Решительно отказавшись от чести сесть в хозяйское кресло, Ламах устроился на краю лавки по левую руку хозяина. Старшая дочь Хрисиона тотчас внесла с кухни и поставила на стол перед отцом длинношеий расписной кувшин с вином и знакомую Ламаху гидрию с подогретой водой, а шедшая по пятам за сестрой Кулия торжественно поставила перед отцом и гостем по высокому, расписанному цветами по красной глазури скифосу.

  - Прошу простить меня за ночное вторжение, - сказал Ламах, после того как девицы, косясь через плечо на гостя, удалились на кухню.

  - Э-э, пустяки! - расцветил розовощёкое лицо добродушной улыбкой Олгасий, смешивая во вместительных скифосах две трети выданного Исигоной по такому случаю дорогого привозного красного вина с третью воды. - Мы ведь понимаем: проститься по-доброму с товарищами, с которыми, как говорится, пролил не одну котилу пота, прошёл огонь и воду, - святое дело! Ты не будешь против, если мои красавицы составят нам компанию за обедом? Заодно и познакомлю тебя с ними, хотя, я вижу, с Кулией ты уже успел подружиться, хе-хе!

  Ламах, понятное дело, не возражал: в самом деле, соседей надо знать.

  - Ну как, полегчало? - сочувственно улыбаясь, спросил Олгасий, после того как они одним духом выпили до дна за знакомство.

  Похвалив вино, Ламах спросил, не знает ли Олгасий, где его посох. Олгасий ответил, что когда друзья привели его под утро к нему в дом, при нём были только меч и нож.

  - А, ну ладно. Видно, забыл у Мамия, - предположил Ламах.

  - Не беда. Позже пошлёшь гинеконома, он привезёт, - сказал Олгасий.

  Тем временем младшая из дочерей Олгасия, 7-летняя Наида, оттянула в сторону полог и её старшие сёстры стали заносить и ставить на стол блюда с разными вкусностями. Малышня - Кулия, Наида и 10-летняя Сория - сели на одну лавку с Ламахом, правда, ближе к матери; три старшие сестры - 17-летняя Хрисиона, 16-летняя Токона и 14-летняя Мелана уселись напротив. Единственная в доме крепкотелая, русоволосая, некрасивая рабыня лет тридцати, прислонясь сутулой спиной к дверному косяку, застыла в готовности унести освободившуюся посуду и принести с кухни всё, что ещё потребуется. Таким образом, определил Ламах, Олгасий, похоже, был единственным мужчиной в доме среди восьми женщин.

  Хоть Ламаху прежде не доводилось бывать в городской тюрьме (для нарушителей дисциплины у соматофилаков в крепости был свой небольшой эргастул), с Олгасием он не раз пересекался в городе и хорошо его запомнил: у главного тюремщика была слишком запоминающаяся внешность (впрочем, как и у самого Ламаха), к тому же, он - один из немногих, кто передвигался по Пантикапею не на лошади или муле, а верхом на осляте.

  Олгасию прошлой зимой пошёл пятый десяток. Это был крупный мужчина с массивным, как бочка, туловищем, увенчанным большой яйцевидной головой на короткой прямой шее. Изрезанный глубокими бороздами лоб, сильно скошенный назад прямо от малозаметных светлых бровей и выпуклых надбровных дуг, на правой из которых, около переносицы, красовалась большая тёмно-коричневая бородавка, заканчивался окружённой венчиком коротких серо-стальных волос глянцево-розовой лысиной. И всё его полнокровное лицо, и большие круглые морковно-красные уши, вместе с огромным, как винный мех, животом красноречиво свидетельствовали, что Олгасий был большой любитель вкусно поесть и хорошенько выпить. Узенькие щёлки глаз, сплюснутые между пухлыми красными веками и набрякшими тяжёлыми свинцовыми мешками, делались ещё уже, когда он улыбался (а с лица его в этот день не сходила гостеприимная улыбка), отчего их цвет и выражение невозможно было разглядеть. Топорщившиеся под маленьким вздёрнутым носом усы и борода того же цвета, что остатки волос на голове, едва прикрывали его верхнюю губу, утопающий в жирных складках маленький, круглый подбородок и широкие, прямые скулы.

  Олгасий был синдом. Его жена и соплеменница Исигона была лет на пять его моложе и рядом с мужем выглядела миниатюрной: на добрую голову ниже и раза в три тоньше. Очерченное мягким овалом, слегка желтоватое лицо её, хоть и поблекшее и тронутое вокруг больших сливовидных карих глаз первыми тонкими морщинками, было всё ещё весьма привлекательным. Её каштановые, с медным отливом, волосы были собраны в высокую причёску, увитую тонкой золотой лентой. Вокруг белой, несколько коротковатой и толстой, как для такой небольшой головы, шеи лежало янтарное ожерелье, с маленьких ушей свисали оправленные в серебро жемчужные серьги. Под окантованным алой вышивкой зелёным шерстяным хитоном, прикрытым сверху наброшенной на плечи вишнёво-коричневой шалью, легко угадывались поддерживаемые мастодетоном массивные груди, вскормившие целую ораву ребятишек.

  Две старшие дочери Олгасия и Исигоны похвастать красотой, увы, не могли и очевидно страдали от этого. Долговязая, узкобёдрая Хрисиона, ростом почти догнавшая отца, была костлявой и плоской как доска; вытянутым узколобым лицом, длинным острым носом и тонкими, бесцветными губами, не походила ни на мать, ни на отца. Токона наоборот, ростом вышла в мать, а шириной плеч и бёдер - в отца, от которого унаследовала чересчур большую голову с толстыми, жирными, русыми, как и у Хрисионы, волосами, и круглое, щекастое, рябое от веснушек лицо. К тому же она имела сутулую, почти горбатую спину, ещё более уменьшавшую её и без того небольшой рост. Единственным её достоинством была, пожалуй, мясистая, не по годам развитая грудь.

  Зато третья сестра, бойкая на язык и проказы Мелана, поневоле приковывала к себе взгляды Ламаха. Невысокая (впрочем, она ещё росла), но прекрасно сложённая фигурка, с заметными холмиками грудей, очаровательное тонкое смуглое личико, с большими овальными чёрными глазами и маленьким, прекрасно очерченным ротиком, длинные густые тёмно-каштановые волосы, заплетенные в две толстые, увитые алыми лентами косы, выпущенные напоказ на грудь, были чудо как хороши!

  Ламах плотоядно подумал, что при случае с превеликим удовольствием сорвал бы цветок её девственности. О том, чтобы попросить её себе в жёны, конечно, нечего и думать: Олгасий наверняка захочет сперва сбыть с рук двух старших, а для своей любимицы Меланы постарается подыскать мужа получше и побогаче, чем бездомный гинекономарх.

  Что до трёх малолеток, то все они были милы и прелестны, как бывают милы и прелестны дети в их возрасте, но уже сейчас было видно, что ни одна из них красотой не сравнится с Меланой. Блуждая взглядом по девичьим лицам, Ламах даже подумал, что навряд ли отцом Меланы был Олгасий - наверняка кто-нибудь из красавцев гинекономов постарался!

  - Ты ешь, ешь, дражайший Ламах, не стесняйся! - призывал гостя с улесливой улыбкой Олгасий. - Наверняка тебе в жизни не доводилось есть ничего вкуснее: моя Исигона готовит так, что пальчики проглотишь, за что я её особенно ценю! А главное - она и дочерей своих обучила этому бесценному для будущих мужей искусству. Хе-хе-хе! Этот обед она готовила вместе со старшими.

  - Готовили Хрисиона с Токоной, я лишь присматривала, - уточнила с другого конца стола Исигона.

  - И что же, у вас рождались одни дочери? - поинтересовался Ламах, согласившись без всяких натяжек, что обед и вправду восхитителен.

  - За двадцать лет супружества Исигона подарила мне двенадцать детей. Первым родился сын, а дальше, хочь плачь - одни девчонки! Не знаю, какие боги нас карают и за что... - Тюремщик грустно вздохнул. - В девять лет сынок наш умер. Выжили лишь эти шесть дочерей. После того как трое последних наших детей умерли, едва появившись на свет, мы с женой решили, что всё, довольно.

  Олгасий опять тяжко вздохнул и изрядно отхлебнул из скифоса.

  - Видно, придётся мне передать своё ремесло вместе с этим домом и всем нажитым добром кому-то из внуков. На это теперь вся моя надежда, - закончил тюремщик, разом прикончив остаток вина в скифосе. Сделав скорбное лицо, допил свою чашу и Ламах.

  Олгасий тотчас наполнил чаши по новой. Подсовывая на пробу гостю всё новые яства, он похвастал, что сыграл, оказывается, немаловажную роль в побеге басилевса Перисада в Фанагорию четырнадцать лет назад и в дальнейших событиях, закончившихся низвержением Аргота. Олгасию не было и двадцати, когда он, в конце царствования предыдущего Перисада, перебрался из родной деревни в Синдике в Пантикапей в поисках лучшей доли. Нынешний архистратег Молобар, тогда гекатонтарх соматофилаков, на отца которого, Мойродора, работал отец Олгасия Сагарий, помог ему устроиться гинекономом. Он же вскоре сосватал ему Исигону. (О том, что предварительно Молобар соблазнил красавицу-дочь надсмотрщика в одном из отцовых поместий, которая в юности была точная копия теперешней Меланы, вернее - это Мелана копия тогдашней Исигоны, и сбыл её Олгасию, после того как вдоволь ею наигрался и нашёл себе новую пассию, Олгасий, понятное дело, рассказывать не стал - это даже для их дочерей было тайной!) Пять лет спустя Олгасий (он к тому времени уже был декеархом) оказал Молобару ответную услугу - пропустил его с похищенным с Акрополя басилевсом Перисадом через охраняемые его десятком ворота в порт, а позднее, вместе с другими живущими в столице синдами, активно поспособствовал захвату Пантикапея восточнобоспорскими войсками. За эти его заслуги, после победы над Арготом Молобар посодействовал его назначению начальником столичного эргастула.