Четверо рослых, мускулистых, коротко стриженых рабов в чистых серых хитонах и грубых кожаных башмаках плавно подняли драгоценную ношу на плечи. Пятнадцать вооружённых копьями, мечами и щитами соматофилаков пошли в колонне по три впереди носилок, столько же - сзади, и ещё двадцать - в два ряда по бокам. Позади соматофилаков, сбившись в кучу, потащились под присмотром пары надсмотрщиков отобранные на продажу рабы и рабыни. Бросая прощальные взгляды на Старый дворец, где, несмотря на строгий нрав и требовательность Гереи, жилось им очень даже неплохо, на глядевших им вслед, стоя между колоннами, Арсамена и плачущую от жалости Элевсину, рабыни обливались молчаливыми слезами; рабы тоже шли с угрюмыми лицами и мокрыми глазами как на казнь, понимая, что совсем скоро для них начнётся совсем другая жизнь, в которой многим доведётся хлебнуть полной чашей горького лиха...
Около полудня через широкие Скифские ворота в Пантикапей влетел рысью отряд всадников. Впереди скакали бок о бок боспорский гиппарх Горгипп и сын Посидея Главк, въехавший два часа назад в ворота Длинной стены в качестве посла, уполномоченного Палаком засвидетельствовать мирную клятву басилевса Перисада. Вслед за Главком и десятком (всего-то!) его телохранителей за Длинную стену проехала кибитка перисадова казначея и посла Деметрия, отпущенного без задержки Палаком из Неаполя, после того как привезенное им золото и серебро было тщательно осмотрено и взвешено, и две сотни охранявших его сатавков. На вопрос Горгиппа, где же царевич Левкон, Главк с искренней улыбкой ответил, что царевич остался ещё на несколько дней в Неаполе погостить у Посидея. Как видно, он был уверен, что на Боспоре ещё не знают о пленении Левкона.
Горгипп не счёл нужным его разубеждать и воспользовался случаем, чтобы лично сопроводить с почётом палакова посла в Пантикапей. С охранной меотской сотней и десятком главковых сайев они умчались лихим галопом от неспешно катившего к столице в своей кибитке Деметрия и сатавков.
Загибавшаяся дугой от ворот к агоре вдоль обросшей домами, как корабельное днище ракушками, Пантикапейской горы Скифская улица была непривычно тиха и безлюдна как для разгара погожего дня. Гекатонтарх охранявших ворота соматофилаков, обменявшись приветствиями с гиппархом, пояснил, что весь город сейчас на агоре, где царевна Герея выставила на продажу левконовых коней и рабов, чтобы собрать деньги на выкуп мужа у скифов. Главк изумлённо дрогнул бровями и потупил глаза: услышанное явно стало для него неприятным сюрпризом. Даже не взглянув в его сторону, Горгипп обрушил плеть на взмыленный бок коня. Грохоча четырьмя сотнями копыт по мостовой, отряд унёсся галопом к агоре.
Ещё шагов за тридцать до агоры Скифская улица оказалась запружена народом. Сделав знак своим воинам оставаться на месте, Горгипп и Главк, требуя дать дорогу, направили коней в серо-коричневую стену людских спин. С трудом добравшись до северо-западного угла агоры, они оказались возле жердевой загородки, в которой держали пригнанный на продажу двуногий скот (для четвероногого скота в Пантикапее имелся отдельный рынок к северу от агоры). С дальней от них стороны загородка примыкала к дощатому помосту в два локтя высотой, с которого и происходила торговля рабами. Но сейчас помост был пуст, а в загородке скифский конюх вываживал по кругу единственного, чёрного, как смола, жеребца. Но на красавца коня почти никто не обращал внимания: подобно тому, как глаза застигнутых вдали от берега ночным мраком моряков приковывает к себе спасительный огонь маяка, так все взгляды на агоре были обращены на возлежавшую в покоившихся на плечах атлетичных рабов роскошных носилках по ту сторону помоста неземной красоты женщину, благожелательно и печально взиравшую через раздвинутые занавески на благоговейно притихшую толпу. Три ряда стоявших с поднятыми копьями и сомкнутыми щитами соматофилаков ограждали носилки царевны от натиска толпы. Главк почувствовал, что не в силах оторвать взгляд от бледного лица и колдовских миндалевидных глаз красавицы, устремившихся поверх толпы, казалось, прямо на него. Дыхание Главка внезапно перехватило, неслышное прежде сердце гулко заколотилось в груди, из живота к лицу прихлынула горячая волна, словно от выпитой залпом чаши крепкого вина. Нет, недаром супругу царевича Левкона называют боспорской Афродитой!
В первых рядах, впритык к загону, щитам соматофилаков и рабскому помосту стояли, важно опираясь на высокие, украшенные вычурной резьбой, слоновой костью и самоцветами посохи, закутанные в дорогие хламиды богачи. Прослойкой между ними и простыми зеваками служили сопровождавшие богачей рабы, легко узнаваемые по непокрытым, коротко стриженым головам и "именным" ошейникам. Углядев возле помоста, где к нему примыкает загородка, тестя Молобара, Горгипп, тесня рабов, направился к нему. Толпа послушно раздвигалась перед мощным белым конём гиппарха и тут же, как вода за кормой корабля, смыкались за круглым куцехвостым крупом буланого мерина его одетого в богатый скифский наряд спутника, в котором многие узнали неоднократно посещавшего Пантикапей (последний раз совсем недавно - в канун войны) младшего сына знаменитого Посидея из Неаполя.
Когда Горгипп и Главк въехали на площадь, торг уже начался, поэтому никто, кроме тех, на кого они наезжали, не обращал на них внимания - все были поглощены происходящим у загона.
Первым продавали бактрийского жеребца вместе с молодым конюхом-скифом, которого одного полудикий жеребец подпускал к себе. Перед началом торгов нанятый Делиадом рыночный зазывала объявил, что торг будет вестись только на золотые монеты, поскольку для выкупа царевича Левкона требуется именно золото. Сохранившие в своих тайниках золотые статеры и дарики местной и заморской чеканки ценители породистых коней стали наперебой выкрикивать свою цену. Начав со скромных десяти статеров, цена быстро взлетела до пятидесяти. Покупатели один за другим сходили с дистанции. Толпа, затаив дыхание, словно в театре следила вместе с Герей за ходом состязания. Кто-то прибавлял к предыдущей цене всего один статер, другой повышал планку сразу на пять или десять статеров. После пятидесяти статеров в игре осталось только четверо толстосумов, после шестидесяти - всего двое: Молобар и этнарх сатавков Оронтон, лишь два дня назад вернувшийся с большей частью сатавков из-за Пролива.
Подъехав вслед за Горгиппом к помосту, Главк смог ненадолго оторваться от созерцания Гереи и, бросив взгляд на жеребца, сразу узнал в нём вороного юного сына вождя напитов Савмака, погибшего при штурме Феодосии. Главк был одним из тех, кто подходил под Феодосией к вождю Скилаку с просьбой продать Ворона и получил вежливый отказ. И вот, непонятно каким образом, этот жеребец оказался в загороже на пантикапейской агоре. Скрепя сердце отказавшись от мысли посостязаться за савмакова коня (у него и близко не было с собой столько золотых монет), Главк решил добавить в торг огня и громко зашептал Горгиппу, что знает этого коня: на нём его прежний владелец месяц назад выиграл труднейшую скачку вокруг Неаполя у тридцати самых резвых коней Скифии.
Молобар и Оронтон, хорошо слышавшие эти слова, прибавляли к цене друг друга по пять статеров, пока Оронтон не огласил умопомрачительную сумму в 90 статеров.
- Этнарх сатавков Оронтон даёт девяносто золотых монет за великолепного бактрийского жеребца! Кто готов предложить больше?.. Ну хоть на одну монету!.. Кому достанется самый резвый конь Скифии, достойный носить на своей спине самого басилевса?! - надрывался с помоста наёмный продавец, то и дело опасливо косясь на водимого по кругу злого жеребца.
- Даю сто! - негромко выкрикнул в напряжённой тишине Горгипп, видя, что Молобар молчит, и жеребец вот-вот достанется Оронтону.
- Наш славный гиппарх Горгипп, как никто другой знающий толк в лошадях, даёт сто золотых статеров за чудо-жеребца! - радостно возгласил продавец. - Чем ответит этнарх Оронтон? Даст ли он хотя бы статером больше?.. Ну, всего один статер!
