Улыбка на круглом лице декеарха, охваченном от уха до уха рыжеватой, как лисий мех, бородой, сделалась шире.

  - Не знаю, каких ты предпочитаешь, - сказал он, - поэтому прихватил с собой десяток молодых "кобылок" на любой вкус: выбирай сам.

  Отворив дверь, декеарх поманил рукой ждавших на лестничной площадке девиц.

  Ламах, сперва было решивший, что рыжий решил услужить новому гинекономарху по собственной инициативе, понял, что это, скорее, жест примирения и признания его начальственных прав со стороны всех гинекономов. Что ж, тем лучше.

  Выстроившиеся напротив сидящего на ложе Ламаха шлюхи, обнажив с игривыми улыбками груди и задрав подолы хитонов, предъявили новому строгому начальнику свои прелести. Похлопав с видом знатока некоторых по пухлым ягодицам, Ламах выбрал молодую смазливую брюнетку, скорей всего, из-за некоторого её сходства с запавшей ему в сердце Меланой. Отклонив предложение декеарха оставить в пару к ней ещё и блондинку, Ламах выпроводил остальных за дверь и задвинул засов. Вернувшись к успевшей скинуть хитон и ждавшей на краю ложа брюнетке, он приспустил до колен штаны и отдал свой вздыбившийся "конец" в ласковые руки и нежные уста опытной, несмотря на юный возраст, служительницы Афродиты.

  Его новая служба ещё, по сути, не успела начаться, а он уже чувствовал себя на седьмом небе, ликуя и радуясь в душе тому, сколь разумно и правильно он поступил, согласившись перейти в гинекономархи.

  На другое утро Ламах наконец познакомился со своими подчинёнными, сверив выстроившихся, конно и оружно, на небольшой, мощёной булыжником площади между казармой гинекономов и близлежащими домами с предоставленным Бастаком списком. Всего в городской страже числилось 127 человек. Из них 20 охраняли эргастул (по десятку днём и ночью), подчиняясь непосредственно начальнику тюрьмы Олгасию. Три десятка патрулировали улицы города в ночную пору. Остальные несли службу днём.

  Медленно пройдясь с Бастаком, Олгасием и двумя пентаконтархами вдоль строя, Ламах внимательно осмотрел коней и оружие, постаравшись запомнить лица и имена декеархов. Вернувшись к центру шеренги, он приказал выйти из строя тем, кто охранял вход в казарму позапрошлой ночью. Спросив их имена, Ламах похвалил их за то, что не открыли двери ломившимся среди ночи в казарму неизвестным, поставив их в пример остальным, и вручил каждому в качестве поощрения по драхме. Затем он произнёс короткую речь о необходимости железной дисциплины, пообещав и впредь поощрять достойных и наказывать нерадивых; за неповиновение и неисполнение приказов, виновные на первый раз будут нещадно биты плетьми, на второй раз изгнаны из рядов гинекономов - желающих занять их место более чем достаточно. Отобрав десяток молодых парней (поровну сатавков и меотов), Ламах велел им поставить коней в стойла и ждать в казарме дальнейших распоряжений, после чего распустил строй, приказав Бастаку распределить их по местам сегодняшней службы.

  Разобравшись с гинекономами, Ламах отправился с Олгасием проверять содержащихся в эргастуле узников и рабов, за которых он, как гинекономарх, нёс прямую ответственность. Сперва оглядели и сверили по списку имена четырёх десятков городских рабов - в большинстве своём бывших свободных пантикапейцев, приговорённых к рабству за различные преступления. Олгасий предложил Ламаху выбрать из них одного-двух рабов для личных услуг: так поступает он сам и делали все предыдущие гинекономархи.

  - В этом одно из преимуществ нашей службы - нет нужды тратиться на собственных рабов, - осклабился Олгасий.

  Пожав плечами, Ламах ответил, что до сих пор как-то обходился без рабов.

  - Ну, это пока у тебя не было жены и своего дома, - возразил услужливый толстяк, покосившись на трёх старших дочерей, наблюдавших за ними из открытого окошка своей комнаты на втором этаже. - Ладно, но в случае необходимости любой из этих рабов - в твоём распоряжении.

  Распределив рабов (к этому времени их уже покормили купленными по дешёвке в ближайших харчевнях объедками) на работы согласно поступившим из пританея на сегодня заявкам, Олгасий повёл Ламаха в дальний угол поросшего пожухлой зимней травой двора, по которому под присмотром пары здоровенных, чёрных с серыми пятнами собак бродили в поисках пищи четыре принадлежащие Олгасию козы с козлятами и полтора десятка кур. Там, в месте соединения у высокой круглой башни пристроенных к крепостным стенам приземистых корпусов под покатой красночерепичной крышей, находился единственный вход в узилище.

  Войдя внутрь, Ламах оказался в трапециевидной комнате с неоштукатуренными каменными стенами и глинобитным полом, в дальних углах которой стояли четыре грубо сколоченных топчана, составлявших всю её меблировку. Напротив входа, посредине выпуклой внутрь комнаты башенной стены, находилась скреплённая вверху и внизу толстыми железными полосами тёмно-красная дверь, слева от которой висел освещавший комнату чёрный от копоти светильник. В комнате находились трое охранников, вооружённых только палками и короткими бичами. Ещё двое прохаживались полутёмными коридорами, тянувшимися по центру левого и правого крыла вплоть до упиравшихся в казарму и стену олгасиева дома торцов. В правом крыле, пояснил Олгасий, запирали на ночь рабов, а все преступники сидели в левом.

  Войдя вместе с Олгасием и двумя охранниками, прихватившими с собой по зажжённому от светильника факелу, через обитую железом дверь в левый коридор, Ламах, проявив дотошность, приказывал отворять одну за другой расположенные по обе стороны коридора узкие камеры и, морщась от крепко шибавшего в нос зловонного духа, пересчитывал и сверял с предоставленным Олгасием списком сидевших там узников. Примерно две трети, пояснил Олгасий, оказались здесь за то, что не смогли вернуть долг, и будут сидеть, пока их родственники не выплатят всё сполна, а остальные ждали суда и приговора. В двух расположенных в самом конце коридора камерах сидело два десятка женщин, по большей части рабынь: убийцы младенцев, детей, мужей, сожителей, любовников, воровки, ворожеи, наводившие порчу на скот и на людей, осквернительницы святынь. Большинство из них были молоды и весьма хороши собой, а в некоторых Ламах с удивлением узнал тех, кого вчера привёл к нему в комнату рыжий декеарх, в том числе и ту черноволосую красотку, что помогла ему скрасить вчерашний вечер.

  Выйдя в коридор, Ламах спросил Олгасия, как это понимать. Толстяк ответил, что не видит ничего зазорного в том, чтобы гинекономы пользовались попавшими в эргастул бабёнками: так поступают, наверное, во всех тюрьмах. Он и сам, когда был помоложе, не пропускал ни одной симпатичной узницы. Да они только рады этому! Ведь убийц судьи почти всегда приговаривают к смерти, так чем провести последние дни в холодной зловонной камере, пусть лучше натешатся напоследок мужскими фаллосами.

  - А эта, чёрненькая, Филуса, кажется...

  - Убийца! - радостно осклабился Олгасий. - Полмесяца назад вдвоём с возлюбленным задушила мужа.

  Направляясь по коридору к выходу, Олгасий рассказал эту любопытную историю.

  - По окончании войны со скифами известный в Пантикапее рыбопромышленник Гикесий решил, что пришло время женить единственного сына Горгия на давно за него просватанной богатой невесте - дочери своего приятеля, рыботорговца Хрестиона. Но юноша воспротивился воле отца, сказав, что полюбил дочь простого рыбака Филусу и женится только на ней. Увидев эту самую Филусу, которую юноша привёл к нему, надеясь умолить отца, старик (вообще-то ему едва перевалило за пятьдесят), уже несколько лет живший вдовцом, тут же распустил слюни и решил сам жениться на ней, а сына - для его же блага - всё-таки женить на девушке, пусть и не слишком красивой, но зато с богатым приданым.

  - Чем-то это напоминает случившееся с царевичем Левконом и Гереей, - заметил Ламах.

  - Да, пожалуй. Только конец истории вышел совсем другим. Филуса покорно вышла за богача Гикесия, с самого начала задумав вместе с Горгием умертвить старика после свадьбы, чтобы затем зажить счастливо вместе. Так они и сделали: накануне свадьбы сына старик внезапно скончался, якобы не выдержав чересчур интенсивной "скачки" на молодой жене. Свадьба Горгия, конечно, была отменена. Отец невесты сразу заподозрил неладное. И точно: приглашённая им комиссия врачей единогласно признала, что по всем имеющимся признакам Гикесий умер от удушья. Девчонка взяла всю вину на себя: якобы она из любви к Горгию, чтоб расстроить его свадьбу, напоив старика вином, задушила его подушкой, рассчитывая, что позже Горгий женится на ней. Юнец, конечно, поклялся всеми богами, что он тут ни при чём. Гикесий был здоровый и крепкий мужчина, и я уверен, что хрупкая Филуса не могла задушить его сама: наверняка они задумали и осуществили это злодеяние вместе.