- Не вздумай вернуться домой без Ворона, - прошипел Октамасад в ухо Ашвину, зайдя вместе с его конём в соседнее с Вороном стойло. - Скилак тебя за него не пощадит! При первом же удобном случае беги отсюда с Вороном. Ты понял?

  Юноша молча кивнул.

  Выйдя через минуту из конюшни, Октамасад не без усилий забрался на спину подведенного телохранителем мерина, сразу почувствовав себя на четырёх конских ногах гораздо увереннее, чем на своих двух. Огрев саврасого плетью по крупу, он поскакал рысью с двумя державшимися по бокам телохранителями в сторону центральной улицы.

  "Как всё же удачно вышло, что этот мальчишка Ашвин упустил Ворона! Не захотел ты продать его мне, ну так и тебе он не достанется! - радуясь заключённой с Хрисалиском сделке, мысленно обратился Октамасад к старшему брату. - А я на ровном месте заполучил тридцать золотых монет. Хе-хе-хе!"

  Выехав на перекрёсток, Октамасад повернул налево - к видневшимся в нескольких сотнях шагов Малым воротам.

  - Эй, вождь! Это ты искал пленных скифов? - услышал он за спиной чей-то глухой, хрипловатый голос.

  Натянув дрогнувшей рукой повод, Октамасад оглянулся. На уходящей полого вгору к воротам Акрополя улице стоял, опершись левой рукой о шершавую каменную стену углового дома, низкорослый, темнолицый, медноволосый грек. Короткие толстые ноги, широкие плечи, несоразмерно длинные руки, сгорбленная спина и наклонённая вперёд большая, прикрытая коричневым войлочным колпаком голова делали его весьма похожим на краба.

  - У моего хозяина есть один пленник. Не его ли ты ищешь? - спросил незнакомец по-скифски, скользнув исподлобья стремительным взглядом от украшенной смарагдами позолоченной рукояти акинака, за которую инстинктивно схватился, развернув вполоборота коня, скифский вождь, на его раскрасневшееся от вина лоснящееся лицо с удивлённо округлившимися кошачьими глазами. - Езжайте за мной.

  Грек (судя по одежде - местный бедняк или вольноотпущенник) быстро заковылял вперевалку по центральной улице в сторону агоры. Октамасад и двое его воинов, молча переглянувшись, тронулись за ним. Дойдя до западного края акропольской горки, феодосиец оглянулся на ехавших в пяти шагах позади скифов, призывно махнул рукой и свернул направо. Проведя опасливо озиравшихся скифов несколькими тесными безлюдными улочками, провожатый вывел их в обход агоры на центральную поперечную улицу и опять повернул направо - в сторону украшенных широкой аркой главных портовых ворот. Не дойдя до них с полсотни шагов, грек остановился перед скреплённой двумя толстыми медными полосами зелёной дощатой дверью, заглубленной на длину ладони в покрытую желтовато-серой штукатуркой стену на правой стороне улицы.

  - Пришли. Пусть твои воины подождут с конями на улице, а ты заходи, - обратился провожатый к вождю и постучал негромко висящим на цепочке деревянным молоточком в запертую дверь, из-за которой тотчас раздался хриплый собачий лай. - Эй, Ратин, старый пёс, открывай!

  "А не хочет ли он заманить меня в ловушку? Может мы убили у его хозяина сына, и тот задумал отомстить?" - мелькнули в голове Октамасада пугливые мысли, и он тут же сполз с коня, устыдившись собственного страха.

  - Ждите здесь! Я скоро...

  Сжимая в левой ладони рукоять меча, а в правой - акинака, Октамасад шагнул вслед за горбуном через высокий двухступенчатый порог поспешно отворённой рабом-привратником двери. Пройдя коротким узким коридором, он оказался в типичном для греческих городов маленьком прямоугольном мощёном дворике с наполненной свежей дождевой водой открытой цистерной и небольшим кубическим жертвенником в центре. С трёх сторон дворик окружали одноэтажные строения, с четвёртой - напротив входа - возвышался двухъярусный жилой дом с огороженным резными перилами балконом на втором этаже. Дворик опоясывал узкий, крытый тёмно-красной черепицей навес на тонких деревянных столбах, окрашенных, как и балкон, в тот же тускло-зелёный цвет, что и входная дверь.

  Хозяин дома Лимней, с большим удовольствием сменивший в этот день военный шлем и форму гекатонтарха на мирный гражданский хитон, встретил скифского скептуха у дверей андрона.

  Сорокапятилетний Лимней был уважаемым в городе навклером 50-вёсельного торгового корабля "Ирида", которым владел пополам с Хрисалиском (из трёх десятков феодосийских торговых кораблей большинство полностью или частично принадлежали Хрисалиску). Этим утром Лимней наблюдал с башни Больших ворот за отъездом к скифам царевича Левкона и долгожданным уходом скифского войска, а затем, придя, как и многие феодосийцы за новостями на агору, стал свидетелем разговора Хрисалиска со скифским скептухом. Благоразумно умолчав об утаённом от властей при дележе добычи скифском пленнике, Лимней, придя домой, отправил надсмотрщика Ахемена дожидаться знатного скифа на перекрёстке, которого тому было не миновать на обратном пути из дома Хрисалиска.

  Приветствовав опасливо оглядывавшего пустой двор скифа и назвав своё имя, навклер пригласил гостя в дом.

  - Прикажи привести пленника сюда, - попросил Октамасад.

  - Он не может ходить, он ранен, - пояснил Лимней и поглядел на стоявшего за спиной скифа надсмотрщика. Тот выскочил вперёд и широко распахнул перед хозяином и его гостем дверные створки. Секунду поколебавшись, Октамасад шагнул вслед за хозяином дома в полутёмный андрон. Метнувшись на кухню, Ахемен тотчас вернулся, неся в руке-клешне глиняный кораблик, на высоком, круто изогнутом носу которого трепетал тонкий бледно-жёлтый огонёк.

  Войдя в завешенную синим замшевым пологом боковую дверь, Лимней и его слуга провели гостя, по-прежнему настороженно державшего руки на оружии, через несколько тёмных комнат (небольшие, выходящие во двор окна из-за непогоды были закрыты ставнями) к запертой на засов тёмно-красной деревянной двери чулана в правом торце дома, в котором Лимней запирал на ночь своих рабов (спаленка домашних рабынь находилась в гинекее на верхнем этаже). Рядом находилась незапертая дверь в комнату Ахемена и его сожительницы - доверенной рабыни хозяйки.

  Отодвинув засов, Ахемен толкнул тонко взвизгнувшую на несмазанных штырях дверь и вошёл в тёмный чулан без единого оконца, осветив его трепетным огоньком удерживаемого в вытянутой руке светильника. В нос Октамасаду шибанул гнилостный запах устилавших глиняный пол чулана морских водорослей, смешанный с запахами настеленного сверху грязного тряпья, человеческого пота, мочи и кала.

  Брезгливо поморщившись, Лимней шагнул за порог и встал справа у двери. Остановившись на пороге, Октамасад быстро оглянул пустую комнату, способную вместить самое большее десяток лежащих впритык друг к другу рабов. В левом углу под самой стеной кто-то лежал, вытянувшись на спине ногами к двери, накрытый по подбородок дырявым шерстяным плащом.

  Когда надсмотрщик, присев на корточки, поднёс мерцающий огонёк светильника поближе к обмотанной выше бровей грязно-серой с бурыми пятнами тканью голове лежащего, сердце Октамасада испуганно дрогнуло и остановилось: он узнал Савмака.

  2

  Несмотря на холодный ветер и хлеставший без передыха с висевшего над самой головой свинцового неба дождь, не было в скакавшем на невидимый закат скифском войске человека (не исключая и тех, кто, подобно Скилаку и Госону, потерял в этом незадачливом походе сыновей), кто, сохраняя на лице сумрачную угрюмость под стать непогоде, не радовался бы в душе концу этой неудавшейся войны и долгожданному возвращению домой. Ещё недавно все они скакали за своим преисполненным воинственного пыла царём по этой же дороге в обратную сторону, мечтая о весёлых битвах и богатой добыче. Но не прошло и месяца, как все эти надежды и мечты разбились о неприступные боспорские стены.

  Палак, довольный, что сумел столь удачно выпутаться из тупиковой ситуации, в которую он угодил, столь легкомысленно недооценив боспорское войско и переоценив собственное, гнал коня то рысью, то галопом, спеша поспеть к исходу короткого осеннего дня в Неаполь Скифский, чтобы затем всю долгую ночь без устали гарцевать на четвёрке своих пухлозадых жён.