- Кобылы, - улыбаясь приятным воспоминаниям, уточнила Мессапия.

  - ... а главное - красота твоего изящного, отнюдь не варварского лица, в обрамлении дивных медно-золотых волос, с первого взгляда восхитила и пленила меня. Когда ты спешилась и в сопровождении будущего мужа и многочисленной формионовой родни вошла в ограду храма, чтобы принести жертву Артемиде Охотнице, восторгу нашему не было предела. Тогда мне посчастливилось увидеть тебя почти так же близко, как сейчас... Затем, когда вы вновь сели на коней и поехали к спуску с горы, мы слетели по крутому склону и вновь любовались тобой, стоя у края дороги, когда ты въезжала в город. Как я завидовал тогда молодому Стратону, который ехал с тобой бок о бок от самого Ктенунта, а вечером лёг с тобой на брачное ложе!

  - Ну, на брачном ложе он, к моему несчастью, оказался слабым, - воспользовавшись тем, что Минний опять поднёс ко рту канфар, молвила Мессапия, сопроводив признание печальным вздохом. Вынув ноги из утеплённых белым заячьим мехом башмаков, она закинула их на диван и, поджав под себя, прикрыла барсовой шкурой, подложив под левый бок подушку.

  Затем, благоразумно умолчав о своей любви к служанке Поликасте, Минний подробно и красочно рассказал, как отец отправил его учиться в Афины (он уезжал с мыслью излечиться там, за морями, наконец от своей безнадёжной любви к Мессапие), о том, какие приключения и испытания выпали на его долю по воле богов в следующие десять лет, и как, в конце концов, благодаря счастливому случаю ему удалось вырваться вместе с одним понтийским навклером из трюма римского корабля и вернуться после десятилетних скитаний на родину.

  По восхищённому блеску в угольно-чёрных зрачках, которые не сводила с него Мессапия в продолжение рассказа, Минний видел, что сумел произвести на неё должное впечатление. Оставалось дождаться, что последует за этим... Во всяком случае, с первой минуты, как она вошла в комнату, Минний признался себе, что она всё ещё очень хороша, и он желает так же сильно, как тогда в юности. А тут ещё обильно выпитое обоими вино, разгорячив мысли и кровь, закружило головы и развязало языки, побуждая к откровенности.

  - Должна признаться, твой рассказ впечатлил меня, - сказала с лёгкой улыбкой Мессапия, после того как Минний, допив остававшееся в канфаре вино, поставил канфар на столик и, взяв из вазы финик, медленно отправил его в рот, прожигая её глаза и губы алчущим взглядом. - Клянусь змееногой праматерью, с тех пор, как в детстве отец рассказывал мне и сёстрам о своей юности и любви к роксоланской царевне Аттале, я не слышала ничего увлекательнее! Надо бы тебе как-нибудь повторить свой рассказ для моего сына.

  - Что ж, я не против, - улыбнулся Минний, проглотив приторно-сладкую мякоть финика и положив возле ножки канфара острую продолговатую косточку, - но только, если ты взамен расскажешь мне историю твоего отца, раз она так увлекательна. Я ведь тоже очень любопытен, особенно до всего, что касается царей, цариц... и прекрасных царевен.

  - Договорились! - засмеялась царевна и потянулась одновременно с Миннием за фиником. Их руки словно бы невзначай соприкоснулись над мегарской вазой. Сжав легонько в ладони её ухватившие липкий медовый финик пальцы, Минний наклонился и, задержав на секунду взгляд на великолепных перстнях, коснулся жаркими губами её мягкой белой руки.

  - Но ещё больше меня удивляет, - продолжила она после того как он отпустил её руку, - для чего ты с таким упорством пытаешься вовлечь свой город в войну со Скифией? - Она откусила финик. - В чём твоя цель?

  Согнав с губ улыбку, несколько секунд Минний молчал, сосредоточенно ополаскивая пальцы в серебряной чаше с водой.

  - Видишь ли, царевна... - сказал он наконец, подняв серьёзно-задумчивый взгляд на устремлённые на него в ожидании ответа глаза. - Мои десятилетние скитания по свету привели меня к убеждению, что единственная достойная цель для мужчины - это слава и власть. Для незначительных людей вроде меня, кому не посчастливилось явиться на свет в царском дворце, война - единственный способ достичь этой цели... Я уже говорил Формиону, что убеждён, что сумею разбить скифов, отвоевать Равнину и обеспечить херсонеситам достойную, безбедную жизнь. И недавнее поражение Палака на Боспоре лишь укрепило эту мою уверенность. А если я не прав и скифы победят, что ж, тогда Палак, наверное, сделает твоего сына басилевсом Херсонеса, а я заплачу за свою ошибку головой. Но это, по-моему, лучше, чем до конца своих дней прозябать, как большинство людей, в бедности и безвестности. Так что, дорогая царевна, по меньшей мере в том, чтобы довести дело до войны между Херсонесом и Скифией, полагаю, мы с тобой и твоим свёкром союзники. А если так, то почему бы нам не сделать наш союз ещё более тесным, а? - улыбнувшись, подмигнул он собеседнице.

  Улыбнувшись в ответ, Мессапия сделала пригласительный взмах. Минний тотчас пересел на диван, сбросил с её ног барсовое покрывало и медленно потянул вверх подол хитона, оглаживая и покрывая поцелуями обнажавшуюся гладкую бело-розовую ляжку и бедро.

  - Никак не могу разгадать, кто ты для меня - друг или враг? - ласково ероша пальцами его волосы и косясь на него через плечо, спросила Мессапия.

  - А это зависит от тебя, - тотчас ответил Минний, оторвав жадные уста от её аппетитной ляжки и осторожно запустив пальцы в открывшуюся ниже пухлую, мохнатую расщелину. - В твоей власти сделать из меня либо преданного раба (запечатлел он на её упругой шаровидной ягодице горячий поцелуй)... либо злейшего врага (поцеловал он вторую ягодицу)... Выбор за тобой...

  Скосив глаза на бесшумно приоткрывшуюся за спиной вожделённо прильнувшего к её пышному заду Минния дверь, за которой всё это время стоял сотник Ситтак, готовый по первому её слову ринуться с обнажённым акинаком ей на выручку, Мессапия медленно поднесла палец к губам, затем, подняв руку, несколько раз взмахнула пальцами. Повинуясь её молчаливому приказу, сотник притворил дверь, с огорчением убедившись, что его защита царевне сегодня не понадобится.

  11

  Ламах очнулся от хмельного забытья, услышав донёсшиеся сквозь глухой гул прибоя в ушах и пульсирующую под черепом тупую боль девичьи шепотки.

  - Ну, Кулия, давай, иди...

  - А вдруг он уже проснулся?

  Послышался лёгкий шорох шевельнувшегося в дверях полога, и на Ламаха, лежавшего на софе у боковой стены, упал свет горевшей в коридоре лампады.

  - Да нет, спит как убитый... Иди смело.

  - Я боюсь.

  - Трусиха! Зачем тогда села с нами играть?

  - Давайте я вместо неё пойду.

  - Э нет, Хрисиона! Волчок указал на Кулию, она и должна идти.

  - Он такой стра-ашный!

  - Пустяки! Спящий он тебя не съест. Ну, давай, смелее, а то мы с тобой не будем больше играть.

  Послышался обречённый вздох, и девочка, осторожно и медленно, боясь лишний раз вздохнуть, двинулась на цыпочках к софе, подталкиваемая в спину полными весёлого любопытства взглядами теснившихся в дверном проёме подружек.

  Ламах лежал недвижимо на спине с закрытыми глазами, ожидая, что будет дальше, в чём состоит затеянная девочками (судя по тоненьким птичьим голосам, это были совсем ещё малышки) игра. Раскалывающаяся на части голова, противная сухость во рту и переполненный мочевой пузырь живо напомнили ему о вчерашней, затянувшейся до глубокой ночи, попойке с бывшими сослуживцами в одной из вместительных портовых харчевен. Ее хозяин Мамий, давний добрый знакомый Ламаха, радый вдруг свалившемуся на него посреди зимней спячки крупному заказу, сделал новому гинекономарху хорошую скидку на еду и вино; шлюхам же, слетевшимся в этот вечер в ксенон Мамия, как мухи на мёд, участники гулянки платили из своего кармана. Но откуда здесь эти малявки? Наверное, дочери Мамия.

  Подойдя к изголовью (Ламах уловил нежный девичий аромат), девочка замерла в нерешительности.