говорить по-английски, она ответила, что долгое время по приезде работала прачкой у одного ирландского купца, живущего в Новом Орлеане, оттого и выучила язык. Теперь же она расписывала витражи и посуду, этим и зарабатывала на жизнь.
Но более всего меня поразила безграничная доброта этой женщины. Она отважилась прийти ко мне на помощь когда, казалось бы, должна была поступить с точностью наоборот. По её словам, она не могла позволить толпе вооружённых до зубов солдат наброситься на меня одного, раненного и загнанного в угол. Эмма обработала мне рану цветочным настоем и зашила её так аккуратно, словно той и не было никогда. Каждый день она меняла мне компрессы и поила отваром, утоляющим боль. Она постоянно интересовалась моим самочувствием, не верила, когда я отмахивался простым «Я в порядке», а в первые дни не отходила от меня ни на шаг. Не знаю, откуда она узнала о моей любви к яблокам, я не говорил, но каждый день она мне их приносила.
День ото дня мне становилось лучше. Я понимал, что маленький домик скромной художницы – не самое надёжное убежище, и что рано или поздно мне придётся его покинуть. Но чёрт побери, как же мне нравилось находиться в нём! Эмма поведала мне о своей заветной мечте – стать актрисой, и в подтверждение этого каждый вечер разыгрывала коротенькие сценки, пантомиму. Словно Шахеризада, она пересказывала мне сюжеты разных книг, легенды, баллады. Удивительно, как женщина может быть такой образованной и талантливой! Помню, мы даже песни сочинять пытались. Да, я понял, что обрёл в лице Эммы друга, настоящего друга, который рождается один раз в двести лет. Потому я, как мог, оттягивал момент нашего расставания, который был неизбежен.
Однажды я наблюдал за тем, как Эмма расписывает кувшин. Золотые локоны струились по её чуть приоткрытым розовым плечам, и в свете горящих свечей становились похожими на нимб. Она проводила кистью линии на кувшине, отчего напоминала богиню, творящую новый мир, прекрасный, как она сама. В своём скромном бежевом платье, подчёркивавшем осиную талию, с распущенными волосами, с бархатными ладонями и тонкими запястьями, перепачканными краской, она была краше всех принцесс, грациознее всех королев. Я осторожно подошёл к ней и заглянул сзади. Штришок за штришком Эмма вырисовывала цветущую розу на кувшине. Она почувствовала, что я стою за ней и повернулась ко мне. Минуту мы просто смотрели друг другу в глаза… и словно молния сверкнула между нами!
Я потянулся ближе к Эмме, схватил её за талию и впился ей в губы. Она не стала сопротивляться. Я гладил её пальцами по тонкой шее, прижимался к упругой груди, осыпал её лицо поцелуями. Эмма отвечала мне взаимностью, и она была столь мила в своей неопытности и непорочности, что неосознанно разжигала неистовое пламя в моём сердце. В тот вечер я сорвал настоящий приз – её невинность.
С тех пор мы проводили ночи вместе, десять, может, двенадцать ночей. Эмма отдавалась мне с радостью, говорила, что со мной смогла ощутить вкус любви в полной мере. Мы растворялись в наших чувствах без остатка, упивались любовью. Но эта райская нега не могла длиться вечно. Мне пришла пора покинуть Новый Орлеан. С Эммой я проводил меньше времени, чем обычно – я ходил в порт, беседовал с торговцами и трактирщиками, в надежде разузнать что-нибудь о способах добраться до Тортуги, она тоже куда-то постоянно исчезала. У нас оставался один – единственный вечер, когда мы могли побыть в компании друг друга. Сперва мы долго гуляли по безлюдному берегу, слушая плеск морских волн и провожая садящееся за горизонт солнце. Эмма рассказывала мне какие-то смешные истории, как всегда. Она была мила и весела. Я подарил ей шкатулку в форме ракушки, чтобы она всегда помнила обо мне. Эмма смахнула слёзы и прижалась ко мне. Я сказал ей, чтобы она не грустила понапрасну, ведь я – ужасный человек, убийца и грабитель, и что мне не место подле ангела, а она ответила, что во мне есть свет, что его немного и для глаз посторонних он недоступен, но он есть. Право же, я о себе столь хорошего мнения сам ни разу не был…
Та ночь была лучшей из всех, что мы провели вместе. Небо и звёзды, его дети, были свидетелями нашей страсти. Мы были единой душой, единым телом, единым сердцем. Она всецело принадлежала мне, а я – ей. Внутри нас горел огонь, который ничто на свете не было в силах потушить. Наша любовь в тот миг была сильнее людской ненависти, глупых предрассудков, зависти и вероломства. Наша одержимость друг другом достигла своего апогея… Лёжа под звёздами, я признался Эмме, что хотел бы от неё детей, ибо только такой чистый и непорочный цветок достоин того, чтобы оставить кого-то после себя.
А на утро наступил тот самый момент, который стал неизбежностью. Я прощался с Эммой и пообещал ей, что обязательно вернусь и заберу её с собой. Сказал, что ей больше не придётся расписывать тарелки за сущие гроши, и что покажу ей разные страны и города, научу её ездить верхом, стрелять, плавать, фехтовать, метать ножи, и что обязательно сделаю её актрисой, как она и мечтает, а она пообещала не забывать меня ни на секунду и написать мой портрет в образе морского царя. Долго мы не решались разжать руки, словно старались сохранить тепло. Напоследок она поклялась мне, что будет любить лишь меня одного… Когда корабль уходил всё дальше от берега, а силуэт Эммы становился всё меньше, я тоже принёс клятву, которую никогда не приносил раньше – вернуться и найти Эмму во что бы то ни стало.
Барбосса замолчал. В несколько глотков он опустошил кружку, а затем снова наполнил её. Джек внимательно следил за капитаном, он никогда не видел, чтобы тот так много пил и говорил одновременно.
- Через год я снова приехал в Новый Орлеан. – продолжил Гектор. – Я сгорал от нетерпения, так страстно желал увидеть Эмму, ощутить тепло её тела, пригладить её шёлковые волосы, заглянуть в её ясные глаза. Я добежал до её домика, но никого в нём не обнаружил. Более того, на двери висел огромный замок, покрытый слоем пыли, толщиной в палец, и паутиной. Эмма больше здесь не жила. Я обошёл весь город, опросил всех, кто мог хоть что-нибудь знать, но всё без толку. Я искал Эмму больше месяца, но не нашёл ни одной ниточки, которая могла бы вывести меня на неё. В отчаянии я подумал, что она умерла, и хотел хотя бы возложить букет её любимых белых роз на её могилу. И знаешь что, Джек? Я не нашёл даже места её последнего пристанища! Ни живую, ни мёртвую, я не нашёл Эмму! Я и сейчас не знаю, где она, что она, жива ли она!
Я вспомнил, как она клялась, что не забудет и дождётся. Боже, каким же ослом я был! Я поверил ей на слово! Для той, что грезила театром, врать и притворяться, изображать любовь – необходимые навыки для построения удачной карьеры. Может, она успешно реализовала их, отточив на мне, и сейчас ей рукоплещет публика по всему Старому и Новому Свету. А может, она не стала терять времени в ожидании пирата, и выскочила замуж за постановщика пошлых пьесок, или за смазливого бездарного актёришку, с которым теперь выступает дуэтом: «О, мой Ромео, я за тобой иду на небо!». Вокруг неё, быть может, сейчас увиваются молоденькие поклонники, дарят дорогущие подарки, возможно, кому-то удалось затащить её в свою постель… В любом случае, если она хотела разбить моё сердце вдребезги, то ей удалось это на славу. Я ненавижу эту женщину, Джек. То, что она сделала, простить нельзя. Она – роза с ядовитыми шипами. Она носила передо мной маску ангела, но теперь я знаю правду. Живую или мёртвую, я никогда не прощу Эмму, никогда.
