Ламах скривил рот в кислой ухмылке, понимая, что ему не раз ещё придётся услышать от друзей-соматофилаков подобные шутки.

  - Слушай, а где ты будешь теперь жить? - спросил Делиад. - Давай, пока не найдёшь себе богатую вдовушку с собственным домом и кучей детей в придачу, перебирайся ко мне.

  Дружеское расположение Делиада к Ламаху выглядело абсолютно искренним. Если судить по открытому, дружелюбному лицу, юноша казался не способным на коварство. Но как знать, какие мысли таятся в этой голове, за излучающими приязнь глазами? Ламах был единственным, кто знал, куда исчезло предназначенное Скилуру золото. Избавившись от Ламаха, Делиад убил бы одной стрелой сразу двух птиц: во-первых, обрёл бы уверенность, что случившееся навсегда останется тайной, и, во-вторых, присвоил бы всё украденное себе - зачем отдавать кому-то сгоряча обещанную треть? Во всяком случае, Ламах бы на его месте именно так и поступил. А отравить Ламаха у себя в доме ему было проще простого. Подобные мысли посещали Ламаха ещё в Феодосии. Он решил подстраховаться.

  - Благодарю, Делиад. Не хочу стеснять тебя.

  - Да ну, ерунда! Дом большой, ты меня ничуть не обременишь.

  - Ещё раз благодарю. Поверь, я ценю твоё расположение, но хилиарх поручил мне навести среди гинекономов дисциплину, поэтому я думаю, что мне лучше пока пожить в их казарме.

  - Ну, как хочешь, - огорчённо развёл руками Делиад.

  - Гекатонтарх! Вода вытекла! Пора менять караулы! - объявил приглядывавший за клепсидрой воин.

  Проведя последнюю бессонную ночь в родной казарме, утром, после завтрака, Ламах отнёс в арсенал копьё, щит с трезубцем Спартокидов, шлем, обшитые железной чешуёй штаны и тунику и красный, с золотым трезубцем гиматий, носить который не имел более права. На бывшем декеархе соматофилаков осталось лишь купленное на его собственные деньги: красные скифики мягкой оленьей кожи, тёмно-синие суконные штаны, коричневый хитон с длинными рукавами, перетянутый на талии широким красным ремнём с рельефной головой горгоны на массивной бронзовой пряжке, и тёмно-красная войлочная шапка, прикрывавшая его коротко остриженные волосы и уши. Слева на поясе висел меч, с которым Ламах не пожелал расстаться и выкупил его за полцены у начальника царского арсенала, справа - нож.

  Получив у лохага Никона причитавшееся ему за две декады жалование, Ламах поднялся в комнаты своей сотни, попрощался со всеми до вечера (где именно состоится прощальная пирушка, он сообщит позже), в последний раз окинул сумрачным взглядом из под нахмуренных бровей помещение, в котором прошли 12 лет его жизни, и, прихватив внушительных размеров сундук с личными вещами, сгорбив спину, медленно двинулся к выходу, провожаемый всеми бывшими в этот момент в казарме декеархами и бойцами своего десятка, один из которых поспешил взять у него сундук. Обнимаясь на каждом шагу и обмениваясь дружескими похлопываниями по плечам и пожеланиями с добрыми приятелями из других сотен, сильно замедлившими его и без того не быструю поступь, Ламах в воротах казармы ещё раз напомнил провожавшим о вечерней пирушке и дальше пошёл один, отказавшись даже от добровольного носильщика сундука, готового сопроводить бывшего командира аж до логова гинекономов.

  Оставив на прощанье по серебряной монете у ног охранявших вход в крепость Ахилла и Геракла, Ламах пожал руки выстроившимся в шеренгу воротным стражам, выслушав с застывшей гипсовой маской на лице улыбкой их шутливые напутствия, которыми его мучили всё это утро, быть поосторожней на новом посту с чужими жёнами.

  Выйдя из крепости на площадь, Ламах глубоко вздохнул и, едва заметно припадая на неокрепшую левую ногу, решительно зашагал к видневшемуся ниже на спуске пританею - представляться управлявшим жизнью столицы пританам, в подчинении у которых были, в том числе, и гинекономы.

  В конце месяца гиперборетея, которым в день осеннего равноденствия заканчивался на Боспоре год согласно перенесенному сюда переселенцами из Ионии милетскому календарю, столичная община предоставляла басилевсу (бывшему заодно и пантикапейским архонтом) список из 5-6-ти десятков граждан, достойных быть помощниками басилевса в управлении текущими городскими делами. Басилевс выбирал из них по своему усмотрению шестерых пританов, на плечах которых и лежала в течение года основная нагрузка по управлению городским хозяйством. Таким же образом выбирались и жрецы столичных храмов, за исключением того, что в этом случае басилевс, как правило, без возражений утверждал всех, кого община столичных граждан считала достойными служить от её имени богам.

  Гиликнид ещё вчера предупредил пританов, что басилевс назначил нового гинекономарха вместо не внушавшего доверия Бастака.

  Пританей находился на северо-восточном склоне Пантикапейской горы, на полпути к пересекающей весь город с запада на восток Скифской улице, служа как бы посредником и передаточным звеном между Новым дворцом и агорой, между басилевсом и народом. Шестеро пританов ходили на службу попарно: день проводили в пританее, занимаясь малозначимыми делами (все важные дела решались в Новом дворце), а два следующих дня проводили по собственному усмотрению. Одной из важных обязанностей пританов было поддержание неугасимого огня в очаге Гестии в главном зале, напротив центрального входа в пританей, но пританы, разумеется, не подбрасывали дрова в огонь самолично - для этого в пританее имелись рабы.

  Рабочий кабинет пританов находился слева от центральной залы, напротив комнаты глашатаев. В этот день в пританее дежурили Антисфен и Сострат. Первому, судя по белой как лунь голове и изрезанному глубокими морщинами лицу, было уже далеко за шестьдесят. Своё богатство и благополучие он поддерживал, занимаясь распространённым на берегах кишащего всевозможной рыбой пролива между двумя морями промыслом - производством чрезвычайно популярных в эллинском и римском мире рыбных соусов и засоленной рыбы. Его напарник был лет на пятнадцать моложе, о чём красноречиво говорило его налитое, румяное лицо, солидно округлившийся под синим шерстяным хитоном живот и цветущий вид. Сострат, понятное дело, тоже был человек не бедный - владел большой мастерской в порту, специализировавшейся на изготовлении рыбачьих челнов.

  Один из двух сидевших на корточках в маленькой передней комнатке рабов-прислужников, без которых богатый человек и шагу не ступал из дому, нырнув в кабинет, доложил о приходе нового гинекономарха.

  - Пусть войдёт! - услышал Ламах из-за неплотно прикрытой двери тонкий старческий голос.

  Кабинет представлял собой небольшую уютную комнату, с выложенным простеньким узором из тёмных дубовых и светлых еловых квадратных паркетин полом, двумя кушетками у боковых стен, парой стульев около входа, парой кресел в глубине, продолговатым краснолаковым столиком на гнутых ножках между креслами и пышущей теплом керамической жаровней в центре. Обменявшись приветствиями с сидевшими в креслах пританами, Ламах, чуть помедлив, опустил на паркет у дверного косяка свой сундук и, обойдя жаровню, протянул старшему из них свёрнутый в трубочку указ о своём назначении.

  Развернув папирус, Антисфен разглядел только красную печать с трезубцем и передал товарищу.

  - Сострат, у тебя глаза помоложе, прочти-ка!

  Прочитав в голос царский указ, Сострат вернул его Ламаху. Вызвав через раба одного из бездельничавших в своей комнате молодых глашатаев, Антисфен послал его на розыски отставленного гинекономарха.

  - Садись, гинекономарх - в ногах правды нет, хе-хе! - указал Антисфен на ближнюю к себе кушетку, после того как получивший задание глашатай скрылся за дверью. - Нам теперь работать вместе, так что давай знакомиться...

  Удовлетворяя любопытство обрадованного возможностью поболтать с новым человеком, свойственное многим старикам, Ламаху пришлось кратко и неохотно - в его однообразной солдатской жизни не было до последнего времени ничего особо интересного - рассказать о себе.