После небольшой заминки у городских ворот (приезд царя стал здесь для всех полной неожиданностью), Палак с Левконом, Иненсимеем и сильно поредевшей свитой въехал в спящий город.
Сотник Ториксак, дождавшись возле выезда на плато соплеменников, пригласил отца и брата в свой тёплый домашний шатёр, но Скилак, не желая стеснять сына и невестку после долгой разлуки, предпочёл заночевать со своими воинами на Священном поле: вождь всё ещё не терял надежду на скорый приезд Октамасада.
Внезапный приезд Палака, который не стал посылать вперёд себя гонца, переполошил весь Царский город и дворец. Рано уклавшиеся спать из-за непроглядной тьмы и дождя, его обитатели поспешно выскакивали из тёплых постелей (слуги и служанки, комнаты которых не запирались, спали вместе - по двое и по четверо в одной постели), одевались, зажигали огни и бежали ко входу во дворец встречать своего господина.
Царица-мать Опия, жёны Палака и Иненсимея, их заспанные и напуганные внезапным переполохом дети и служанки, наспех одевшись, из-за холода и дождя на двор не пошли, собравшись в центральной зале между холодным очагом и царским возвышением, покрытым тщательно выделанной в отсутствие царя лучшим дубильщиком белой бычьей шкурой. Увидев входящего в залу вместе с Палаком и Иненсимеем незнакомца, к тому же, судя по его отороченному внизу короткой, покрытой мелкими дождевыми каплями кудрявой бородкой обличью, грека, жёны Палака и Иненсимея поспешили прикрыть лица ниспадавшими с разукрашенных убрусов цветными пеленами, а царица Опия только удивлённо взметнула тонкие дуги бровей. В следующий миг все, кроме слегка наклонившей голову Опии, склонились перед приблизившимся царём в поясном поклоне. Положив ладони матери на плечи, Палак с улыбкой трижды коснулся её гладких белых щёк своими холодными, мокрыми щеками.
- Война окончена, матушка! Вот, познакомься с боспорским царевичем Левконом, младшим братом царя Перисада, - Палак, полуобернувшись, указал на остановившегося с Иненсимеем в четырёх шагах позади грека. - Некоторое время он будет нашим гостем. Мы продрогли и проголодались как собаки! Прикажи подать нам скорее какой-нибудь еды и вина и разогреть баню.
Велев жёнам уложить детей спать, Палак сам проводил Левкона в трехкомнатные покои в левом крыле дворца, расположенные напротив комнат писца Симаха, в которых ему предстояло жить, пока его брат Перисад не пришлёт оговоренный выкуп. Бегло осмотрев небольшие, обставленные эллинской мебелью комнаты, с узорчатыми коврами на полу и стенах и плотными кожаными пологами на дверях, Левкон поблагодарил Палака: он ожидал, что обстановка в скифском дворце будет напоминать шатровую. Палак приставил к боспорскому царевичу двух молодых, хорошо говорящих по-эллински слуг (своего Дидима Левкон оставил в Феодосии), приказав им исполнять любые его желания (и, понятное дело, следить за каждым его шагом). Попросив Симаха, который был одного с Левконом роста и комплекции, поделиться с гостем одеждой и лёгкой домашней обувью, Палак скрылся в соседних комнатах, спеша переодеться к ужину в сухую одежду.
Царевну Сенамотис внезапное возвращение царя застало в дальней угловой комнате, в правом крыле дворца, где она с отъездом Палака на войну свила себе тайное любовное гнёздышко. В отличие от жён Палака и Иненсимея, целомудрие которых денно и нощно блюла целая свора евнухов, Сенамотис могла себе позволить жить в своё удовольствие. Понимая, что молодость уходит, и скоро её красота начнёт увядать, как опалённый безжалостным летним зноем степной цветок, она после отъезда брата Палака и большей части мужского населения Царского города на войну предалась безудержным любовным утехам.
Поскольку вход в охраняемый стражами-евнухами гинекей неоскоплённым мужчинам был заказан, Сенамотис устроила себе вторую спальню в пустовавшей мужской части дворца, около правого бокового входа. Верные служанки перенесли туда из её кибитки и настелили на покрытом пёстрым войлочным ковром полу ворох овечьих шкур, а сверху разостлали её любимую пушистую шкуру чёрного волка. Евнухи затащили в смежную комнату большой овальный медный чан на четырёх львиных лапах, стоявший прежде в покоях царевны в гинекее, в котором она имела привычку каждое утро и вечер подолгу нежиться в тёплой, насыщенной ароматами дорогих заморских благовоний воде, пристрастившись к этому в ранней юности, когда жила среди греков на Боспоре.
Царица-мать Опия, оставшаяся после отъезда Палака за старшую и, конечно, знавшая обо всём, не мешала дочери развлекаться, потребовав лишь, чтобы молва об этом не вышла за стены дворца. Каждый вечер доверенная служанка Сенамотис Луксора - 22-летняя невысокая, полненькая рыжеволосая девушка с веснушками и ямочками на щеках - приводила троих слуг (всякий раз других) наполнять ванну царевны тёплой водой с поварни. После того, как чан оказывался наполнен на две трети, Луксора добавляла в воду благовонное масло (чаще всего - её любимое розовое) и сообщала хозяйке, что ванна готова. Сенамотис, покачивая крутыми бёдрами, вальяжно выходила из соседней комнаты, совершенно нагая, и садилась в источающую волшебный аромат воду, не обращая внимания на застывших у противоположной стены с казанами в руках и отвисшими челюстями слуг. Затем она подзывала опешивших молодцов к себе и приказывала приспустить штаны. Ощупав обеими руками их стоящие торчком кожаные "палицы", царевна приказывала двоим раздеться и помочь ей мыться, а третьего заполучала в своё распоряжение на всю ночь Луксора.
Раздавшийся среди ночи цокот копыт, конские всхрапы, людские голоса и топот ног застали Сенамотис верхом на вздыбленном "жеребце", в то время как другой пристроился к ней, точно к кобылице, сзади. Все трое испуганно замерли, вмиг сообразив, что этот многоголосый переполох мог быть вызван только одним - приездом царя. В следующее мгновенье молодец, только что самозабвенно долбивший мягкий выпуклый зад царевны, вынул свой "таран" и соскочил с ложа как ошпаренный, а тот, кто лежал под ней, сбросил её с себя, точно какую-то девку, и бросился вслед за товарищем в соседнюю комнату. Подхватив разбросанную вокруг ванны одежду, они, вместе с вырвавшимся из жарких объятий Луксоры товарищем, торопливо накинули на себя кто что успел схватить впопыхах, и крадучись выскользнули из передней комнаты в освещённый висящим у запертого на засов бокового выхода светильником узкий, короткий коридор, другой конец которого выводил в гудевший голосами "тронный" зал.
В отличие от бежавших, как наполоханные коршуном зайцы, слуг, царевна одевалась при свете горевшего на полу у двери глиняного ночника нарочито неспешно. Закрутив на макушке свои длинные распущенные волосы, она спрятала их под круглой, обшитой жемчугом и отороченной собольим мехом шапочкой, поданной подоспевшей из передней комнаты Луксорой. Подняв наполненную оливковым маслом плошку и прикрыв ладошкой затрепетавший тонкий огонёк, Луксора первой выскользнула в тянувшийся через всё крыло полутёмный коридор и, убедившись, что он пуст, жестом позвала хозяйку. Подойдя к никем не охраняемому в отсутствие царя боковому входу, через который минуту назад сбежали трое ночных слуг, Луксора бесшумно задвинула дверной засов и свернула на расположенную рядом узкую каменную лестницу.
Поднявшись на второй этаж, служанка и госпожа спокойно прошли коридором к расположенному над центральной залой входу на деревянную галерею, опоясывавшую внутренний дворик женского дворца. Дремавший перед запертой на засов дверью евнух, разбуженный внезапным приездом царя, не говоря ни слова, впустил их в гинекей. Обойдя по галерее дворик, царевна и служанка спустились по расположенной на противоположной стороне лестнице в нижний этаж.
- Царь вернулся! Война окончена! Мы победили! - наперебой вскричали, сияя счастливыми улыбками, жёны Палака, бросившись обнимать и целовать Сенамотис, едва та вошла в их покои, заслышав царившее там оживление. Трепеща от радостного возбуждения, как кони перед скачкой, молодые царицы, помимо прочего, сообщили, что Палак привёз с собой пленённого боспорского царевича Левкона.
