– В Ленинград… – протянул комендант не то удивленно, не то восхищенно. – Ну, желаю вам, желаю… – И он потряс мою руку. – Вагоны уже на путях, вы прямо и садитесь.

Выбравшись из землянки, я пошел вдоль линии отыскивать мои вагоны и нашел их в тупике: три классных вагона дачного типа. Я залез в третий вагон. Там было уже полно народу. Сидели и лежали на нижних, верхних и багажных полках. Где-то в середине купе горел свет. Я протиснулся туда. На столике у окна лежал громадный кусок стеарина. Его прорезала нитка, и эта огромная свеча горела ровным, немигающим светом.

На скамье, с краю, сидел пожилой боец. Он держал между коленями котелок с водой и размешивал в нем какой-то концентрат. Над котелком вился пар. Боец подвинулся, и я присел рядом. Мешки с трудом засунул под скамейку.

– Ты что же с такими мешками путешествуешь? – спросил он меня.

– Своя ноша не тянет, – ответил я.

– Это так, – согласился пожилой боец, – а только солдату лишние вещи – обуза,

– Далеко еду, вот и вещей много, – отозвался я.

– Отвоевался, что ли? – спросил боец. – В тыл?

Я знал элементарное правило фронта – не говорить попусту, куда едешь, но все же сказал:

– В Ленинград.

– В Ленинград! – Боец перестал мешать кашу, разжал ноги и поставил котелок на пол. – Н-нда-а…

– Как же туда ездят теперь, в Питер? – спросил кто-то с верхней полки.

– Самолетом или через Ладогу, – ответил я.

– Во куда немца допустили… – прозвучал голос сверху.

– Кто допустил? – оборвал его хриплый, простуженный бас тоже сверху. – Ты и допустил!

– Может, и я, – беззлобно согласился первый. – Я допустил, я и вышибать буду.

– Вышибало! – ответил ему тот, сверху.

– А я там жил… – мечтательно произнес пожилой боец. – Цельных три года прожил… Какой город… Ленинград…

– А у меня жена там, – вздохнул боец, сидящий в углу у окна. – Более месяца ничего не имею. Последний раз писала, что кошку съели… Эх-х!..

Я молчал. Я думал о том, что сказал только одно слово – «Ленинград» – и не было около меня человека, который как-нибудь не отозвался бы на это слово.

Внезапно вагон толкнуло, очевидно прицепили паровоз. И мы поехали.

– Вы ложитесь, товарищ, – предложил боец, вставая. – Дорога ваша дальняя. Отдохните.

Я поблагодарил, но спать мне не хотелось. Я протиснулся к окну. За окном была ночь, и снег казался сероватым. Я постоял немного у окна и вернулся на свое место. Только поздно ночью меня сморил сон, и я уснул, опустив голову на плечо пожилого бойца.

Под утро поезд остановился на вокзале маленького городка. Я там уже бывал однажды. Этот городок произвел на меня впечатление чего-то далекого и мирного. Его ни разу не бомбили. Я уже отвык от таких мест. Я шел по тихим, занесенным снегом уличкам и смотрел на целые стекла в окнах. Здесь не было разрушенных домов, не было труб, одиноко торчащих из кучи камня, и черного, опаленного снега. Не было всего того, к чему я уже привык. На окнах висели занавески, и ребята катались на коньках по пруду, и по улице шла женщина с ведрами на коромысле. На заборе висела афиша Театра оперетты. Рядом висела другая – о танцах после концерта в клубе маслозавода.

Хорошо было попасть в этот городок утром: ночью затемненные слепые окна напоминали бы мне о войне. Сейчас городок казался оазисом в бескрайней пустыне…

Я медленно шел по улице к тому перекрестку, где был контрольно-пропускной пункт и где я должен был ловить попутную машину. Шел, часто останавливаясь: было очень трудно тащить мешки.

Начальник КПП – старший лейтенант – долго проверял мои документы. Потом он улыбнулся и сказал:

– В разные места людей пропускал, а вот в Ленинград – давно не приходилось. Вы пойдите, товарищ командир, вон в тот дом, отдохните. А я вас на первую машину посажу.

Я пошел в дом и только успел снять мешки и полушубок, как прибежал боец: попутная машина ждала меня.

Когда я забрался в кузов, на тюки с обмундированием, и машина тронулась, старший лейтенант крикнул мне:

– Привет там Ленинграду!

В район авиационного базирования я приехал поздно и с трудом устроился на ночевку. В деревне, где помещался штаб, все было переполнено. Пришлось долго путешествовать со своими мешками от дома к дому. Обошел домов восемь, прежде чем нашел место для ночлега. Хозяева положили меня в маленькой кухоньке на короткой и узкой скамейке. Я так устал и промерз, что заснул тотчас же, как лег.

Утром пошел к начальству. Майор встретил довольно приветливо, взглянул на документы, но сказал, что, к сожалению, мало что может сделать, так как самолеты, совершающие рейсы в Ленинград, находятся в ведении гражданской авиации. Правда, их штаб расположен на территории его района, но с непосредственным подчинением Москве. Словом, мне надо пойти поговорить в штабе, а если ничего из этого не выйдет, то тогда майор попробует помочь.

Я пошел в штаб гражданской авиации, но и там ждало разочарование. Сказали, что самолеты в Ленинград идут из Москвы переполненными и часто вообще не приземляются здесь.

Пожалуй, только журналисту знакомо то особое ощущение тревоги, нетерпения и сокрушенности, которое приходит тогда, когда тебе надо, необходимо попасть на место событий, а ты не можешь туда попасть. Тебе надо, надо, надо быть там, а ты стоишь на вокзале – и поездов нет, и ты стоишь у дороги, а попутных машин нет, и ты сидишь в машине, но она не может проехать, потому что дорога раскисла и по ней даже вездеходу не пройти… И тебе горько, очень горько. Тебе кажется, что ты уже опоздал, безнадежно опоздал и тысячи, десятки, сотни тысяч людей не узнают о тех событиях только из-за тебя, из-за того, что ты опоздал. И хочется идти, бежать по шпалам или по дороге или месить непролазную грязь на трассе, но только двигаться, двигаться, приближаться к цели.

Сейчас я испытывал это чувство острее, чем когда бы то ни было, потому, что без самолета не мог и на метр приблизиться к цели, и потому, что целью этой был Ленинград, сражающийся Ленинград, о котором так много хотели узнать бойцы моего фронта. И еще потому, что там жила она, Лида…

Я снова пошел к майору. Он посоветовал мне идти домой и позвонить ему утром из штаба.

Я вернулся «домой». В домике, кроме хозяев, жила семья, эвакуированная из Ленинграда: мать и дочь.

Когда я пил чай, в кухню вошла мать – женщина лет пятидесяти, с худым желтым лицом и седыми волосами.

– Вы извините, – сказала она, – я слышала, вы – в Ленинград? – Она села возле меня, положив на стол тонкие руки. – А я уже два месяца как оттуда. И все места себе не нахожу… Так бы и пошла пешком обратно…

Потом пришла ее дочь, маленькая женщина с кукольным, удивленным лицом. Обе они наперебой рассказывали мне о пережитом.

Я спросил, почему же они тогда так рвутся в Ленинград.

– Ну, – ответила мать, – ведь это же наш город…

Потом я сидел у окна и смотрел на пролетающие самолеты. Мне казалось, что все они летят в Ленинград. Я думал о том, что мог бы быть в одном из них, и тогда через полтора часа я был бы уже в Ленинграде.

Я снова отправился в штаб гражданской авиации. Но там мне повторили то, что я уже слышал утром. Я бесцельно побродил по деревне, вернулся засветло и рано лег спать.

Утром позвонил майору. Он ответил, что говорил обо мне в штабе, но там не знают, когда будет самолет.

Я не пошел больше в штаб, а направился прямо на аэродром, чтобы узнать, не ожидают ли самолета.

На площадке аэродрома было пустынно, и, только приглядевшись, я увидел боевые машины, замаскированные хвоей.

Я спустился в землянку оперативного дежурного.

Он не сказал мне ничего утешительного. Вчера самолетов не было, а будут ли сегодня – неизвестно.

В это время я услышал нарастающий гул. Я выбежал из землянки и увидел три самолета, снижающиеся над аэродромом. Через несколько минут самолеты сели, и три летчика направились к землянке.

– Куда? – спросил я стартера.

– На Питер, – ответил тот. – Вот подзаправятся и полетят.