У Савмака появилась возможность рассмотреть повнимательнее вторую преграду, лежавшую на его пути к родному дому. Как и та, что осталась позади, она состояла из рва, вала и стоящей на валу каменной зубчатой стены, только ров со стоячей дождевой водой, как показалось Савмаку, здесь был помельче и поуже, вал не такой крутой и стена малость пониже. В отличие от дальней стены, где со сбором мыта с редких путников легко справлялся один чиновник, здесь трудились не покладая рук двое мытарей: один, сидя на складном стуле за похожим на табурет столиком у входа на заляпанный подсохшей грязью мост через ров, принимал установленную законом плату (с пешего поменьше, с всадника - больше, с арбы, телеги и кибитки - ещё больше) с тех, кто стремился в город, его напарник по другую сторону ворот обирал двигавшихся в обратном направлении. Труд мытарей хорошо оплачивался (им полагалась определённая доля дневной выручки), а уворовывание части дохода жестоко каралось, к тому же они работали на виду у воротных стражей, поэтому они были кровно заинтересованы, чтобы никто, кому это не полагается, не проскочил безоплатно зайцем, и честно заносили на папирус имена всех уплативших (часто этим занимались их юные сыновья, которых они готовили себе на смену) и заплаченную ими сумму.
Оказавшись, наконец, за воротами, хрисалисковы кибитки покатили через обширное, рассечённое надвое широкой прямой дорогой и протекавшей чуть левее узкой медлительной речкой поле, густо засеянное серыми каменными надгробьями различной высоты и толщины, напоминающими дома семейными склепами богачей и росшими повсюду, как бурьяны на хлебной ниве, старыми и молодыми траурными кипарисами и туями. Крутые высокие склоны ограждавших долину с северной и южной стороны возвышенностей служили естественной границей этого огромного города мёртвых. Савмак удивлённо взметнул белёсые крылья бровей, увидев знакомые очертания скифских курганов, тянувшихся цепочкой по хребту северной возвышенности. Должно быть, сообразил он, в них обрели вечный покой тела вождей сатавков.
Скоро от разглядывания скифских курганов и испещрённых рельефами, рисунками и надписями греческих надгробных памятников Савмак переключился на изучение приближавшейся нижней городской стены, широким кольцом опоясывавшей царскую гору. Как и в Феодосии, у её подножья не было ни рва, ни вала, но сама стена была много выше и, видимо, толще, нежели полевые стены. Внимание Савмака, как и всякого, кто впервые приближался к Пантикапею с запада, сразу же привлекла огромная конная статуя, застывшая левым боком к дороге над высокой аркой стиснутых двумя массивными башнями проезжих ворот. Подъехав ближе, Савмак увидел, что всадник и конь выточены из светло-серого камня и, в отличие от стоявшего в центре Неаполя бронзового Скилура, под тонкой шкурой коня которого отчётливо просматривался каждый мускул, каждая жилка, стороживший въезд в город со стороны степи боспорский царь и его тяжеловесный конь были сработаны куда более грубо.
Кинув с седла серебряный кружок к подножию торчавшего сбоку ворот каменного кола в благодарность за благополучно оконченный путь и заплатив ещё пару монет из хрисалискового кошеля за право въехать в город, Никий и его маленький феодосийский отряд осторожно вклинились в широкую, до краёв наполненную многоголосым хаотичным потоком людей и животных Скифскую улицу. К Никию непрестанно подбегали то с одной, то с другой стороны какие-то люди, спрашивали, что везёт, предлагали купить его товар по самой выгодной для него цене, но узнав, что он везёт подарки Хрисалиска царевичу Левкону, тотчас с кислой миной отступались. Другие наперебой убеждали славного гекатонтарха и его доблестных воинов остановиться у них в ксеноне, где к их услугам самая вкусная еда, самое сладкое вино и самые красивые служанки по самой низкой во всём городе цене. Никий, в отличие от большинства его молодых воинов, не в первый раз оказавшийся в столице, оставлял назойливых, как кухонные мухи, зазывал без ответа.
Савмака с первых шагов поразила величина и многолюдье боспорской столицы, напоминавшей облепивший гору огромный муравейник. Наблюдая бесчисленное скопище тулившихся друг к дружке домов по обе стороны улицы, Савмак подумал, что здесь обитает, пожалуй, больше людей, чем было воинов во всём палаковом войске. Если справа на склонах горы все дома были каменные, крытые яркой цветной черепицей, то хаотично разбросанные с другой стороны улицы до самой Северной стены дома и глинобитные лачуги, среди которых немало виднелось конусовидных шатров, куполовидных юрт и дуговидных верхов кибиток, за малым исключением, были под незамысловатыми, потемневшими под солнцем и дождями, соломенными и тростниковыми шапками. Оттуда сильно попахивало знакомым по скифским селениям густым кислотным духом дубившихся в чанах кож.
Савмака нисколько не удивило, что подавляющее большинство обитателей боспорской столицы были в скифских одеждах: хорошо защищавших от холода и дождя кожаных и войлочных башлыках (женщины - в отороченных мехом, украшенных бисером и рельефными пластинками шапочках и окантованных тонким орнаментом накидках), тёплых длиннополых кафтанах, кожаных и шерстяных штанах, заправленных в невысокие, подбитые мехом скифики. Рабы и рабыни, которых тоже немало сновало по улицам с хозяевами и без, с какой-нибудь поклажей в руках или на плечах, разумеется, были одеты куда проще - только, чтоб не замёрзнуть.
Скоро выяснилось, что возвышающаяся в центре города гора на самом деле имеет не одну, а две головы, из которых восточная несколько выше и массивнее западной. Поравнявшись с разделявшей их седловиной, Никий свернул в неширокую, стиснутую глухими стенами висящих друг на дружке домов, куда менее людную улицу, извилисто взбиравшуюся на гору - сперва полого, затем всё более круто. Поднатужась под ударами кнута, через пару минут лошадки вытащили кибитки на небольшую площадь перед опоясывающей седловину и восточную вершину горы двухступенчатой крепостью. Оставшаяся почему-то не охваченной крепостной стеной западная вершина была застроена вперемежку высокими белоколонными храмами и похожими на усадьбы двухэтажными домами знати.
Оставив слева украшенный каменными зверями и птицами вход на Акрополь, феодосийцы, после короткого разговора Никия с декеархом воротной стражи, беспрепятственно въехали в лежащую в седловине между двумя вершинами крепость соматофилаков (Савмак уже знал, что так греки называли своих сайев - отборных телохранителей царя, и раненый в ногу суровый воин, которого он вёз в своей кибитке, был одним из них). К удивлению Савмака, с их командира в этот раз даже не взяли плату за въезд. Проехав мимо стороживших ворота с внутренней стороны бронзовых воинов, вооружённых, один копьём и большим овальным щитом, другой - одной лишь огромной дубиной и небрежно наброшенной на могучие плечи львиной шкурой (подобные статуи стояли около храма Папая в Неаполе, поэтому Савмак без труда узнал в них великих греческих героев - Ахилла и Геракла), всадники и кибитки через пару десятков шагов свернули налево и въехали на вымощенный зеленовато-серым булыжником узкий двор вытянувшейся впритык к западной стене Акрополя конюшни. Тотчас вызванный из конюшни убиравшим во дворе навоз конюхом сизобородый крючконосый конюший, привычно мявший в широкой ладони согнутую вдвое толстую плеть - неизменный атрибут своей власти над конями и ухаживающими за ними рабами-конюхами, скользнул цепким оценивающим взглядом из открытого створа ворот в центре конюшни по коням приезжих, задержавшись чуть дольше на кауром мерине, и лишь после этого поднял глаза к лицу восседавшего на нём гекатонтарха и не спеша, слегка припадая на правую ногу, направился к нему. Выяснив кто, откуда и к кому прибыл, начальник царской конюшни разрешил спешившимся по команде Никия феодосийцам завести коней в свободные стойла.
Увидя осторожно слезавшего задом с передка задней кибитки Ламаха, которого, если б не перебитый нос, не сразу и узнал бы в густой каштановой поросли на прежде бритом лице, конюший, обнажив в приветной улыбке редкие коричнево-жёлтые пеньки, поспешил к нему.
