В этот момент, предупреждённый заглянувшим одним глазом за полог Гелием, Никий вылез наконец из уютного нутра кибитки на передок и на ходу пересел на каурого, чтобы въехать в ворота Длинной стены, как полагается, во главе своего отряда. Проехав, к разочарованию Савмака, мимо радушно распахнутых ворот вытянувшегося широким прямоугольником слева от дороги постоялого двора, отряд прогрохотал по перекинутому через ров мосту и втянулся в открытую между сдвоенными массивными башнями пасть проезжих ворот. Бросавшиеся в глаза чёрные потёки смолы и языки густой копоти на серой стене над воротами, как и белевшие свежей древесиной створки ворот, свидетельствовали о недавно происходивших здесь боях. Да, прорваться через такое укрепление оказалось совсем не просто даже с многотысячным войском! Не менее сложным делом представлялось пересечь его одинокому беглецу в обратном направлении: если со стены ещё можно как-то спуститься на аркане, в крайнем случае, спрыгнуть, то перебраться через залитый внизу дождевой водой ров можно не иначе, как по мосту. Как только замыкающие крохотный обоз всадники оказались за стеной, стражи с грохотом затворили тяжёлые воротные створки. На душе Савмака, и без того унылой, стало совсем пасмурно.

  - Ну, как там Феодосия, стоит? - спросил Никия с дружелюбной улыбкой приведший к воротам ночную смену гекатонтарх, после того как выяснил, кто, откуда и куда следует. - Говорят, вам здорово досталось?

  - Слава Зевсу Сотеру и царевичу Левкону - город цел и невредим! - ответил с такой же открытой улыбкой Никий. - Мы, можно сказать, легко отделались... А вы тут, говорят, придумали для варваров какую-то хитрую мышеловку?

  - А давай, гекатонтарх, заворачивай к нам, - кивнул начальник стражи в сторону наполовину открытых ворот лагеря пехотинцев. - Комнат свободных много, зачем вам платить Пандору? За ужином расскажешь, как у вас там было дело, послушаешь, как мы тут воевали.

  Никий, которого так и подмывало поведать боспорским соратникам (самих себя живущие на отшибе феодосийцы боспорцами как бы и не считали) о геройский делах защитников родного города, в которых он сам сыграл далеко не последнюю роль, охотно принял предложение. Кинув в руки подошедшему с расплывшейся по широкому курчавобородому лицу приветной улыбкой сборщику дорожной пошлины пару драхм за проезд хрисалисковых кибиток (для военных проезд был свободен), Никий тронул каурого за уводившим в лагерь дневную стражу гекатонтархом.

  Увидя выбравшихся из передней кибитки шестерых красоток, а также торчащие из соломы горлышки винных амфор, начальник стражи, назвавшийся Никагором, вскинув на Никия масленно заблестевшие глазки, предложил:

  - Наши ночлег и жратва, твои - вино и девки. Договорились?

  - Не могу, приятель, извини! - покачал отрицательно головой Никий, продолжая мягко улыбаться. - Вино и рабыни - подарок Хрисалиска царевичу Левкону и Герее. Я обязан доставить их в целости и сохранности. А за вином пошли кого-нибудь к Пандору - я заплачу.

  - Ну, ладно, ловлю тебя на слове! А шлюх у нас тут и своих хватает. Хотелось, правда, попробовать свежатинки, - проводил Никагор алчным охотничьим взглядом скрывшихся по указке Никия в ближайшей комнате миловидных и фигуристых, как на подбор, рабынь (оно и понятно: царевичу Левкону в подарок абы кого не пошлёшь!), - но раз нельзя, так нельзя.

  Оставив на время Никия, Никагор отправил трёх своих воинов к Пандору за шестью амфорами лучшего вина, а ещё одного - в соседний лагерь с приглашением хилиарха и гекатонтархов конников на дружескую пирушку. Следя за тем, как его воины, заметно уставшие после целого дня, проведённого в седле под холодным дождём, привязав лошадей к кибиткам, рассёдлывают их, прячут сёдла, чепраки и потники в кибитках, вынимая оттуда и бросая под передние ноги коням большие охапки соломы, Никий негромко приказал двум своим декеархам оставить возле кибиток по одному стражу, дабы у здешних вояк не возникло соблазна что-нибудь оттуда умыкнуть.

  Возницы тем временем выпрягли коней из упряжи, привязали недоуздками к дышлам, набросали к их мордам соломы и присоединились к своим четырём товарищам, вылезшим вслед за колченогим соматофилаком из задней кибитки и следившим теперь голодными глазами за Никием в надежде, что прежде чем запереть на ночь, их не забудут покормить. Поскольку двери солдатских комнат не имели запоров, Никий не знал, как быть: оставлять рабов незапертыми под присмотром часовых казалось ему слишком рискованным: вероятность, что утомлённые тяжёлой дорогой воины заснут на посту, была велика.

  Из затруднения его вывел вновь подошедший Никагор, предложивший запереть рабов в подвале привратной башни, куда здешние командиры сажают наказанных за малозначительные проступки воинов. Сейчас подвал "пехотной" башни как раз пустовал.

  Подойдя вместе с Никагором вслед за воинами и рабами к входу в трапезную, Никий попросил дать чего-нибудь укусить рабам.

  - А рабынь своих ты покормить не хочешь? - прищурясь, глянул искоса на феодосийца Никагор. - А то, чем скучать без дела, пусть бы прислужили нам во время пира: и сами будут сыты и довольны, и нам приятно.

  - Пускай бы услужили, с них не убудет, - поддержал здешнего гекатонтарха ковылявший сзади на костыле Ламах, наверняка хорошо слышавший, как Никий всю дорогу забавлялся один с шестью рабынями.

  - А-а, ладно! Будь по-вашему! - махнул рукой Никий, решив, что и правда, ужин в присутствии красивых рабынь будет куда приятнее, и не стоит вести себя, как собака, стерегущая чужих овец.

  Никагор, ровесник Никия, на радостях приказал поварам угостить усталых феодосийских воинов двойной порцией еды и вина, а рабов царевича Левкона накормить по обычной солдатской норме.

  Не в пример предыдущим, этот долгий слякотный зимний вечер обещал быть весёлым.

   4

  Проснувшись утром от холода с пульсирующей болью в висках, сильным желанием промочить сухое горло и ещё большей потребностью отлить, Никий не сразу понял, где он. Он лежал в одном хитоне спиной к стене на левом боку, на растоптанном соломенном тюфяке, устилавшем узкий дощатый топчан. Сквозь узкие дверные щели в напоминавшую чулан тесную комнатку пробивались серые полоски утреннего света, достаточные, чтобы разглядеть в полутьме, что три других топчана, стоящие попарно впритык друг к другу по углам комнаты, пусты. На соседнем, на расстоянии вытянутой руки, лежали его штаны, рядом - шлем и пояс с мечом. Окончательно проснувшись, Никий вспомнил, что он в лагере возле Длинной стены, и, смутными обрывками - вчерашнюю, растянувшуюся допоздна попойку со здешними командирами.

  Поморщившись от раскроившей черепную коробку боли, Никий привстал, опустив ступни на что-то мягкое, оказавшееся его свалившимся в беспокойном сне гиматием. Рядом, у задней ножки топчана аккуратно стояли два его скифика.

  Не без усилий натянув дрожащими руками штаны и скифики, подпоясавшись мечом и зябко запахнувшись в гиматий, Никий вышел наружу. Обширный лагерный двор был затоплен серой пеленой тумана, впрочем, не особо плотного: стоявшие напротив дверей его комнаты кони и кибитки виднелись довольно отчётливо, да и замыкавшие двор стены с многочисленными дверями, пусть и смутно, но просматривались, - по такому туману, вполне можно было ехать дальше; главное - надоедливый дождь наконец-то угомонился. Впрочем, до Пантикапея отсюда оставалось всего ничего, и можно было не торопиться.

  Двое стражей, подпиравшие плечами оштукатуренную стену казармы шагах в пяти-шести от комнаты Никия, заметив вышедшего во двор командира, поспешили отойти к кибиткам. Отыскав среди окружавших кибитки коней своего каурого, Никий потрепал его по мягкому храпу, прошёлся ладонью по тёплой крутой шее и, держась левой рукой за холку, с наслаждением пустил под него мощную жёлтую струю из переполненного мочевого пузыря.

  Подойдя к укрывавшимся за второй кибиткой стражам, Никий поинтересовался, всё ли в порядке. Отводя в сторону глаза, воины заверили, что за время их стражи никто из чужих к коням и кибиткам не приближался. На вопрос, где Гелий, один из стражей нехотя ответил, что, наверное, ещё спит.