Своего единственного сына и внука Мессапия и Формион берегли пуще глаза (ещё двух рождённых ею сыновей и двух дочерей духи смерти похитили в раннем возрасте, после чего Мессапия, боясь утратить красоту, стала предохраняться от новых зачатий). С пелёнок дитя было под неусыпным присмотром мамки-кормилицы и двух нянек. За его здоровьем следил домашний врач, купленный за большие деньги на Делосе торговым агентом Формиона. Когда пришла пора заняться его обучением школьным наукам, в дополнение к рабу-врачу, в доме появился раб-учитель, привезенный из-за моря одним из водивших формионовы корабли навклеров. Ещё бы! Ведь не могла же Мессапия допустить, чтобы её сын, в ком течёт священная царская кровь, выслушивал насмешки и получал тумаки от сыновей простых горшечников, каменщиков, рыбаков, земледельцев или даже купцов в одной из городских школ! Тем более что в процессе обучения риторы, кифаристы, гимнасты и педотрибы, для пущего усвоения, весьма щедро потчевали своих подопечных "берёзовой кашей". Так что обучался Стратон Младший в домашних условиях.
Умению ездить верхом и обращаться с конями его лет с пяти обучала сама Мессапия и её скифские телохранители. Скифы же через несколько лет стали учить внука своего царя борьбе, стрельбе из лука, искусству владения копьём и мечом в пешем и конном бою. Одновременно, по настоянию Формиона, двоюродный брат Стратона Феофант, старший его пятью годами, хваставший, что ныряет и плавает, как дельфин, стал его учителем в жизненно важном для тех, кто живёт у моря, умении уверенно держаться на воде. Вопреки опасениям Мессапии и собственным страхам перед водой и глубиной, к концу лета 8-летний Стратон уже запросто переплывал на пару с Феофантом Двурогую бухту.
Что до свойственной каждому скифу любви к верховой езде, скачкам и лошадям, то у юного Стратона она проявлялась весьма специфично. Побаиваясь ездить верхом, где так легко свалиться и больно расшибиться, а то и убиться, он обожал гонять коней, сидя на безопасном облучке, и учить их покорности с помощью кнута. Толчком к тому послужило одно неприятное происшествие, случившееся с ним, когда ему было около трёх или четырёх лет.
На вымощенном серым булыжником широком дворе их загородной усадьбы стояла кибитка, запряженная двумя парами гладких, широкогрудых, толстозадых лошадей. Стратон на руках у няньки требовательно тянул пухлые ручонки к лошадиным гривам, радостно дёргал длинные жёсткие пряди, гладил широкие бархатные губы и носы. Потом другая служанка позвала няньку что-то подать ей в кибитку. Оставленный на секунду у колеса, Стратон поспешил к лошадям и стал гладить и обнимать толстую мускулистую ляжку соловой кобылы. Той ласки малыша почему-то не понравились (а может, её как раз ужалил овод), и она неожиданно лягнулась. Стратон отлетел далеко в сторону и, хоть не чувствовал никакой боли, дико взревел с перепугу. На его крики и плач из дому выскочили охваченная паническим испугом мать и озабоченный отец. Малыш был уже на руках у перепуганной няньки, крепко прижимавшей его к пухлой груди и осыпавшей быстрыми поцелуями его ручки и личико, пытаясь успокоить, но Стратон заходился плачем ещё больше - уже не от испуга, а чтоб вызвать к себе жалость.
Узнав в чём дело, Мессапия вырвала у злосчастной няньки ненаглядного сыночка, отвесив ей размашистую оплеуху, а Стратон Старший, утерев мелко дрожащими пальцами мокрую розовую щёчку Стратона Младшего, сказал, что мужчина, если его обидели, вместо того, чтобы реветь как девчонка, должен жестоко отомстить обидчику. Взяв у возницы кнут, он, зайдя сбоку, принялся наотмашь хлестать соловую кобылу. Сразу перестав реветь, Стратон Младший внимательно глядел с надёжных материнских рук, как кнут, со свистом рассекая воздух, покрывает тонкими кровавыми рубцами вогнутую спину, раздвоенный круп, левый бок и брюхо отчаянно ржавшей и бившейся в упряжи кобылы, в то время как возница-скиф, стоя впереди, крепко держал под уздцы испуганно вздрагивавшую и прижимавшую уши при каждом взлёте кнута переднюю пару. Особенно досталось левой задней ноге, которой кобылица посмела лягнуть малыша.
Когда Стратон Старший, умаявшись, опустил наконец кнут и утёр с раскрасневшегося лица пот, Мессапия по-скифски приказала вознице привязать нерадивую рабыню, по вине которой чуть было не погиб внук царя Скилура, к задку кибитки, сорвать с неё сорочку и сечь ротозейку до смерти, в назидание остальным рабам и рабыням, которых велела всех созвать во двор. Покоясь в нежных материнских объятиях, маленький Стратон с жадным детским любопытством, не отрывая глаз, смотрел, как широкоплечий скиф размашисто полосует сыромятным батогом пухлое белое тело не углядевшей за ним няньки, надрывно взвизгивавшей при каждом ударе и, с обильно струившимися по щекам слезами, молившей о пощаде. После трёх десятков безжалостных ударов она повисла без чувств на привязанных крестом к задней дуге кибитки руках. Мессапия велела окатить окровавленную спину истязуемой водой и продолжать.
Стоявший рядом с женой Стратон Старший, не понимавший по-скифски (учить язык варваров он считал ниже своего достоинства, тем более что его жена прекрасно говорила по-эллински), лишь теперь догадался, что Мессапия приговорила несчастную няньку сына к смерти. Сказав, что поскольку ребёнок почти не пострадал, то этого довольно, он приказал рабам отвязать рабыню.
- Жалко стало свою подстилку толстозадую, да?! - рассердилась на мужа Мессапия. - А ведь она виновата куда больше кобылы!
- Не спорь с мужем, злая женщина! - вскипел в ответ Стратон. - Будет так, как я сказал!.. Хорошие рабыни слишком дорого стоят, чтобы убивать их почём зря.
Гневно сверкнув глазами, Мессапия, тем не менее, подчинилась и, обиженно сомкнув губы, забралась с сыном через передок в кибитку. Стратон сел возле возницы и позвал сына. Поставив его между колен, он вложил ему в маленькую ручку отнятый у возницы кнут. Вдвоём они принялись стегать со всей силы рванувших со двора вскачь лошадей, в особенности стараясь попасть под хвост ударившей царевича кобыле.
С того накрепко запечатлевшегося в детской памяти дня Стратон Младший не упускал возможности постегать лошадок: запряженных ли в кибитку или телегу, привязанных ли во дворе к коновязи, испытывая острое наслаждение оттого, что лошади - такие сильные и большие - боятся его - такого слабого и маленького - и шарахаются в страхе, когда он замахивается на них кнутом. Конечно, поначалу его детские удары досаждали им не больше, чем укусы слепней, но по мере того как мальчик рос, рука его делалась крепче, а удары батога или плети, которыми он ради забавы что ни день потчевал неповинных лошадей (случалось, доставалось от него и некстати подвернувшимся под руку собакам), становились всё чувствительней, тем более что он с особым удовольствием стегал по самым болезненным местам: по губам, по ушам, по шее, по брюху, по репице, под хвостом...
Став чуть постарше, он принялся творить собственноручную расправу и над чем-либо не угодившими ему рабынями и рабами. Отец, мать и дед жестокие развлечения юного Стратона не пресекали и даже восторгались настоящим властным "царским" норовом, передавшимся ему с кровью деда Скилура: таким и должно быть будущему правителю Херсонеса - строптивых, как дикие степные кони-тарпаны, херсонеситов можно держать в повиновении только по-настоящему сильной и безжалостной рукой! Лишь рукоприкладство в отношении раба-учителя было царевичу строго-настрого запрещено. Более того - по жалобам учителя на его непослушание и леность в учёбе, Стратона лишали любимых сладостей и возможности погонять лошадей. Впрочем, после смерти отца, случившейся, когда Стратону Младшему было 10 лет, ему удалось решить проблему с учителем по-другому.
Заприметив, что Сократ (так звали учителя) неравнодушен к одной из рабынь - черноволосой колхидянке Медее, Стратон, после того как был в очередной раз наказан по жалобе не в меру усердного наставника, призвал эту самую Медею в комнату, где они занимались. Приказав ей встать на "четыре ноги", он заголил ей зад и, сев ей на спину, жестоко высек на глазах у учителя за какую-то придуманную вину, после чего предложил Сократу сделку: тот не будет больше на него жаловаться, а за это Стратон позволит ему в отведённые для занятий часы забавляться с этой или любой другой рабыней. Разумеется, предложение было принято, и с этого дня 30-летний Сократ стал наставником будущего херсонесского басилевса не только в скучных школярских науках, но и в самой важной и восхитительной науке любовных наслаждений, не уставая расхваливать перед Мессапией и Формионом высокий ум, блистательные способности и успехи в учёбе своего подопечного. Впрочем, Стратон обладал цепкой памятью, и когда учителю удавалось увлечь его своими рассказами, без труда впитывал многотрудные эллинские премудрости, так что Сократ не так уж сильно грешил против истины.
