Отрезая взятыми у воинов ножами подрумянившиеся ломти оленьего мяса, девушки подавали его на плоских глиняных и деревянных мисках сидевшим в двух-трёх шагах от очага мужчинам, а женщины вождя на правах хозяек наполняли из бурдюков непрестанно протягиваемые к ним медные, бронзовые и серебряные кубки и чаши, деревянные ковши, окованные медью, серебром и золотом бараньи и турьи рога и сами с удовольствием угощались из них забористым пивом и сладкой медовухой, взвизгивая и игриво хохоча, когда развеселившиеся мужи, сунув грубую лапищу в прорезь сорочки, больно щипали их за мягкие ляжки и груди, или увесисто ударяли по упругим ягодицам.
Когда утробы наполнились под завязку, пришло время усладить глаза излюбленным таврским танцем. "Вооружившись" четырьмя имевшихся в доме бубнами, пустыми деревянными мисками, ковшами, металлическими чашами, мужчины принялись дружно ударять в них рукоятками ножей.
Отойдя к занавешивавшим спальню вождя пологам, женщины и девушки распустили тесёмки на бёдрах. Как только прислуживавший вождю молодой воин отнёс вертел с остатками оленя в "комнату" Медведихи и подбросил в огонь свежих поленьев, подруги вытолкнули одну из девушек обратно к очагу. Выбрав одну из лежавших на полу у очага тонких сосновых щепок, девушка зажгла её и вручила отступившему к дверной притолоке слуге, после чего, раскинув в стороны руки, медленно закружилась на месте под ритмичные раскаты "музыки". Поедая хищно блестевшими глазами танцовщицу, воины с каждым разом ударяли в свои инструменты всё громче и чаще. Подгоняемая ускоряющимся ритмом, девушка кружилась всё быстрее. Две её тяжёлые косы медленно поднялись от колен до талии, потом взлетели над плечами; вместе с косами поползли вверх разрезанные до верха бёдер подолы сорочки, открывая алчным мужским взглядам сперва икры вращающихся ног, потом ляжки, бёдра, и наконец - поросший тёмным "мохом" лобок и круглые ягодицы. В этот момент, продолжая стремительно кружить под долетавшие сквозь неистовый грохот возбуждённые выкрики мужчин, юная танцовщица пошла вокруг очага. Она успела пройти полтора круга, когда огонь дополз до пальцев слуги. Крикнув: "Жжёт!", юноша бросил догоревшую щепку в очаг. Музыка тотчас оборвалась и танцовщица, резко остановившись, повалилась под звонкий смех подруг в объятия мужчины, против которого её застигла остановка.
К очагу тотчас выбежала следующая девушка. Вождь и дружинники вновь слаженно ударили в бубны и тарелки, и танцовщица, вручив слуге горящую лучину, начала своё постепенно ускоряющееся кружение.
За спинами мужчин, поедая розданное бабушкой Медведихой оленье мясо и лепёшки, за танцем и танцовщицами с восторгом наблюдали семь или восемь пар исполненных любопытства детских глазёнок. В другой "комнате" жёны вождя кормили и баюкали своих раскричавшихся из-за шума сосунков.
Когда все семь девушек, откружив отмеренное огоньком лучины время, оказались в объятиях воинов (так вышло, может, не без участия державшего девичьи лучины слуги, что Прыткая Ящерка досталась Медвежьей Лапе), Медведиха загнала детей за полог и, накрыв толстой медвежьей полстью, велела спать. А в "зале" вокруг затухающего очага, вместо отброшенных бубнов, деревянных тарелок и металлических посудин, многоголосо зазвучала совсем иная, куда более приятная слуху "музыка". Распалённые обильной едой, выпивкой и танцами мужчины, достав из штанов свои узловатые "дубины", до глубокой ночи охаживали без жалости во все дыры привезенных Медвежьим Хвостом "на пробу" красоток и присоединившихся к ним женщин вождя ...
Прыткая Ящерка продержалась в доме вождя целых три дня. Потом, как и обещал, её забрал к себе Медвежий Хвост.
Ещё через три дня, после того как на гору вернулись все сборщики даней, обеспечив вождя и его людей припасами на всю зиму, Медвежья Лапа, наскучивший сидеть без дела в своей горной берлоге, объявил назавтра большую охоту. По его просьбе Мохнатый Паук весь вечер скакал вокруг пылавшего у входа в пещеру Орейлохи костра, грохотал погремушками из круглых детских черепов, наполненных человечьими зубами, прося повелительницу гор наслать ночью к Медведь-горе побольше всякого зверья, а горных духов - не укутывать завтра горы и ущелья облаками и туманами.
Заклинания шамана были услышаны: утро выдалось на загляденье - морозным и солнечным, - ровно то, что нужно для доброй охоты.
Едва снежный гребень Большого Хребта окрасился в нежные лиловые тона, Медвежья Лапа, три его брата и восемь десятков старших по возрасту дружинников, основательно вооружившись удобными для метанья короткими копьями, рогатинами, топорами, луками и ножами, бесшумно спустились во всё ещё покрытое мраком ущелье Напита. Пройдя немного дальше вниз по течению, охотники вошли в другое, более узкое и глубокое ущелье, прорезанное левым притоком Напита, огибавшим Медвежью гору с запада и юга. Растянувшись цепочкой, они укрылись за выступами скал, крупными валунами, стволами деревьев и обсыпанными снегом кустами по обе стороны закованного льдом и заметенного снегом потока.
Выждав, когда снега на Большой Спине заискрились в лучах вынырнувшего по ту сторону из моря солнца, шесть или семь десятков молодых воинов (и в их числе Хорёк) и два десятка опытных в выслеживании зверя псов, с риском для жизни спустились по крутым, обледенелым, заснеженным склонам в самый конец южного ущелья, отделяющего Медвежью гору от главного хребта, - туда, где начинает свой недолгий бег по камням вокруг материнской горы к Напиту прыткая Оленья речка. Оказавшись на дне ущелья, тавры разом заверещали, заулюлюкали, застучали палками по камням и древкам копий, у кого они были - затрубили в турьи рога; собаки с звонким радостным лаем ринулись на поиски дремавшего в полутьме ущелья зверья. Всполошенные поднявшимся гвалтом, звери устремились по заваленному глубоким снегом ложу ущелья к спасительному выходу.
В том месте, где ущелье, с бегущей подо льдом речкой, огибая юго-западный отрог Медвежьей горы, поворачивает на север, убегающих от шумной ватаги загонщиков зверей ждали первые охотники. Пропуская всякую мелочь, вроде зайцев, лисиц, косуль, волков, они били из засады проносящихся мимо оленей, лосей, туров, кабанов. Часть зверей пыталась уйти в горы по спускавшимся в ущелье с юга и запада узким, густо заросшим кустарником и лесом оврагам, но всюду натыкалась на острые стальные жала копий, рогатин, сокрушительные удары секир стоящих на пути охотников. Некоторые падали в снег с расколотым черепом или пропоротым боком, но основная масса - хищники и травоядные вместе, охваченные паническим страхом, неслись по заметно расширившемуся ущелью дальше к Напиту, где их ждали главные силы охотников во главе с Медвежьей Лапой.
Нескольким матёрым турам всё же удалось с разгону проскочить стоявший на повороте охотничий заслон во главе с Медвежьим Хвостом и уйти в спускающийся с западного хребта овраг. Всадив копьё в переднее бедро передового самца, Медвежий Хвост едва успел отскочить с пути разъярённого зверя за массивный валун. Провожая глазами самца и двух ужаленных копьями его товарищей самок, уходивших крупными скачками по глубокому рыхлому снегу вглубь оврага, Хвост решил, что грех будет упустить такую ценную добычу. Оставив одного дождаться приближающихся с запада загонщиков, чтобы направить часть из них в овраг за добычей, шестеро охотников во главе с Медвежьим Хвостом, сжимая в руках резные древка секир (копья и рогатины у всех уже были израсходованы), устремились в погоню по кровавой дорожке, пробитой в снегу израненными турами.
Кривозубый Хорёк, увлечённо гнавший криками, стуком и свистом зверей по ущелью в первых рядах, оказался в числе тех двух десятков, кого старший дружинник по прозвищу Заячья Губа (верхняя губа у него была, как у зайца, разорвана пополам) направил в уходивший между отвесных скал на запад овраг на подмогу Медвежьему Хвосту. Хорёк, мысленно ругая себя за ненужную спешку, свернул в овраг весьма неохотно, его охотничий запал сразу пропал: тащить по горам тяжеленную тушу лесного быка было, как для его слабых рук, работой чересчур тяжёлой и крайне нежелательной. Но скоро ему пришлось корить себя за то, что промедлил: те, кто устремились в овраг первыми, вскоре обнаружили добитую воинами Медвежьего Хвоста самку тура и, ухватив за хвост и ноги, поволокли обратно. Хорёк попытался было пристроиться к ним, но парни погнали его вслед другим вверх по протоптанной по колено в снегу узкой тропе, то ломившейся сквозь заиндевелые кусты, то перескакивавшей через лежащие на пути стволы поваленных деревьев, то проваливавшейся в текущий под снегом ручей. Досадуя на свою промашку, Хорёк понял, что ему придётся тащить самого дальнего и наверняка - самого крупного и тяжёлого тура. Оставалось надеяться, что остальным турам удастся уйти из оврага в нависающие обрывистой дугой на западе горы, принадлежащие уже соседнему племени Волка, и тогда Хорёк вернётся вместе с Медвежьим Хвостом в ущелье налегке. Эта мысль побудила его вновь замедлить шаг. Сделав вид, будто подвернул ногу, он всё больше отставал от мелькавших вверху между камнями и деревьями товарищей.
