Явившиеся из поварни длинноногие, полногрудые, улыбчивые рабыни, на которых тотчас переключил всё своё внимание скифский вождь, уставили столик расписными тарелками с жареным и вареным мясом, рыбой, мягкими хлебными лепёшками, блюдцами с солью, острым рыбным соусом и дорогими заморскими приправами, серебряными кувшинами с красным и белым вином и подогретой водой для хозяина, и парой высоких позолоченных канфаров. Всё это изобилие осталось от прощального угощения скифских царевичей нынче утром.

  Одна из рабынь поднесла гостю, а затем хозяину серебряный тазик с тёплой водой для омовения рук, другая вытерла им руки расшитым по-скифски льняным рушником. Отвесив старому хозяину и его гостю поясной поклон, красавицы-рабыни, провожаемые голодным взглядом давно не прикасавшегося к женскому телу Октамасада, дразнящее покачивая выпуклыми под тонкими туниками задами, выплыли по устилавшему пол пёстрому персидскому ковру из комнаты так же бесшумно, как и появились. Молодой смазливый раб поставил сбоку столика принесенную с кухни, обдающую жаром медную жаровню и поспешил вслед за рабынями, прикрыв за собой резную деревянную дверь.

  Зная привычку варваров начинать и заканчивать обед с чаши вина, старик Лафил, оставшийся один прислуживать хозяину и его гостю, наполнил канфар Октамасада по его желанию золотистым самосским вином, разумеется, неразбавленным, а для Хрисалиска обильно смешал его с тёплой водой (у старика было слабое, чувствительное к холоду горло). Опрокинув одним махом свой канфар в широко раззявленный рот за знакомство и доброе здоровье хозяина дома, Октамасад с жадностью накинулся на еду, а Лафил, поймав едва заметное движение глаз хозяина, без промедления наполнил его опустевший канфар для сравнения красным хиосским.

  Запивая кусочки излюбленного жареного осетра и мягкого белого хлеба глотками разбавленной вином воды, Хрисалиск вежливо расспрашивал скифского гостя о его семье, интересовался, много ли у него скота, зерна, рабов, по каким ценам продают напиты свои излишки херсонеситам и покупают у них вино и иные нужные им вещи. Обильно запивая восхитительно вкусную еду ароматным вином, Октамасад с удовольствием рассказывал о своих сыновьях, дочерях, внуках, многочисленных табунах, стадах и отарах, хвастал тесной дружбой с вождём сайев - дядей царя Палака Иненсимеем и самим царём, которые оба высоко ценят его советы. Поведал он и о горе, постигшем его старшего брата - вождя напитов Скилака, любимый сын которого Савмак (тот самый, чей вороной конь сбежал от ротозея-слуги и оказался в конюшне Хрисалиска), первым поднявшийся вместе с двумя сынами Октамасада, Скиргитисом и Сакдарисом, на стену Феодосии, погиб в бою на улицах города. Правда, о том, что тело Савмака так и не нашли, Октамасад предпочёл умолчать.

  - Кстати, о коне, - напомнил Хрисалиск после того, как Октамасад влил в себя ещё один полный до краёв канфар в память о племяннике. - Похоже, он приглянулся моему внуку Делиаду. В отличие от тебя, досточтимый Октамасад, он у меня единственный, и мне бы не хотелось его огорчать. Поэтому, я хочу купить этого коня.

  - Если бы Ворон был м-мой, я бы с радостью отдал его т-тебе и твоему внуку даром, - отвечал Октамасад слегка заплетающимся языком. - Но мой б-брат Скилак, думаю, не рас-станется с этим конём ни за какие д-деньги - в память о погибшем с-сыне.

  - Память о сыне дело, конечно, хорошее... Но с другой стороны, не видя изо дня в день на своём дворе этого злосчастного коня, вождь и несчастная мать погибшего скорее и легче переживут боль утраты. Разве не так?

  Октамасад согласно кивнул.

  - Я рад, что мы понимаем друг друга... Вот что я придумал. Ты скажешь брату, что я хочу купить этого жеребца за двадцать золотых ста...

  - Ха! Да Ворон с-стоит в пять раз дороже! - подпрыгнул в кресле Октамасад, ударив ладонями по золотым подлокотникам. - Это ж жеребец! Он наплодит тебе с-сотни быстроногих жеребят! На недавних скачках во всей С-скифии не нашлось коня резвее его!

  - И, тем не менее, я дам тебе двадцать статеров. Если твой брат согласится продать коня за эту цену, отдашь их ему. Если же нет - оставь эти деньги себе, а брату скажи, пусть пришлёт за конём своего человека.

  Октамасад уставился на Хрисалиска выпученными непонимающе глазами.

  - Посланцу вождя я скажу, что конь его сына умер от тоски по хозяину и даже отдам его шкуру, - пояснил хитрый старик.

  - А-а-а! - растянул влажные губы в уважительной улыбке Октамасад. - Клянусь седой бородой Папая, ловко придумано!

  - Ну что - по рукам?

  - Прибавь ещё десять золотых монет - и по рукам!

  - Но тогда твой брат может согласиться, и тебе же выйдет хуже.

  - Не согласится!

  - Ай-я-яй! - Хрисалиск осуждающе покачал головой. - Ведь минуту назад ты уверял, что отдал бы коня задаром, а теперь требуешь за него тридцать золотых монет.

  - Так ведь за такого чудо-скакуна это и есть почти что даром! - с жаром воскликнул Октамасад, впившись в хитрые глаза первого феодосийского богача блестевшими, как два начищенных статера, плутоватыми зенками. - К тому же, я отдам вместе с конём тебе в рабство и ухаживавшего за ним слугу Ашвина, - внезапно добавил он, испугавшись, что запросил слишком много, и старик не согласится. - Ворон к нему привык и никого другого к себе не подпустит. Да и жалко парня! За утрату такого коня вождь засечёт его до смерти! Пусть уж лучше служит у тебя. А брату я скажу, что он сам побоялся возвращаться.

  - Ну хорошо, - молвил после паузы Хрисалиск, оглаживая ладонью ниспадающую на грудь серебристым водопадом бороду. - Я согласен.

  После того, как Октамасад тщательно пересчитал и упрятал в обшитый золотыми чеканными пластинами широкий пояс тридцать золотых монет, Хрисалиск проводил его во двор. Здесь они с самыми дружескими улыбками распрощались, оставшись, как видно, оба весьма довольны друг другом. Епископ Пакор и раб, несший на плече бурдюк с так понравившимся Октамасаду золотистым самосским вином, проводили гостя за ворота.

  Завидя появившегося между колоннами Октамасада, ждавшие на улице скифы бросились выводить из конюшни своих хрупавших дармовой ячмень коней. Когда Октамасад, пошатываясь на нетвёрдых ногах, подошёл к воротам конюшни, двое его телохранителей уже сидели с копьями на конях, а Ашвин выводил под уздцы своего и октамасадова коня. Один из воинов взял у раба козий мех с вином и подвесил его к чепраку возле холки.

  Ухватившись за гриву подведенного Ашвином коня, Октамасад сообщил, что старик хозяин предложил вождю Скилаку за Ворона двадцать золотых монет. Пока Скилак не даст ответ, Ашвин останется здесь с Вороном, потому как никого чужого он к себе не подпустит. Октамасад уверен, что Скилак Ворона не продаст, и через пару дней Ашвин вернётся с ним в Тавану.

  - А пока что сними свой пояс и отдай вот ему, - властно приказал Ашвину Октамасад, ткнув пальцем в Пакора. Юноша послушно расстегнул толстокожий коричневый пояс с висевшими на нём акинаком, горитом, точильным бруском и медной чашей, и передал своему временному начальнику.

  - Нож тоже отдай, - сказал Пакор по-скифски, указав на пристёгнутые поверх штанины к левой голени, скреплённые медью кожаные ножны, из которых торчала резная деревянная рукоятка ножа, заканчивавшаяся оскаленной собачьей головой. - У нас слугам ножи носить не полагается.

  - Отдай, - велел Октамасад замершему в нерешительности, вопрошающе глядя на него, юноше.

  - А чашу мне можно оставить? - спросил Ашвин у грека, отдавая ему ножны с ножом.

  - Чашу можно, - дозволил тот.

  - Пусть он поставит своего мышастого рядом с Вороном, - попросил Октамасад стоявшего у открытой створки конюшенных ворот надзирателя-сармата.

  - Хорошо, пусть ставит, - согласился сармат.

  Сказав, что ему надо отлить перед дорогой, Октамасад сунул повод своего саврасого мерина телохранителю и, схватившись за холку мышастого, спотыкаясь на каждом шагу, поплёлся в конюшню в двух шагах позади Ашвина.