Что до другой басилисы - овдовевшей в 14 лет Сенамотис, то она осталась пока жить в Старом дворце, ставшем теперь жилищем царевича Левкона, его жены и дочери.

  Полгода спустя логограф Аполлоний, поехав с большими дарами в Неаполь, добился примирения с царём Скилуром. Одним из условий их договора был обмен царевны Сенамотис на беглого боспорского изменника Филоксена.

  Обмен состоялся на реке Бик в присутствии нового феодосийского номарха Лесподия. Заночевав на постоялом дворе у развилки трёх дорог (война в этот раз пощадила его), утром Филоксена собирались везти под сильной охраной дальше в Пантикапей на суд к басилевсу. Но отперев дверь его комнаты, конвойные обнаружили узника мёртвым. Осмотревший его врач объявил причиной смерти несомненное отравление. Сам ли он лишил себя жизни из страха или кто угостил его ядом, так и осталось неизвестным. Все принадлежавшие Филоксену в Феодосии и Пантикапее дома, усадьбы, корабли и прочие богатства указом басилевса Перисада перешли в собственность тестя царевича Левкона Хрисалиска, умом и усердием которого они и были во многом созданы и преумножены.

  Тихе могла быть довольна: справедливость восторжествовала.

  10

  Гонец вождя ситархов Агафирса, привезший царю весть, что сам боспорский казначей Деметрий везёт в Неаполь обещанное золото и серебро, опередил боспорского посла часа на два. Из дворца эта радостная новость тотчас разлетелась по всему Неаполю. Левкону её сообщил Дионисий, заставший боспорского царевича в кабинете отца за мудрёной персидской игрой в шахматы.

  Левкон воспринял новость спокойно. Увы, для него приезд Деметрия не означал долгожданного возвращения домой. Хлопоты Посидея во дворце за Левкона ни к чему хорошему не привели. Трещина, пробежавшая между Палаком и бывшим любимцем его отца в тот момент, когда Посидей высказался против войны с Боспором, сделалась ещё больше и глубже.

  Ни Иненсимей, ни Опия не осудили Палака за обман Левкона, а наоборот, отнеслись к его хитрой уловке с полным пониманием и одобрением.

  Иненсимей пояснил Посидею, что золото и серебро Перисада Палак раздаст своим вождям, а выкуп за Левкона достанется лично ему.

  Опия, выслушав жалобу Посидея, притворно вздохнув, заявила, что не в её власти повлиять на решение сына-царя. Тем не менее, выпроводив Посидея, она отправилась к Палаку и сказала ему, что ни одна женщина, какой бы красавицей она ни была, не стоит таланта золота. Палак, покраснев, заверил матушку-царицу, что он и не думал менять жену Левкона на золото: это лишь удобный предлог, чтобы не отпускать Левкона без выкупа. Довольная Опия с улыбкой взъерошила волосы на голове сына и ласково поцеловала его в лоб.

  - Я всегда говорила, что у тебя золотая голова! Отец в тебе не ошибся.

  Боспорское посольство поспело в скифскую столицу за час до заката. Палаку так не терпелось скорее увидеть своё золото и серебро, что он не стал тянуть с приёмом.

  Войдя в медленно раздавшиеся в стороны парадные двери, глашатай Зариак возвестил о приходе перисадова посла. Четверо окольцованных блестящими медными ошейниками рабов в серых холщовых хитонах и узких штанах, пригибаясь к земле, внесли в залу большой, скреплённый толстыми медными обручами сундук, закрытый на два массивных навесных замка. Следом на подгибающихся от страха и волнения ногах вошёл посол Деметрий, за ним, мимо сторожащих главный дворцовый вход грозных грифонов и могучих царских стражей, проследовали пять пар боспорских скифов-сатавков - сотники и полусотники его охраны.

  Ярко освещённая восемью висевшими попарно у каждой из четырёх дверей факелами и пылавшими в очаге смолистыми поленьями, "тронная" зала была полна народу. Дым, собираясь клубами под высоким тёмным потолком, уходил через полукруглые верха закрытых внизу ставнями окон в передней стене. На покрытом белой бычьей шкурой квадратном возвышении за очагом, поджав под себя скрещенные ноги, сидел царь Палак в драгоценном царском облачении, с высокой, переливающейся радужными самоцветными огнями тиарой на голове и золотой булавой за поясом. Позади него Тинкас держал в отставленной левой руке, наклонённый в сторону царя, богато отделанный златом многохвостый бунчук. Все остальные стояли в несколько рядов по краям длинных красно-сине-зелёных ковров, устилавших каменный пол по обе стороны царского возвышения и очага почти до самых входных дверей.

  Помимо нескольких десятков приближённых царских друзей, здесь были все три старших брата Палака, Иненсимей, все оказавшиеся в этот день в Неаполе тысячники и сотники сайев, сыновья и младшие братья вождей всех 22-х скифских племён, ждавшие в столице своей доли боспорского золота и серебра. Отдельной группой стояли справа от входных дверей десять самых почтенных седобородых неапольских эллинов во главе с Посидеем. На почётном месте у царской ступени, по левую руку царя, рядом с Иненсимеем, Главком и Дионисием стоял царевич Левкон, не сразу узнанный Деметрием в скифской одежде и башлыке. Глаза Левкона вспыхнули радостью, когда он, скользнув взглядом по лицам сопровождавших Деметрия знатных скифов, увидел среди них своего друга Каданака. Встретившись взглядом с Левконом, тот чуть заметно кивнул ему и улыбнулся.

  Племянник по материнской линии знаменитого в недавнем прошлом этнарха сатавков Аргота, 33-летний Каданак принадлежал к самым знатным, хоть и не слишком богатым представителям своего племени, правда, не особо жалуемым нынешним этнархом Оронтоном и его кланом. Как и у всех знатных сатавков, скифская кровь в его жилах была изрядно разбавлена эллинской: и отец его Наваг, и мать Алея, сестра Аргота, были наполовину эллинами. Среднего роста, атлетичный, мускулистый, он был постоянным напарником царевича Левкона в палестре, верховой езде и поединках с оружием. Густые тёмно-каштановые волнистые волосы его ниспадали на узковатые прямые плечи, обрамляя вместе с коротко подстриженными усами и бородой продолговатое светлокожее лицо, с высоким прямым лбом, испятнанным десятком едва заметных оспин над чёрными, крыловидными, с изломом бровями. Тонкий горбатый нос с глубокой впадиной на переносице разделял два больших тёмно-серых глаза, поблескивающих в глубоких глазницах, точно небо в пасмурный день на дне колодца.

  Сблизила и крепко сдружила Левкона и Каданака не палестра, не верховая езда, а общая любовь к шахматной игре и увлечённость наукой - стремление познать загадки природы и тайны мироздания. Образцом для подражания Каданак с юности избрал не знаменитых скифских царей-воителей, а мудреца Анахарсиса.

  В беседах с Левконом и собиравшимися под его крылом один-два раза в месяц боспорскими учёными мужами (круг которых был весьма узок) Каданак, объездивший с отцовскими торговыми караванами все реки и степи к северу от Эвксина и Меотиды, с жаром доказывал ошибочность географических сведений и вызванную этим неточность, если не сказать нелепость, многих фактов в книге прославленного отца Истории Геродота, посвящённой походу царя персов Дария в Скифию. Как-то Левкон посоветовал Каданаку изложить свои разоблачения и опровержения на папирусе. Вскоре Каданак прочёл свой антигеродотовский трактат на собрании сложившегося вокруг Левкона учёного кружка. Левкон посодействовал распространению списков трактата Каданака по всем боспорским городам и рассылке его в научные книгохранилища Афин, Пергама, Родоса, Антиохии, Александрии Египетской, а Каданаку предложил взяться за более весомый и фундаментальный труд - написание Истории Боспорской державы и её соседей, в особенности Скифии: кому же, как не вооружённому эллинскими знаниями и письменностью скифу-сатавку написать правдивую историю скифов! С тех пор вот уже пять лет Каданак был занят этой объёмной и кропотливой работой, и стал одним из самых близких друзей царевича Левкона и всегда желанным гостем в его доме, доступ в который был открыт лишь немногим.

  Во время внезапно разразившейся между Скифией и Боспором войны Каданак, как и многие жившие в боспорской столице сатавки, остался в Пантикапее, приютив в своём доме десятки женщин и детей своих бежавших из-за Длинной стены сородичей.