Теперешние обитательницы Длинного дома в первую очередь обратили свои ревнивые взгляды на привезенное отрядом Хвоста молодое девичье пополнение. Ведь, вполне вероятно, кому-то из них в ближайшую ночь придётся уступить своё место на ложе вождя более молодым и свежим конкуренткам.
Поскольку мужчины гибли на охотах, в набегах, пьяных драках и разного рода несчастных случаях куда чаще, чем женщины, женщин среди тавров было гораздо больше, чем мужчин (та же картина наблюдалась и у скифов), и таврские мужчины имели богатый выбор. Если какая-либо из жён мужу приедалась, он без лишних слов выставлял её за дверь. Такие отставленные мужьями или овдовевшие женщины отправлялись со своими детьми (кроме тех, кого прежний муж пожелал оставить у себя) к "дереву вдов". В селении на Медведь-горе это была старая корявая сосна, одиноко росшая под скалой в семи шагах от Длинного дома, в начале уходящей к спуску с горы тропы. Лишившиеся мужей женщины и дети садились под деревом, и если в течение трёх дней никто из воинов вождя не уводил их к себе, они, обливаясь слезами, покидали гору и шли искать себе пристанище и мужа в нижних селениях. Проблем с этим у них обычно не возникало (конечно, если причиной ухода с горы не была тяжёлая болезнь или увечье): желающих заполучить женщину, делившую ложе с дружинниками вождя, а то и с самим вождём, было с избытком - ведь к ним попадали только лучшие. (Что до тех тавриек и скифянок (да и гречанок), которых боги и родители не наделили сколь-нибудь привлекательной внешностью, то им ничего не оставалось, как коротать свой горький век в одиночестве, утешая себя с помощью бычьего или бараньего рога, или, если повезёт, греть кости какому-нибудь старику.)
Не только подурневшие с годами женщины, но и постаревшие, утратившие былую силу или ставшие калеками воины покидали гору, уходя доживать свой век в низинных селениях. Как правило, вождь назначал таких состарившихся дружинников старейшинами селений, призванными поддерживать должный порядок среди добывавших пропитание собственным трудом соплеменников. А в дружине вождя их заменяли подросшие сыновья (не все, а лишь самые сильные, ловкие, смелые и умелые в обращении с оружием), а также проявившие себя и выдержавшие суровое испытание перед глазами вождя и старшей дружины парни из низинных селений. Кривозубый Хорёк в этом отношении оказался исключением, отчего другие дружинники, как опытные, так и молодые, относились к нему с некоторым пренебрежением, не считая его ещё вполне за своего.
Глянув без особого интереса на сваленные на площади мешки, бочонки и тюки, Медвежья Лапа направился к выстроившимся в ряд возле "вдовьего дерева" юным красавицам, пожиравшим вождя глазами, обмирая от страха и восторга. Как и у всех здешних красавиц, брови и ресницы девушек были подкрашены густой чёрной краской, веки вокруг глаз обведены синей и искусно удлинены к вискам, губы пламенели ярко-красными и пунцовыми цветами. (Эту раскраску от тавриек переняли многие скифские, херсонесские и боспорские модницы. Черные, синие и красные краски, добываемые из некоторых произрастающих в Таврских горах растений, были, наряду с душистым лесным мёдом, одним из ценных предметов меновой торговли тавров со скифскими и греческими соседями.)
Подобострастно улыбаясь, Хорёк представил подошедшему вождю свою сестру Прыткую Ящерку, стоявшую первой в ряду.
- О! да она у тебя прехорошенькая! - с некоторым удивлением отметил Медвежья Лапа. Подняв руку, он провёл шершавой ладонью по нежной пунцовой девичьей щёчке. Затем он удостоил такой же ласки и остальных девушек.
Тем часом мать вождя, не удостоив взглядом новоприбывших вертихвосток, как коршун на добычу, накинулась на куда более ценные вещи, раздавая приказания женщинам вождя и молодым воинам, что из сваленного во дворе добра нести в дом. Подхватив под мышку бочонок с мёдом, а в другую руку мех с пивом, Хорёк, подойдя к Старой Медведихе и кивнув на ещё один бочонок и мех, лежавшие на снегу чуть в стороне от общей кучи, сказал, что это подарки вождю от его матери, Старой Крысы. Не поблагодарив, Медведиха - высокая, ширококостая, чуть согбённая в плечах шестью десятками прожитых лет старуха, с глубокими прорезями морщин вокруг широкого тонкогубого рта и массивного квадратного подбородка, - махнув белым меховым рукавом в сторону открытых за спиною дверей, велела заносить в кладовую.
Расположенное в самом центре Длинного дома обиталище вождя, как и соседние жилища его братьев и близких друзей, состояло из единственной "залы" пять шагов в глубину и семь в ширину, с большим круглым очагом в центре. Глиняный пол поодаль от очага был покрыт серыми волчьими и чёрными собачьими шкурами. Висящие на толстых бычьих жилах гнедые конские шкуры отгораживали две боковые "спальни", выстланные мягкими шкурами убитых рукою вождя зверей: зубров, туров, лосей, оленей, медведей, барсов, - в одной ночевала Старая Медведиха с малолетними детьми вождя, в другой спал вождь со своими женщинами.
Поверх очага на всех, кто входил в жилище вождя, глядел широкими пустыми глазницами прикреплённый к скале белый турий череп с огромными серповидными рогами. Висевшая на рогах пятнистая оленья шкура прикрывала вход в вырубленную в скале большую пещеру, состоящую, как и передний дом, из трёх "комнат" - тянувшейся вглубь скалы центральной и двух боковых. В этих прохладных и сухих в любую пору года кладовых хранилось принадлежащее вождю добро. Туда и отнёс Хорёк прихваченный из дому мёд и пиво.
После матери и жён вождя, забрали свою часть добычи женщины трёх его младших братьев: 30-летнего Косматого Медведя, 25-летнего Медвежьего Хвоста и 23-летнего Медвежьего Клыка (самому Медвежьей Лапе осенью исполнилось 33 года). Несколько мешков с зерном, бурдюков с пивом, горшков с салом, мёдом и прочим вождь велел погрузить на мула и отвезти главному шаману племени "медведей" - Мохнатому Пауку, жившему с семьёй отдельно от всех близ самой удалённой и труднодоступной восточной вершины, где в небольшой пещере находилось племенное святилище Орейлохи. (Шамана все на Медвежьей горе, не исключая и вождя, побаивались, поскольку при всякой беде или в праздники он щедро поил свою деревянную Деву кровью женщин, детей (особенно она любила кровь юных девочек), а иногда и выбранных жребием воинов.) Остальное быстро разобрали под присмотром Медведихи жёны простых воинов.
Вечером Медвежья Лапа устроил у себя пир, на который позвал Хвоста и десяток старших дружинников (два других брата вождя, тоже отправившиеся с отрядами за данью, к этому времени ещё не вернулись). Семь новеньких девушек, вместе с четырьмя женщинами вождя, обслуживали рассевшихся вокруг очага мужчин. В комнате было жарко и дымно от догоравшего оранжево-красными углями очага, над которым молодой тавр обжаривал добытого вождём утром оленя. Сизый дым, скапливаясь под чёрным от копоти глиняным потолком, медленно уплывал через оконца на волю. Но дымный запах почти не ощущался в растекавшемся от оленьей туши умопомрачительном аромате жареного мяса.
На мужчинах, подсунувших под зады вместо подушек свои меховые полушубки и кожухи, были штаны из волчьего меха или лосины, красные и коричневые шерстяные и кожаные рубахи, поверх которых висели ожерелья-обереги из когтей и клыков собственноручно убитых хищных зверей - волков, вепрей, барсов, рысей, медведей. У Медвежьей Лапы это были нанизанные вперемежку на тонкий чёрный ремешок огромные серповидные медвежьи когти и клыки.
Прислуживавшие мужчинам женщины, скинув за занавесками лишние одежды, остались в одних тонких льняных и шерстяных сорочках без поясов, свободно ниспадавших до середины икр, с длинными широкими рукавами. Сорочки имели глубокий разрез между грудей, сколотый у ворота у жён вождя красивыми металлическими греческими фибулами, у девушек - простыми костяными и деревянными застёжками-палочками, и завязанные двумя-тремя тесёмками длинные разрезы на бёдрах. Чёрные, бурые, медно-рыжие волосы девушек были заплетены в одну или две увитые яркими разноцветными лентами косы, спускавшиеся у кого пониже ягодиц, у кого - до колен, а у большинства - до поясницы. У одних в ушах были вставлены медные, бронзовые или серебряные кольца, у кого-то - подвешены на цепочках одна, две или три красивых греческих монеты. Стройные шейки девушек обвивали ожерелья из разноцветных каменных бус или янтаря; на запястьях рук и щиколотках босых ног мелодично позванивали медные, бронзовые и серебряные браслеты.
