Корабли ушли вверх по реке.
Перед этим полуостровом мы чуть не умерли от усталости. Спать хотелось ужасно.
– Потерпи, Лу, – сказала печально пришедшая в сознание мама, лежавшая рядом. – Уже недолго осталось.
– Ничего себе утешение! – хмыкнула я.
Мы с мамой попросили подтащить нас ближе, чтоб мы могли стрелять из отобранных у убитых ружей, если у отца, Мари и телохранителей дело не пойдет. Впрочем, Мари также только прикрывала их с мушкетами.
Затея была авантюрой.
Но мы настолько одурели от усталости и боли, что навалились на заставу, пользуясь тем, что их наверху было лишь двенадцать человек, и ни о чем не думали. Даже о том, что остальные, наверное, были где-то в хорошо скрытых землянках, которые мы ночью так и не нашли.
Но я махнула рукой и приказала атаковать, надеясь на то, что вход в землянки обнаружится, и китаец, индеец или я сама сумею перекрыть их.
Мы открыто сняли их в три залпа, выбрав позицию, сменив винтовки только один раз.
Они даже не успели развернуть пушки.
Вылезло еще два человека, но их убили ножами индеец с китайцем под шумок.
– Мать твою! – сказала я, видя, как открывается покрытая дерном крышка прямо из-под земли.
А потом из-под земли полезли люди из какого-то хода, и началась жестокая рукопашная.
Не знаю, чем бы это кончилось, если б индеец и папа с Мари не подтащили к входу в это отверстие, которое мы с китайцем к этому времени еле удерживали, их пушку с картечью, и бахнули из нее вниз дулом. А потом скинули вниз, пользуясь перерывом, бочонок с порохом, и закрыли крышку, поджегши короткий фитиль.
Напрасно папа это сделал.
Там рвануло так, что нас подбросило метра на четыре в воздух, хотя мы отбежали, а земля ушла из-под ног.
Оказывается, это мы сообразили после, там они замаскировали пороховой погреб и арсенал. Во-первых, чтоб дождь не промочил порох; во-вторых, чтобы случайное попадание с нашего корабля не вознесло в воздух весь арсенал, а им наказали, что мы стреляем очень точно.
Никто из подвала не вышел. Да и найти его мы не сумели. Подвала этого. Ни входа, ни подвала, ни людей.
Придя в себя и очухавшись, мы уже хотели по-доброму смыться, как увидели спускающиеся сверху реки на шум два корабля.
Живо отец, мать и все остальные были переодеты в голландскую военную форму.
Я лихорадочно заряжала ружья, Мари возилась с пушками и картечью. Сорок пушек. Страшная мощь. Узкое русло.
Было видно на фоне далекого зарева, что корабли набиты битком солдатами и моряками, – только на палубе каждого было человек двести...
Я сжала руку Мари.
Она понимающе улыбнулась мне. Она не боялась смерти. Сегодня было слишком.
– Пароль!? – закричала я характерным голосом убитого часового.
Напружившиеся было люди на палубах, расслабились.
– Христос воскрес! – крикнул капитан.
Я махнула своим рукой.
– Пли! Воистину воскрес!
Вспыхнули огни.
Не знаю, почему они не высадили солдат до засады? Или они тоже устали?
Или не поняли, что тут, где река суживается, такое сильное течение и такие крутые берега, что не высадить засаду, а потом уже было поздно.
Или может потому, что удобная бухта была за полуостровом? Или капитан думал, что сам выстрелит?
Сорок наших пушек рявкнули в упор. С десяти метров. Картечью по кораблям, наполненными людьми до отвала. Я еще видела, как Мари, смеясь, пробежала мимо пушек, зажигая фитили. И видела открытые глаза людей, когда они все поняли.
Мари специально выстрелила сама точно в пороховой погреб ядрами для страховки. Каждому.
Точка в точку, одно ядро за другим из четырех оставленных пушек, все просчитав заранее и остановившись именно у них.
Преображение.
Они воспарили к небесам. Посеченные тела летали долго, или это дым стоял в воздухе? Оба корабля взорвались с первого раза, ибо это было в упор. Я знаю только, что Мари еще шарахнула несколько раз картечью по тому, что выжило и барахталось, а это были сотни людей, ведь два корабля везли, как мы потом прикинули, минимум пятьсот человек.
И холодно стреляла, подчищая картечью, по заливчику за перешейком, куда страшным течением выносило течением уцелевших.
Китаец с индейцем перебрались туда по берегу вниз по течению, и уничтожали холодным оружием тех, кто пытался вылезти на берег.
Мы же с мамой лежали и хладнокровно отстреливали из ружей солдат. К сожалению, мы не могли оставить их в живых, ибо нас бы задавили одним количеством, усталых и израненных. И потом, мы на них не нападали. По крайней мере, в этот раз. Трудолюбивая Голландия с ее трудовой демократией мне была симпатична, и в ней мы как раз и ничего плохого не сделали. Мир и сотрудничество отвечали обоюдным интересам.
Только дурак не понимает, что, ослабив другую страну, он не укрепит, а лишь ослабит себя. За счет других никогда ничего хорошего не получалось. Целью отца всегда был мир, сотрудничество и развитие каждой страны. Мы всегда считали, что богатая и спокойная страна менее опасна, чем злая и небогатая. А это хороший и работящий народ был, отчего они на конфликт пошли? Убийцы, которые стали стрелять без всякого предупреждения из леса, вовсе не похожи на слуг закона.
Вскоре все закончилось.
И тишина.
Мама уснула прямо на месте с ружьем.
Я лежала, усталая, и смотрела на небо. Небо на востоке над нашим домом было алым, точно там был рассвет. Я давно удивлялась этому. Было все видно от этого.
– Слышишь, Орлиный Глаз, – спросила я индейца, – а почему ты, посмотрев на это сияние, только хмыкнул и с китайцем переглянулся, когда оно тогда засветилось? И что там за заря, что светло как днем стало?
Я так устала, что даже любопытство от такого страшного кровавого явления пропало. Китаец внизу готовил лодку и складывал оружие, отец допрашивал двух пленных, мама спала.
Индеец тоже посмотрел на свет в облаках и хмыкнул.
– Армия горит! – сжато сказал он.
Я растеряно поглядела на него.
– Ну, когда они стрелять друг в друга в том лесу начали, где вурдалаки выли и трупы развесили, они ведь факелы в руках держали, правда? Ведь это случилось, когда они должны были все вместе неожиданно зажечь их в лесу? Генерал приказал зажечь факелы! Я, как про факелы услышал, да про армию в лесу, так сразу все понял, как прикончить...
Я захолодела.
– Лесок хвойный, старый, сухой... Лето жаркое кончилось, а дождей не было... Да и пихтовых кустиков много, масло эфирное в них, вспыхивают часто от искры как свечи... А я еще костерчиков послаживал, пороху порассыпал... В общем, когда они увидели, что я там поразвешивал, и стрелять в друг дружку начали, они не только из мушкетов палили, но и факелы роняли. Ты же слышала, адмирал сказал, у них еще и по два пистоля было, они после выстрела из мушкета, когда паника началась, их из-за пояса вынимали и в друг дружку достреливали... А потом саблями рубали, на ножи переходили... А факелы то падали, падали... Даже если один из сотни упадет и зажжет лес, то это ведь тысячи факелов на армию наберется... Их же десять тысяч должно было сосредоточиться там.
Я просто застыла, а по щекам тек холодный пот.
– Вспыхнул этот лесок сразу со всех сторон и отовсюду, я так понимаю...
– А что же это за взрывы пачками по тысяче мы слышали, когда выстрелы кончились?
– Так ведь они на штурм шли! – удивился моему непониманию индеец. – Ты не волнуйся... Просто каждый нес тройной запас пороха...
– И что? – холодея, спросила я.
– Да пожар ведь! – аж обиделся индеец. – Жар! Так, может из лесу часть бы и вырвалась, что жива после перестрелки осталась, огненные факелы выбегали бы, когда лес вдруг разом запылал. Ведь когда в тысячах точках зажжешь, такой костер мгновенно вспыхивает, огни в лесу объединяются, силу ломят... Но выбегали бы... – он меланхолично выбил трубку. – А так бомбу каждый на себе нес, которая от жара взрывалась... Десять тысяч... И ад огня мгновенно усиливала... – он снова начал набивать трубку. – Я, дык, так думаю, что никто из них из того леса и не ушел, все потрескались один за другим...
