Почувствовав, как кровь прихлынула горячей волной к голове из на миг остановившегося и затрепетавшего подстреленной птицей сердца, Сенамотис высвободилась из объятий подруг и медленно вышла из их покоев на свежий воздух. Схватившись за резной деревянный столб, подпиравший галерею, она с минуту приходила в себя от ошеломившей её новости, вдыхая бурно вздымавшейся грудью прелые запахи мокрых листьев и осенних цветов, увядавших на покрывавших узорчатым ковром весь дворик, разделённых узкими, выстеленными красным кирпичом дорожками клумбах. Немного успокоившись и поборов внезапную слабость и дрожь в ногах, царевна, сопровождаемая верной служанкой, стремительно двинулась под навесом к закрытым дверям "тронного" зала.

  Войдя в освещённый висевшими по бокам всех четырёх дверей факелами зал, она не застала там никого, кроме двух пар телохранителей перед входом в женский дворец и у закрытых входных дверей, да плечистого бунчужного, оставленного стеречь занявший привычное место в левом, наискосок от входной двери углу царский бунчук.

  - Где царь? - глухим непослушным голосом спросила Сенамотис молодого сайя, застывшего при её появлении навытяжку с копьём в руке и щитом на плече у левой створки гинекея. Тот молча указал глазами на правую от себя боковую дверь. Царевна решительно направилась туда. Следовавшая за нею Луксора, забежав вперёд, открыла перед госпожой дверь.

  В нижнем этаже западного крыла царского дворца, куда вошла Сенамотис, находились два примыкающие к Большому залу по обе стороны коридора караульные помещения для бунчужных и телохранителей царя, далее - личные покои царя, расположенные напротив них покои царского дяди Иненсимея, комнаты царского писца, глашатая, виночерпия, и оружничего. (Впрочем, здесь старшие слуги царя, за исключением писца Симаха, пребывали лишь днём во время службы, а жили они с жёнами и детьми в окружающих дворец пристройках). Четверо сыновей Скилура при жизни отца обитали в противоположном восточном крыле дворца, теперь пустовавшем, а многочисленным внукам Скилура был отдан весь верхний этаж.

  В полутёмном коридоре, освещённом четырьмя висевшими на вмурованных в потолок крюках медными лампадами, Сенамотис едва не столкнулась с весёлой гурьбой выходивших из царских покоев слуг, только что занесших туда сундуки с дорожными вещами царя. Отпрянув к окрашенным в жёлтый цвет стенам, отороченным внизу и вверху красно-синим геометрическим узором, слуги в пропитанных влагой и острым конским потом одеждах склонились перед сестрой царя в низком поклоне.

  - Царь там? - тихо спросила она.

  - Там, госпожа, - не разгибая спины, так же негромко ответил ближайший к ней слуга.

  Войдя в открытую дверь, Сенамотис пересекла переднюю комнату и, слегка отодвинув висевшую на внутренней двери серую в мелких тёмных пятнах конскую шкуру (царь Скилур предпочитал занавешивать двери своего жилья не дорогими заморскими тканями, а шкурами своих любимых коней), заглянула во внутренний покой.

  Палак стоял босиком посреди комнаты на мягком, зелёном, как луговая трава, ковре, левым боком к двери, и заправлял тонкую льняную рубаху в только что надетые просторные тёмно-синие суконные шаровары. Один из остававшихся с царём в комнате слуг держал наготове его подбитые серым волчьим мехом кожаные башмаки с золотыми пряжками-пантерами и малиновый, с жёлтыми кистями на концах кушак, другой приготовился накинуть на плечи господина расшитый золотыми узорами зелёный полукафтан. Увы, но надежда царевны увидеть в комнатах царя его пленника не оправдалась.

  - С возвращением, братик!

  - А-а, Сенамотис! Входи, сестрёнка! - сделал приглашающий жест Палак, ответив широкой приветной улыбкой на ласковую лисью улыбку любимой сестры.

  Крепко прижавшись к его груди выпирающей из обшитого по краям кроваво-красным узором тонкошерстного сарафана упругой грудью, Сенамотис обменялась с возлюбленным младшим братом нежными поцелуями в обе щеки.

  - Скажи, это правда, что ты захватил в плен младшего брата Перисада?

  - Ха-ха-ха! Ну, не совсем так. Царевич Левкон явился ко мне просить мира и сам напросился ко мне в заложники, пока его брат не заплатит назначенный мною выкуп, - пояснил Палак.

  - А где он сейчас?

  - Что, не терпится его увидеть? Хе-хе-хе! Я поселил его напротив Симаха.

  - А помнишь, ты обещал женить его на мне?

  - Да ведь он женат! Я бы с удовольствием забрал его жену себе, а ему отдал тебя. Только боюсь, что он на такой обмен не согласится. Ха-ха-ха!

  - Это у себя на Боспоре он женат. А здесь отдай его мне. И может, я сделаю так, что он согласится.

  - Хорошо, сестрёнка, попробуй! Пока он тут у нас в Неаполе - он твой!

  Через пять минут Палак, Иненсимей, Левкон и Симах сидели со скрещенными ногами на устилавшей каменный пол передней комнаты царских покоев тёмно-коричневой турьей шкуре. Стены комнаты были увешаны охотничьими трофеями покойного царя: шкурами барсов, рысей, медведей, ветвистыми рогами оленей, лосей, огромными головами зубров, туров, клыкастых секачей-вепрей. Вошедшие чередой четверо слуг поставили перед царём и его гостями широкие золотые тарели с горками наскоро подогретого мяса ягнят, гусей, уток, зайцев, подававшихся несколько часов назад на ужин царицам и царевнам, а так же соль, луковицы, чеснок, тонкие хлебные лепёшки и пироги с мясом и сыром. Ещё трое слуг внесли следом и поставили на столик у стены два покрытых красивыми рельефами позолоченных кувшина с лучшими сортами заморского красного и белого вина и серебряный кувшин поменьше со свежей колодезной водой для Левкона. Замыкал шествие слуг с поварни царский виночерпий Кробил.

  Царевна Сенамотис с гулко бьющимся сердцем стояла в темноте внутренней комнаты и, боясь лишний раз дохнуть, глядела в узкую щель между дверным косяком и пятнистым кожаным пологом на введённого Симахом в переднюю комнату Левкона.

  Она тотчас его узнала - он почти не изменился за десять с небольшим лет, пролетевших с того дня, когда она видела его в последний раз. Левкона усадили на маленькую, расшитую золотой нитью подушку напротив Палака - левым боком к двери, за которой притаилась с дозволения брата Сенамотис. Трепеща от волнения, жадно вглядывалась она в благородный гордый профиль мужчины, бывшего её первой, потаённой, полудетской любовью, и ловила каждое слово, каждый звук его пробудившего столько памятных воспоминаний мягкого голоса.

  - Сколько лет твоей дочери? - поинтересовался у него Палак после того, как участники поздней трапезы утолили первый голод и разогрели захолонувшую в жилах кровь несколькими чашами вина.

  - В начале зимы будет четырнадцать.

  - Ого, уже невеста! Жаль, что моему старшему сыну всего пять, а то был бы добрый жених для твоей дочери! Хе-хе-хе! - рассмеялся благодушно Палак.

  - А сам-то ты чем ей не жених? - вмешался в разговор Иненсимей.

  - А ведь и правда! - радостно хлопнул себя ладонью по колену Палак. - Почему бы твоей прекрасной дочери не стать скифской царицей? - обратился он к сидящему в четырёх шагах Левкону, подумав при этом, что с куда большим наслаждением он возлёг бы с её матерью, необычайная красота которой так поразила его, когда он впервые увидел её лет восемь назад на пантикапейском гипподроме. - Если мы с тобой породнимся, ты всегда сможешь рассчитывать на мою помощь, а мир и союз между Скифией и Боспором станут крепче стального клинка!

  - Сколько у тебя жён, Палак? - спросил с улыбкой Левкон после паузы. - Четыре? Думаю, моя дочь не согласится быть пятой женой даже царя.

  - Хе! Если бы отцы считались с желаниями своих дочерей, боюсь, те бы чаще всего выбирали в мужья своих конюхов! Хе-хе-хе! - загоготал Палак вместе с разразившимся громким заливистым ржанием Иненсимеем и Симахом; даже Кробил за спиной Палака не удержался от похожей на лошадиный оскал улыбки, а Иненсимей так и вовсе, сотрясаясь от неудержимого смеха, завалился с подушки набок.

  - Элевсина - моё единственное дитя, - сказал Левкон, переждав приступ скифского веселья. - Ни я, ни моя жена ещё не готовы с ней расстаться. К тому же, моя дочь и сын моего брата любят друг друга. Думаю, года через три они поженятся.