- А-а... ну раз так... давайте выпьем за будущее семейное счастье твоей дочери, - предложил Палак, привычным жестом поднимая пустую чашу над плечом. Судя по тону, он легко смирился с неудачей своего сватовства.

  - Но породниться с тобой мы можем и по-другому, - продолжил он, отхлебнув одним махом половину чаши. - Если твоя красавица жена, родив единственную дочь, за столько лет не подарила тебе больше детей, почему бы тебе не взять ещё одну жену, которая родит тебе сыновей - продолжателей твоего рода?

  Левкон покачал головой.

  - Ты же знаешь - по нашему закону это невозможно.

  - Вот почему это очень глупый закон: он обрекает многих эллинских мужей на одинокую старость!

  - Всякий закон при желании не трудно обойти, - впервые счёл возможным вмешаться в разговор Симах. - Если нет желания избавиться от бесплодной жены, можно привести в дом вторую жену под видом сожительницы, а прижитых с нею детей выдать за рождённых законной женой.

  - Верно! Симах у меня - голова! - воскликнул Палак. - Ну, что скажешь?

  Левкон опять отрицательно покачал головой.

  - Я слишком сильно люблю мою Герею, чтобы возлечь с другой женщиной.

  - Неужто ты и своим рабыням никогда не вставляешь? - поинтересовался с недоверчивой ухмылкой Иненсимей.

  - Моя Герея для меня - как солнце, а все другие женщины - звёзды. Кто замечает звёзды, когда над ним сияет солнце?

  - И всё же, столько лет спать только с одной женщиной, пусть и самой красивой, для меня это непостижимо, - сказал Палак. - Ведь если возлечь с двумя, то получишь вдвое большее удовольствие, а если с тремя или четырьмя - то ещё больше.

  - Отвечу так... - Устремив взгляд на наполовину недопитую чашу в опущенной руке, Левкон на пару секунд задумался. - Вот представь, что у тебя есть амфора прекрасного сладкого косского вина и много кувшинов с кислым вином, произведенным на потребу черни на наших северных берегах. Прикажешь ли ты своему виночерпию наполнять твою чашу по очереди из всех амфор, или будешь пить только косское? И ещё - станешь ли ты смешивать божественное косское с местной кислятиной ради того, чтобы выпить больше?

  - Вот так-то, Палак! Недаром у нас говорят, что переспорить эллина труднее, чем заставить рыбу говорить, а коня летать. Га-га-га! - опять заржал жеребцом Иненсимей.

  - Будь у меня такая жена, как его Герея, может и я не стал бы замечать никого другого, - ответил без тени улыбки Палак. - И всё же жаль, что красота Гереи до сих пор ослепляет Левкона. Я-то хотел предложить ему в жёны свою красавицу сестру, да вижу теперь, что придётся искать для неё другого мужа.

  Сенамотис, больно кусая губы, слушала за дверью, как рушится её мечта.

  Заметив, что никто уже не прикасается к еде, Палак позвал своих сотрапезников в баню. Как только в коридоре затихли их голоса, Сенамотис вместе с Луксорой вышла из своего укрытия и направилась в восточное крыло дворца.

  Пока двое слуг снимали в банном шатре с Палака и Левкона обувь и одежду, третий занёс в войлочную палатку казан с раскалёнными в очаге поварни булыжниками и плошку с тонко горящим фитилём.

  Взяв у толстого банного евнуха ковшик с вымоченным в вине конопляным семенем, Палак полез на карачках в узкий зев палатки. Следом забрался Левкон, которому предстояло впервые испытать на себе, что такое скифская парная баня, о которой он столько был наслышан.

  Они сели на пятки друг против друга перед пышущим жаром котелком, уперевшись спинами и затылками в толстые войлочные стены. Палак зачерпнул рукою из резного ковша горсть мокрого семени и бросил его в котелок. С зашипевших камней повалили клубы горячего душистого пара и вмиг заполнили всю палатку, оседая множеством горячих капелек на коже и волосах разомлевших купальщиков. Вслед за паром, как только камни перестали шипеть, из котелка повалил приторный дым. Стало трудно дышать...

  Левкон не мог с уверенностью вспомнить, было ли то, что происходило с ним дальше, сном или явью. Ему привиделось, что его душа отделилась от тела, невесомо как дым взлетела под купол шатра и оттуда отстранённо наблюдала, как их с Палаком бесчувственные тела слуги вытаскивают из чёрной войлочной палатки, ставят на ноги, насухо обтирают длинными узорчатыми рушниками, одевают, обувают и выводят под руки из освещённого тусклым огоньком светильника шатра в сырую, холодную, могильную тьму...

  Очнувшись, он почувствовал, что лежит на мягкой густой подстилке, утопая в ней спиной и ягодицами под весом распростёртой на нём женщины. И хотя всё вокруг по-прежнему было погружено в непроглядную тьму, Левкон ясно ощутил сладостное, возбуждающее прикосновение к животу и груди тёплой шелковистой женской кожи, уловил исходивший от неё такой знакомый, волнующий аромат роз, почувствовал на лице нежные прикосновения влажных женских губ и обрадовался, что душа его вновь воссоединилась с телом.

  - Герея, любовь моя, - прошептал он, чуть слышно, и женщина тотчас закрыла его приоткрывшиеся в счастливой улыбке уста долгим ненасытным поцелуем. Затем он почувствовал, как женщина медленно сползает по нему вниз, покрывая нежными лобзаньями его шею, плечи, грудь, живот. И вот она уже ласкает нежными ладонями, мягкими губами и гибким кошачьим языком свою любимую игрушку, выросшую внизу его живота.

  - Ах, Герея, - простонал он, желая положить ладонь ей на голову и не в силах шевельнуться.

  Как вдруг, разорвав беззвучной молнией тьму, в прикрытых усталыми веками глазах его вспыхнул холодный свет, унеся его в тот далёкий, навсегда перевернувший всю его прежнюю жизнь и дальнейшую судьбу хмурый зимний день, когда он впервые увидел Герею...

  3

  Из двоих переживших милостью Атропос детские годы сыновей боспорского басилевса Перисада IV и его жены Арсинои, дочери понтийского царя Фарнака, старший - Перисад, появившийся на свет, когда шёл , вышел, в полном соответствии с*четвёртый год 155-й Олимпиады поговоркой про первый блин, явно неудачным. Чем старше он становился, тем явственнее проявлялись его лень, тупость, нежелание учиться, безволие и трусость, и тем очевиднее для обитателей царского дворца была его полная неспособность править страной. Единственное, что его с детства интересовало, это сладости, обжорство и петушиные бои, а после того как он вошёл в юношеский возраст, медовые напитки уступили место сладкому вину, а невинные ласки матери и нянек сменились похотливыми усладами с дворцовыми рабынями. Такой если и получит царскую власть, то всё равно её не удержит, и лишь приведёт государство к смутам и тяжким бедствиям.

  (Примечание: в 157 г. до н. э.)

  К счастью, другой сын Перисада и Арсинои, Левкон, родившийся через восемь лет после первого и через год после того, как Перисад унаследовал трон после смерти своего отца Перисада III, был ребёнком совсем иного склада. Резвый, смелый, смышлёный, с лёгкостью схватывающий школьные науки, никак не дававшиеся старшему брату, обожающий военные игры со сверстниками, он быстро стал любимцем отца и его властной матери, своей любимой бабушки - басилисы Камасарии. Когда Левкону исполнилось восемь лет, отец, при всеобщем одобрении, объявил его своим наследником в обход слабоумного старшего сына, чему тот был только рад, и с этого дня Левкона стали воспитывать и учить как будущего басилевса.

  Учился Левкон охотно и с удовольствием, и с жадностью прочитывал описания сражений и войн, в особенности всё, что было связано с жизнью, походами и подвигами Александра Великого, мечтая, когда вырастет, завоевать, подобно ему, весь обитаемый мир со своими боспорцами и союзными им скифами. Таким сыном можно было гордиться, и это чувство к юному Левкону полностью разделял ближайший друг и главный советник Перисада IV Аргот - этнарх боспорских скифов-сатавков и второй супруг его матери - царицы Камасарии.

  Выждав положенный год после смерти 70-летнего мужа Перисада III, 45-летняя Камасария вышла замуж за друга и ровесника своего сына, красавца Аргота, уже лет пять бывшего её тайным возлюбленным. Тотчас после прихода к власти Перисад IV, послушный сын своей властолюбивой матери, сделал простого гекатонтарха Аргота, сына знатного сатавка Исанфа, хилиархом соматофилаков и этнархом сатавков. Молодой басилевс с женой Арсиноей и детьми перебрался в только что построенный на макушке Пантикапейской горы Новый дворец, а Камасария с Арготом остались жить в прежнем дворце, прозванном с того времени Старым. Вскоре Камасария родила Арготу дочь, названную Клеоменой, а ещё через год - сына Гераклида.