Жена Лимнея Масатида, узнав вечером от мужа о его утреннем разговоре со скифами, после которого надежда получить за пленника хороший выкуп окончательно развеялась, предложила, прежде чем выставлять скифа на агоре, показать его Мелиаде.
- Хотя "черенок" у него и не ахти какой, но мальчик он смазливый и может Мелиаде приглянуться, - предположила она.
Хоть Лесподий и Мелиада разыгрывали на людях любящих супругов, но шила в мешке не утаишь, и всем в городе было хорошо известно, что номарх давно утратил интерес к своей жене. Увы, но это было обычным явлением в богатых семьях: с годами, после того как жена нарожает мужу законных детей и красота её поблекнет, муж всё реже находил дорогу в её спальню, предпочитая брать на своё ложе молодых смазливых рабынь, старавшихся ублажить хозяина и за страх, и за награду, а жена превращалась в обычную ключницу - хранительницу семейных богатств и домашнего уюта. Что до Мелиады, то, поскольку она была дочерью богача Хрисалиска и сестрой царевны Гереи, то Лесподий, после того как охладел к ней, благоразумно счёл за лучшее не мешать и ей жить в своё удовольствие с подбираемыми по её вкусу рабами, - на зависть всем отставленным феодосийским жёнам. К счастью, сама Масатида была ещё достаточно молода и хороша собой, чтобы доставлять мужу удовольствие: Лимней всё ещё не пресытился её зрелыми прелестями, а молодых и красивых рабынь в своём доме она не терпела.
Прежде чем запереть рабов в их конуре, Ахемен, испытывавший к спасённому им скифскому юноше какую-то необъяснимую симпатию, с ухмылкой сказал, что имеет для него две новости - плохую и хорошую. Плохая заключалась в том, что о возвращении в Скифию он может теперь забыть - выкуп за него никто не заплатит. А хорошая новость та, что хозяйка Масатида решила продать его первой феодосийской богачке Мелиаде, жене самого номарха. Продолжая доброжелательно скалиться, Ахемен посоветовал пленнику молить своих скифских богов, чтоб понравиться Мелиаде. Потому, что тогда он будет жить в роскошном, как царский дворец, доме, а его службе у Мелиады будут завидовать не то что рабы, но многие свободные: он станет одним из жеребцов в конюшне Мелиады - днём будет носить её на своих плечах, а по ночам - сам скакать на ней. Загоготав во всё горло, Ахемен захлопнул сколоченную из толстых досок дверь и громко лязгнул засовом.
Через несколько дней, после спешного отъезда Хрисалиска в Пантикапей (восточнобоспорские воины к тому времени уже уплыли с попутным ветром из Феодосии домой) по городу разлетелась горячими искрами весть о пленении в Неаполе царевича Левкона, за освобождение которого коварный варвар Палак потребовал либо его жену Герею, либо огромную сумму золота. Лимней, принеся жене эту новость, сказал, что теперь продать пленника Мелиаде за хорошие деньги навряд ли удастся. Масатида ответила, что надо всё же попробовать, а случившееся с Левконом - удобный повод ей навестить Мелиаду.
В тот же день раб отнёс в усадьбу адресованную Мелиаде записку, в которой Масатида сообщала о своём горячем желании повидать свою милую подругу, чтобы выразить ей своё глубокое сочувствие в связи с коварным пленением мужа её сестры, а заодно показать ей юного голубоглазого раба-скифа, которого её муж Лимней собирается выставить на продажу. Раб вернулся с устным ответом, что Мелиада будет рада повидаться с Масатидой и ждёт её у себя в три часа пополудни.
Масатида с довольной улыбкой поспешила к себе прихорашиваться и наряжаться, а красного от смущения и стыда пленника, под присмотром Ахемена и самого Лимнея, две рабыни тщательно обмыли в тазу с головы до ног тёплой водой с душистыми травами, точно жениха перед свадьбой, и натёрли его нежную, белую, с красивыми синими рисунками кожу оливковым маслом - словно борца перед схваткой. От прикосновений мягких женских рук "копьё" между ногами юноши поднялось в боевую позицию, и Лимней остался доволен его величиной: авось эта старая, толстая, похотливая, как все рабыни, корова и соблазнится!
Пленника одели в светло-серый шерстяной хитон с короткими рукавами, ниспадавший до середины его узких продолговатых бёдер, стоптанные коричневые башмаки из грубой воловьей кожи и тёмно-красный шерстяной фригийский колпак, прикрывший только-только затянувшуюся лиловую рану на его обритой наголо голове. Лимней счёл, что этого достаточно, - как для конца осени, день выдался довольно тёплым. Савмак же без привычных штанов (о которых в плену пришлось забыть) чувствовал себя очень неуютно, будто какой-то злой чародей превратил его, пока он спал, из человека в бессловесного и бесправного скота.
За полчаса до назначенного времени Масатида, источая аромат дорогих благовоний, спустилась с доверенной служанкой из гинекея в андрон, одетая в голубую столу и прикрывавший её увитые жемчужными нитями тёмно-каштановые волосы, плечи, спину и высокую грудь ярко-зелёный пеплос. С рубиновыми серьгами в ушах, янтарным ожерельем вокруг красивой шеи, золотыми браслетами на запястьях и перстнями на тонких ухоженных пальцах, пожалуй, не стыдно было бы показаться не то что перед Мелиадой, а и перед самой царевной Гереей - её прекрасной сестрой.
Выйдя об руку с мужем во двор, она забралась через открытый с правой стороны краснобархатный полог в приготовленные для неё носилки, возле которых стояли наготове четверо крепких носильщиков с коротко остриженными, как полагается рабам, волосами и бородами, Ахемен, с зажатым в правой руке коротким толстым бичом, и пухлогубый красавчик-скиф в натянутом по самые брови на обритую голову фригийском колпаке. Сопровождавшая Масатиду рабыня заботливо прикрыла ноги удобно облокотившейся на высокие подушки в изголовье госпожи пятнистой барсовой шкурой, после чего носильщики, взявшись за толстые, отполированные ладонями ручки, с лёгкостью оторвали носилки от земли, вынесли через распахнутую привратником входную калитку на улицу и осторожно подняли на плечи. Вышедший следом Лимней пожелал жене удачи, задёрнул боковую шторку и, подождав пока сопровождаемые сбоку рабыней, а сзади Ахеменом и его скифским "крестником" носилки свернули в ближайшую боковую улицу, вернулся в дом.
Шагая узкой безлюдной улицей за носилками, Савмак прикидывал, каковы его шансы, если он внезапно набросится на надсмотрщика. Жаль, что у того нет даже ножа на поясе, только бич в руке! Хотя его хорошо кормили, Савмак всё ещё чувствовал слабость во всём теле после ранения. В схватке один-на-один с кабаном-надсмотрщиком он почти наверняка проиграет. Эх, если бы носильщики были скифами! А так они, скорей всего, помогут не ему, а Ахемену.
Тем часом рабы по приказу хозяйки, открывшей обе боковые шторки, едва носилки свернули за угол, вынесли её на широкую и людную центральную продольную улицу. Здесь, конечно, о нападении на Ахемена или бегстве нечего было и думать. Савмак стал шарить взглядом по поясам пялившихся с жадным любопытством на проплывавшую на плечах рабов красавицу пеших греков и правивших запряженными в телеги, арбы и небольшие тележки волами, конями и осликами возниц, но, как назло, всё их "оружие" составляли лишь кнуты да дорожные палки.
Скоро огибавшая опоясанную внутренней крепостной стеной невысокую гору улица повернула, и Савмак увидел впереди узкий проём распахнутых ворот под чёрной от копоти зубчатой стеной, к которому она вела. Он тотчас узнал это место: это та самая стена и те самые восточные ворота, где напитам и хабам удалось ворваться в город. И хотя проезд сторожили четыре одетых в железные латы стража с короткими копьями и большими прямоугольными щитами, самый вид этих ворот показал Савмаку, как близко находится воля. Всего-то и надо, что проскочить сквозь них на ту сторону, желательно с каким-нибудь оружием и верхом на коне, а там - поминай как звали!
От ворот скакал неспешной рысью навстречу носилкам греческий воин на высоком вороном коне. Савмаку вначале даже показалось, что то его Ворон, и сердце его радостно затрепетало, но, когда всадник подъехал ближе, он понял свою ошибку. Пока всадник приближался, беспечно скалясь на встречных женщин (а на главной улице было полно красоток, искавших покупателей на свои прелести), Савмак лихорадочно размышлял, напасть на него, или нет. Внезапным резким ударом кулака сбоку в челюсть свалить с коня, и пока он будет падать, успеть другой рукой выхватить из ножен его меч и оказаться самому на конской спине, затем рубануть сверху Ахемена, развернуться и гнать во весь дух к воротам. Главное - проскочить ворота, а там - совсем рядом - усеянный высокими надгробьями и кипарисами город мёртвых, за ним - разбросанные по изрезанным балками склонам усадьбы, а далее - покрытые густыми зарослями Таврские горы, и вот она - желанная воля! Но достанет ли в его руке силы, чтобы одним ударом сшибить с коня грека? Савмак не был в том уверен. А если стражи успеют запереть ворота? Что тогда? Бросить коня, взбежать по башне на стену и прыгнуть вниз? Слишком высоко - без аркана он наверняка расшибётся, поломает руки-ноги и тогда всё, ему конец.
